Наталья Горская - Корова (сборник) Страница 31

Мужчины над ним посмеивались, а женщины, склонные к стервозности, любили над ним поиздеваться при любом случае. Прочие же женщины были или равнодушны к нему, или же стремились как-то взять над ним шефство для улучшения его образа. Он был поздним ребёнком, родители его уже умерли, и иногда заботу о нём брала на себя его сестра, которая была старше Григория Захаровича лет на пятнадцать. Но у сестры было пятеро детей, а муж сбежал после рождения последнего ребёнка, поэтому ей порой было не проследить за тем, чтобы её «шестой младенец», как она называла Григория Захаровича, хотя бы к январю месяцу догадался надеть зимнее пальто. Она звонила на Завод в отдел нормирования труда и упрашивала коллег-женщин, чтобы те напомнили ему об этом. С коллегами ему повезло. Его коллега нормировщица Галина Иорданова была из тех женщин, которые готовы взять над ним шефство, но он… Хотя об этом позже.

Начальство же Григория Захаровича обожало! И было за что. Он мог напялить разные носки и ботинки, но что касаемо работы – тут уж ничего не забывал и не упускал. Он один проворачивал работу целых отделов, и все знали наперёд, что в его отчётах и программах никогда никто не сможет найти даже намёка на ошибку или неточность. Поэтому, как вы сами понимаете, путь к карьерному росту ему был… закрыт. Это во времена царя Петра, говорят, такие люди имели возможность достичь и дворянства из самых низов, и получить хлебную должность, и землю, и заводы в обмен за безупречную и эффективную службу. А нынче к сердцу карьерной фортуны следует пробираться совсем другими путями. Сами подумайте, какое начальство захочет расстаться с таким исполнительным, трудолюбивым и скромным работником, позволив ему уйти на повышение, а то и вовсе перейти в другую организацию? К тому же он безропотно и очень грамотно писал успешные диссертации многим начальникам из Управления, шутя раскрывал любые темы для их же докладов, с которыми они катались по каким-то симпозиумам и совещаниям от Москвы до самых до окраин мира.

Сложно сказать, нравилось ли ему самому такое положение вещей, но он покорно сносил все помыкания его трудолюбием и ответственным отношением к делу. Иногда ему откровенно садились на шею, но он, казалось бы, ничего не замечал: тащил чужой воз как печальный бык. Всё дело в том, что он был влюблён в дочку Каролины Титановны Элечку. Он даже отказался брать у товарища Троегубова вознаграждение, когда тот оказал ему такую честь, что заказал написание для себя кандидатской. Троегубов удивился, взял на заметку талантливого работника и взамен денежного вознаграждения обещал присмотреть Мензуркину должность в Управе. С тех пор минуло пять лет, а должностей в Управлении развелось столько, что их периодически сокращали. Но Григорий Захарович не переживал: он жил одной мечтой, дерзости которой сам порой ужасался. Он давно и тайно любил Элечку и мечтал, что наступит тот счастливый день, когда он осмелится открыть ей эту тайну. Надо только подождать, когда Мануэле Аркадьевне исполнится восемнадцать. И сразу непременно жениться, как порядочному человеку!..

Он увидел её в Управлении лет пять-шесть тому назад, когда писал доклад заместителю помощника начальника какого-то тамошнего подотдела для выступления на съезде руководителей промышленных предприятий по обмену опытом работы в Токио. Элька тогда приходила к отцу с требованием выделить ей машину с шофёром для поездки с друзьями в Выборг. И как требовала! Истинная царица! Так властно, что сама Екатерина Великая отдыхает. А как она прошлась по коридору после ругани с отцом! Идёт, словно всех чести удостаивает, словно каждый её шаг стоит больше вашего оклада. Пятками так и стучит, как изящная лань копытцами. Хотя в очереди на приём к её папаше кто-то прошептал: «Как корова ножищами долбит». А народ-то перед ней так и расступается: то ли от раболепия, то ли от страха, что вот это маленькое и зубастое существо кого-то сейчас покусает или обрызгает ядовитой слюной.

Григорий же Захарович, будучи мужчиной, ищущим в противоположном поле руководящую и направляющую для своих действий силу, мигом влюбился в такую нахрапистую и хамоватую тигрицу. Он стал обхаживать Троегубова с намёками, чтобы он поручил ему ещё какую-нибудь работу, можно и безвозмездно, отчего тот стал даже побаиваться Мензуркина: «Где я ему теперь хорошую должность в Управе найду? И дёрнул же чёрт пообещать». Но Григорий-то Захарович не должности от него ждал, а руки его прекрасной дочери.

