Елена Сазанович - Солдаты последней войны Страница 32

– Вот про это у него все время и спрашивают. Но он только машет рукой и смотрит на всех, как на придурков. И вновь доказывает, что он очнулся от сильного запаха цветов. А когда окончательно пришел в себя, то увидел, что лежит посреди василькового поля, а на груди – серебряный крестик. Он сказал, что в жизни никогда не видел столько васильков. Даже в детстве, у бабушки в деревне. Словно окунулся в сплошную лучезарную светящуюся синеву. И он, раненый и изувеченный, полз по огромному полю васильков и дышал до боли знакомым, до боли родным ароматом. Это и помогло ему выжить.

– Наверное, видение?..

Я закурил сигарету.

– Неизвестно. Впрочем, ему виднее. Пусть его правда всегда останется такой же синей и лучезарной. Как огромное поле васильков. В конце концов, он уверен, что его спасла Родина. В конце концов – Бог, Родина – это не одно ли и то же? Если мы рождаемся с Богом и Родиной. И умираем тоже. И любовь у нас к ним одна. А нет любви к Родине, нет любви и к Богу… Так говорит Василек. И я с ним согласен… Да. Так вот, с тех пор он не различает синего цвета. Все цвета видит хорошо, а синий нет. Он остался только у него в памяти. И Василек туда никого не допускает. Нет, конечно, до определенного момента. Бывает, что и о войне рассказывает. Но что касается синего цвета – тут щелчок… А ты говоришь – видение.

– Да, не нам про то знать, – задумчиво повторила девушка. – Вряд ли один человек может до конца понять другого, не пережив нечто подобное. Это очень, очень трудно. И все же… Знаешь, после таких историй всегда остается надежда, что выжить можно в любой ситуации. Даже самой, самой безнадежной. Да, Кирилл?

Майя взяла у меня сигарету и глубоко затянулась, глядя на вазочку.

– Ты права, Майя. Безнадежных ситуаций просто не может быть. Всегда за безнадежностью где-то вдали есть еще синее-пресинее поле синих-пресиних васильков. Главное суметь его разглядеть, – я вытащил из пачки еще одну сигарету, закурил, пустил дым в потрескавшийся потолок и продолжил. – А потом Василек дал себе слово, как бы в знак благодарности, что выжил, сделать что-то доброе для людей. Но что? В конце концов этот заброшенный подвал в своем доме, конечно, с согласия соседей и районной администрации, он переоборудовал под маленькое кафе. Что называется, для малоимущих. И сделал его самым дешевым в городе. Сюда запросто могут приходить и полуголодные студенты, и рабочие, и безработные, и музыканты, и врачи. Иногда он кормит в долг. И, как ни странно, ему эти долги всегда возвращают. Толстосумы сюда не ходят – слишком просто и не престижно. Хотя сам Василек перебивается с хлеба на воду. В общем, парень как бы платит постоянную дань прошлому. Словно у него долг перед Всевышним. Или перед васильковым полем. Так он решил сам для себя. И кто будет судить, прав он или нет?

– Странные все-таки люди, – заметила Майя, – Одни ничего в жизни не сделали, даже дерева не посадили. Только и научились, что грабить, подличать и отнимать, и не перед кем не чувствуют себя должниками. А напротив, уверены, что еще им должен весь мир. Другие же даже воевали вместо этих негодяев, столько всего испытав… И, оставшись в живых, чувствуют себя еще и обязанными…

– А еще есть и третьи, – просто так, безо всякого умысла ляпнул я. Но Майю вдруг это задело. Она поджала губы и вызывающе встряхнула рыжими, еще мокрыми волосами.

– Да, есть… Они вообще никем себя не чувствуют. Не должниками, ни хозяевами жизни. Они просто плывут по течению или… Или просто пасутся. На поле. И поле далеко не васильковое. Оно – урожайное. И они на нем просто пасутся… Пасутся… И эти третьи, самые, самые, самые отвратительные…

Майя закрыла лицо руками. Ее плечи задрожали. Я уже не помнил, когда в последний раз успокаивал девушек. И забыл, какие слова необходимы.

– Ну, ну, пожалуйста. Зря ты так… Словно себя ненавидишь. Но так неправильно, честное слово, неправильно. К тому же есть и четвертые, тоже не самые лучшие. Например, я. Есть и пятые, и шестые. Майя, поверьте, каждый, каждый в жизни наделал уйму ошибок. Один больше, другой меньше. Но если их всех разбирать по буковкам – можно сойти с ума. Потому что все их невозможно исправить. И с этим нужно смириться. И не надо себя корить. А тем более ненавидеть. Ведь вы не единственная в этом мире, кто живет не так, как хотел бы.

– Вот ты снова перешел на «вы», – она подняла заплаканное лицо. – Вот мы снова стали чужими.

– Нет, нет! Просто… Просто, когда я философствую, что делаю крайне редко, от собственной значимости мне кажется, что я общаюсь с огромной аудиторией весьма значительных людей. И на «вы» как-то солиднее получается.

