Платон Беседин - Учитель. Том 1. Роман перемен Страница 32

Тогда что Рада находила во мне? Или это была автоматическая привязанность? Почему она все еще рядом?

В своих «почему», я започемукивал себя так, что был готов разорвать наши отношения. И оттого все чаще сам провоцировал скандалы, искал пресловутого выхода эмоций. Стучался то в одну, то в другую дверь. Они были заперты, а когда распахивались, содержимое помещений, в которые я попадал, вызывало отвращение. Запахами, видами, звуками. Мне казалось, что я очутился в склепе, под который переоборудовали дом престарелых. И в роли когда-то передвигающихся, а теперь неподвижно лежащих стариков были разные версии моего Я. Разные с точки зрения возраста, обстоятельств, возможностей.

Рада реагировала спокойно. Достойно, как мне казалось. И оттого я злился еще больше, не в силах обуздать себя, каждый раз свирепея перед ее появлением.

– Привет.

– Привет.

Она тянется, чтобы поцеловать. Отшатываюсь.

– Что опять не так?

Рада вздыхает, совсем как уставшая тетка, только что отпахавшая смену.

– Ничего, все нормально.

– Ну да, как всегда…

Оставшийся путь – по переулкам улицы Ягодной, мимо сосен, высаженных у дощатых заборов, – идем молча. Петя Майчук собирает нас в одном из своих домов. Узнаем его сразу. Дом трехэтажный, кирпичный, с детской площадкой у входа. Стоит чуть дальше от остальных хат, точно обозначая место в табели о рангах, ближе к виноградникам, наваливающимся зазеленевшими рядами. Двор пуст, бетонированная площадка очерчена дубками.

– Мило, очень мило, – говорит Рада. И это единственное, что она произносит за, наверное, последние двадцать минут.

В беседке, увитой лозами винограда, на деревянной резной мебели сидят две татарки. Здороваемся – не отвечают. Из распахнутых окон слышится музыка, и бойкий голос спрашивает студента, где же тот девчонку новую нашел.

Замечаем Петю. На нем светлые джинсы и кремовая рубашка. Он почему-то держит в руках кусок сырокопченой колбасы с крупными зернышками жира:

– А, Бесик! Да не один…

Колбасный дух дышит, где хочет, но чаще всего на нас. Рада сдержанно улыбается.

– Петя, это, – запинаюсь, – Рада.

– Да я понял, чувак, заходьте!

Он ведет нас в полуподвальное помещение, из шкафа достает пузатую черно-белую бутылку. Содержимое в ней тоже черно-белое; причем светлая жидкость льется из одного горлышка, а темная – из другого. Красиво, но вкус у этого пойла – будто ванильное мороженое облили валерьянкой.

Рада чуть отпивает, вытягивая губы так, что вспоминаю крышеснос у памятника гвардейцам, его хоть и волнительную, но приятную, без эксцессов, часть. Я же проглатываю всю порцию.

– Вы тусуйте, а я на связи. Жду, когда все подчалят…

Всякий раз, когда остаюсь с Радой наедине, мне кажется, что ее правильные губы складываются в «уверена, ты справишься». Артикуляция четкая, убийственная.

Но есть вероятность, что я не справлюсь. Потому что Рада – взрослая женщина. Знает, чего хочет. Знает, как это взять. А я ребенок, неспособный принять решение. Несмышленый теленок, которого и к водопою-то вести надо, иначе помрет от жажды.

– Долго еще?

– В смысле?

– Долго еще издеваться будешь?

– Не понимаю…

– Не понимаешь? Мне, блин, прямым текстом сказать?

– Хорошо бы. – Вдруг становится все равно. Жалею, что пришел к Пете. Жалею, что взял с собой Раду.

– Придурок!

Она отворачивается. Я боюсь, что вот-вот расплачется. Очень боюсь. Потому что не выношу женских слез. Они делают слабым, больным, мягким.

– Рада, я, правда, не знаю, о чем ты…

– О том, что мы не трахаемся, идиот!

Она поворачивается резко, стремительно. Губы плотно сжаты, глаза влажно блестят. Несколько раз бьет меня в грудь, выкрикивая:

– Придурок! Придурок!

А я смотрю на бутылку с ликером, хочу выпить, нажраться, чтобы уйти от всего, но, не зная, как лить из двух горлышек, боюсь к ней притронуться.

– Все… будет.

– Это одолжение?

Не быть вдвоем с Радой. Отвлечь ее от себя людьми. Избавиться от навязчивых разговоров.

Мы поднимаемся на первый этаж. В большую просторную комнату, такие обычно принято называть гостиными. Много мягкой мебели, обтянутой пестрой искусственной тканью. Какие-то низенькие столики, похожие на грибы. И полупрозрачные шторы морских тонов.