Он ничего не видел кроме неё, словно на глазах были шоры, не позволявшие видеть никого, кроме своей богини. Таскался чуть ли не каждый день к ней под окна, чтобы увидеть её, хотя бы услышать голос, пусть даже матерный. Когда писал кандидатскую товарищу Троегубову, бегал к ним домой по любому пустяку, словно забыл о такой банальной вещи нашего времени, как телефон.

Элька же его терпеть не могла и иначе как придурком не называла. Она взрослела и у неё уже появился небольшой, но всё же шлейф из поклонников-одноклассников и прыщавых однокурсников. Но Григорий Захарович был ей настолько противен своими мешковатыми костюмами, бесформенной фигурой и длинными жирными волосами, что она даже в этот замызганный шлейф побрезговала его пристроить. Он мечтал о ней днём и ночью! Она же не о чём конкретном не мечтала. У неё было всё, что должно быть у «упакованной дочки» состоятельных российских буржуа. Вечера и ночи проводила в ночных клубах, а днём числилась на каком-то факультете какого-то коммерческого вуза. Стиль жизни её был таков, что некоторые мужчины при встрече с ней делали масляные глазки, подмигивали или вытягивали губы трубочкой и испускали какой-то особый голос. Когда она шла, всякая часть её тела была исполнена особого движения и смысла, понятного только посвящённым. Женщины, жившие по соседству с Троегубовыми, с которыми Мензуркин мигом задружился для выяснения всех малейших прихотей и устремлений своей возлюбленной, могли её назвать непочтительной, невежливой и даже неотёсанной, пустой и праздной девицей. Удивляясь, конечно же, той странной для женского понимания мужской неразборчивости, когда такой культурный и образованный человек может влюбиться в столь несносное создание.

– Ах, Гриша-Гриша, у неё же речь как у девушки по вызову! – жалели они его. – Она иногда вдрызг пьяная домой приползает под утро. А как с родителями разговаривает! Да они сами, впрочем, не лучше её общаются… Куда ты собрался в это логово аспидов? Они же тебя как кролика, как кролика!..

Но Григорий Захарович ничего этого не слышал, подтверждая лишний раз истину, что если любовь укоренится в сердце человека, ему не помогут никакие советы, никакие увещевания. Такая любовь нынче считается дивом дивным. Нынче люди чураются невинных наслаждений настолько, что спешат овладеть и безо всякой любви предметом желания в любых условиях. Глубоко обдуманные воззрения на любовь стали настолько несвойственны людям, а всё скабрезное и вульгарное в отношениях стало настолько привычным, что постепенно перекочевало в ранг нормы. А любящие не по этой «норме» теперь воспринимаются если не больными, то по меньшей мере странными людьми. Но Григорий Захарович любил и верил, что рано или поздно Элька заметит его пре-данность и оценит такую искренность.

И вот о нём вспомнили, его заметили тем погожим августовским вечером, когда мы уже доедали нартовский арбуз. Каролина Титановна – женщина нарядная настолько, словно хохлому кто-то додумался приукрасить ещё и жостовской росписью, так что глаз на ней не отдыхал, а уставал – пронеслась ярким пятном по всему корпусу здания администрации Завода к кабинету нормировщиков. Дабы доверить Григорию Захаровичу свою беду. Вдруг обнаружилось, что Элечка… что она как бы совершенно случайно… уже пошёл третий месяц… что… Что-о?!

– Каролина Титановна, да что ж Вы так меня пугаете? – в конце концов схватился за истерзанное сердце Григорий Захарович. – Что с Мануэлой Аркадьевной, что?

– Ой, горе! Ах, какой позор! Ихь-хихь-хихь, уу-у-у, – разразилась рыданиями несчастная Каролина Титановна.

Такой несчастной её ещё никто не видел, так что некоторые не сразу и узнали. Её фирменный «взгляд сапожника» утонул в потоке слёз, а на лице отпечатались адские муки совести. Из сбивчивых речей никто ничего не понял, кроме того, что в семействе Троегубовых произошло какое-то пренеприятное событие. Женщины, уловившие слова о третьем месяце, предположили, что кто-то там является беременным. Поскольку такого никак нельзя было заподозрить за товарищем Троегубовым, то вырисовывалась вполне реальная картина: беременна Элька. Допрыгалась-додрыгалась, доигралась.

– Мда-а, «иной имел мою Аглаю», – резюмировал Нартов, когда весть о странном припадке Каролины Титановны докатилась до техотдела.

– А может, эта сама Карлуша Титановая (так наша дерзкая молодёжь за глаза окрестила госпожу Троегубову) на сносях? Или любовница её мужа? А что? «Ему любовница положена по штату».