Майя улыбнулась и уткнула мокрое лицо в мои ладони. Я посмотрел поверх ее головы и столкнулся взглядом с улыбающимся Васильком.

– Ну, Кира. Хороший же ты кавалер, если на свидании доводишь девушку до слез.

– Она плачет от избытка счастья.

Я поднялся с места, и мы крепко обнялись. Мы всегда обнимались при встрече и при расставании. Такова была традиция, издавна установленная Васильком. Поскольку жизнь свою он строил по законам войны, ему постоянно казалось, что следующей встречи может и не быть… Но вновь и вновь мы встречались, хотя и не так часто, и были несказанно рады друг другу.

Я представил Майю своему товарищу. И понял, что они сразу понравились друг другу. Ну, Василек всегда был душой компании и нравился всем с первого взгляда. Но я был крайне удивлен, что Майя оказалась вовсе такой не тяжелой в общении, как об этом я думал раньше. И вообще, сегодня я видел совсем другого человека. Не холодную гордячку, а милую, простую девушку с весенним именем, которое весьма подходило ей.

Мои друзья мило болтали о пустяках и хохотали во весь голос. А я с грустью отметил, как сильно постарел Василек. Даже не то, чтобы постарел – такая же сажень в плечах, те же синие-синие глаза. Но в этих глазах накопилось столько потаенной тоски и боли, сколько я давно уже у него не замечал. С тех пор, когда он вернулся с войны…

– Вот так, – обратился Василек к Майе и задрал свою штанину до колена.

Впрочем колена как такового не было. Майя внимательно посмотрела на старую солдатскую рану. Очень спокойно посмотрела. И мне это понравилось. Ни поморщившегося личика, ни оханья да аханья.

– Тебе повезло, Василек, – только и сказала она.

– Более того! – Василек стукнул кулаком по столу. – Мне очень повезло! Теперь я похож на лорда Байрона! Девушки тащатся, когда видят мою прихрамывающую походку. Ну, и, конечно, печальный синий взгляд, устремленный в вечность.

– Ну, со взглядом ты переборщил, – вставил я свои «пять копеек». – Что-то не замечал в нем вечности.

– Да ну тебя! Ты что – девушка? Только им дано постичь и понять такой взгляд. Да, Майя?

– Конечно, любая девушка может в тебя втрескаться за одну секунду, – серьезно ответила Майя, чем окончательно сразила Василька.

Я прекрасно знал, что с этим вопросом ему везло меньше всего. Невеста его бросила еще во время войны. А нынешние девушки не любили таких бессеребряников и чудаков. Никто из них так и не захотел (не сумел?) увидеть то васильковое поле. Они либо смеялись над этим «афганским бредом», либо недоуменно пожимали плечами, считая парня немного тронутым. Это было не его время. И девушки предпочитали солдату, смельчаку и романтику какого-нибудь смазливого бизнесмена с туго набитым кошельком. Но Василек не унывал. Он был уверен, что еще обязательно встретит свою Василису.

– Так, – счастливо заметил он, потирая рук. – Сейчас я скоренько организую стол, а то вы совсем скисните от этого кофе. Майечка, хочу сразу заметить, что фирменное блюдо моего заведения – яичница-глазунья.

Василек начал было оправдываться, но Майя его перебила.

– Я обожаю яичницу, честное слово! Особенно если получается золотистая корочка, а к ней – чуть пережаренных хлеб и соленый огурчик.

– О Боги! – Василек простер руки к небу (в данном случае к своему потрескавшемуся потолку). – Майя! Я сражен вами наповал! И почему везет только таким кретинам, как этот!

Василек бесцеремонно ткнул меня в бок.

– Кстати, ты ведь не любишь яичницу?! Не так ли?!

– Увы! – вздохнул я. – Но не умирать же с голодухи из-за такого хлебосольства.

Василек, припадая на правую ногу, направился на кухню.

– Ты знаешь, – сказала Майя, едва он скрылся, – Мне кажется, он и впрямь видел васильковое поле.

– Он все-таки прав: ты – женщина его мечты. Ведь еще ни одна в это не поверила.

– Такие, как он, недооценивают сами себя… А ты же знаешь, девушки нынче глупые.

– Ты права, он от собственной неуверенности сам послал всех к черту. В том числе и свою музыку. Она требует много сил и жертв, а он все оставил там, в Афгане. А ему после войны все кажется незначительным и ненужным.

– Он пишет музыку? – переспросила Майя. – У него красивая музыка?

– Красивая? – я задумался. – Недавно мы с твоим сыном говорили о красоте музыки. И, пожалуй, я так ему и не смог ответить, что это такое … Музыка Василька похожа на автоматную очередь. И как тебе сказать, красива она или нет? Главное – она выстраданная, искренняя, а значит – настоящая. И мне кажется она причиняет боль ему самому. Возможно, когда пройдет время, он сможет вернуться к ней… Впрочем, разве дело во времени?