По гостиной задиристыми мухами вьются подростки. Жужжа, общаются, перекрикивая друг друга. Низкий белобрысый парень с выгнутыми ногами всадника, зажав бутылку «Немирофф», пристает ко всем с предложением выпить. Жду, когда он дойдет до меня. Но парень зависает рядом с двумя девчонками в оранжевых комбинезонах. Странный наряд, потому что все остальные девушки в платьях. Рада, например, в красном. С обязывающим декольте. Хотя, по идее, оно должно не обязывать, а увлекать.

Все обыденно, душно. А ведь раньше я мечтал попасть на нечто подобное. В духе вечеринок из «Американского пирога». Мне казалось, что здесь мальчики обнимаются с девочками. И они танцуют, раздевая друг друга. В общем, что-то такое, в похотливо-развратном духе. Но атмосфера весьма скромная. Только Петя пристает то к одной, то к другой девчонке. Трогает за грудь, попу – ему можно. Остальным нельзя? Или рано?

Рада встречает свою знакомую, Ангелину. Это имя совершенно не подходит к ее коровьей внешности. Она пьет «отвертку» из пластикового стаканчика. Хорошо, что можно оставить их двоих – пообщаться.

Выхожу на улицу, к виноградной беседке. К татаркам присоединились трое молодых татар. Один, жирный, в бирюзовой пайте с вышитой буквой “W” что-то громко рассказывает. Наверное, анекдот. Судя по тому, что татарки смеются. Проходящий рядом рыжий пацан зачем-то останавливается и начинает хохотать вместе с ними. Татары зло на него смотрят.

На заднем дворе нет парников, грядок. Здесь мир цветочных клумб, хвойных деревьев, необычных камней. Между всем этим изяществом, точно и не Каштаны вовсе, змейками вьются выложенные блестящей мозаикой дорожки.

Иду по ним, шатаясь без цели. Вдруг слышу шум, стоны, пыхтение. И сразу же становится ясно, что происходит. Живое порно! Взбудораживает, хочется подсмотреть, увидеть. Ведь интереснее, чем «Дневники Красной Туфельки», серий которой, если бабушка с мамой уснут, приходится ждать субботней ночью.

Впервые я познакомился с порнографией в двенадцать лет. Бабушка ушла то ли в церковь, то ли к подруге, а мама, несмотря на христианские заветы, все-таки работала в воскресенье, и тут завалился пьяный отец. Дико улыбнувшись, он полез в холодильник, достал жирный борщ и принялся хлебать его прямо из общей кастрюли деревянной расписной ложкой, которую мама держала для красоты, повесив у газовой плиты на гвоздь. Жрал отец, громко чавкая и смокча. А потом, выматерившись, завалился на скрипучую, с провисшим матрасом кровать в конце кухни, рядом с киотом и столиком, на котором бабушка держала свечи, просфоры, агиасму.

Проснувшись, отец напился воды из стоящего на кухонной скамье ведра и убежал, не прощаясь. Кастрюля с борщом осталась на столе, облепленном малахитовыми мухами. Мы так и не убрали ее в холодильник «Минск», хотя он, вибрируя и жужжа, вовсю напоминал о своем присутствии.

Я подошел к кровати, где дрых отец. На зеленой махровой простыне валялась смятая, жамканная газета. Я взял ее, развернул и увидел полногрудую девицу в средневековом платье. Глаза побежали по строчкам, сначала лениво, а затем жадно, настойчиво, приклеиваясь к округлости «о», ягодичности «в» и распальцовке «ш».

Племянник навестил тетушку в ее провансальском имении. Разговоры, потчевания, перемещаются в сад – прогуляться. Утомившись, тетушка за приятной беседой располагается под дубом, но засыпает, обнажив «ноги в чулках с подвязками». Их вид так возбуждает племянника, что он, не сдержавшись, прикасается к «мерзкой плоти». И тут же кончает.

После будут развлечения в спальне тетушки, но я прочту о них невнимательно, бегло, потому что секундою ранее коснусь головки члена ладонью. Так случится моя первая осознанная эякуляция, и похоть, которая, если верить святым отцам и бабушке, цитировавшей их, привязывает к земле больше другого, завладеет мной, взяв в рабство. Порнография станет обыденностью, и оттого утратит смысл, превратившись в наркотик: больше, больше извращений – или I can’t get no satisfaction.

Автором истории про тетушку и племянника значился Дмитрий Волколак. Я ненавидел его и за идиотскую фамилию, и за то, что он изуродовал мою будущую сексуальную жизнь.

Но подсмотренное на вечеринке у Пети – натурпродукт, не пропущенный через мониторы и объективы. Двое прячутся за орехами. Стоны громче, откровеннее. Разохотились. Я же, налившись возбуждением, подхожу осторожно, тихо.

Девушка, подняв по-цыгански аляповатую юбку, облокотилась о ствол дерева. Голова свешена, ягодицы молочно-белые, тощие. Парень двигается, не сняв клетчатых брюк. Руки его повисли вдоль туловища, длинные, узловатые. И оттого кажется, что двигаются лишь ноги, а все, что выше – атрофировалось, увяло. Две половины человеческого организма, существующие обособленно друг от друга.