Ольга Покровская - Пока горит огонь (сборник) Страница 33

Он знал, что бывших разведчиков не бывает, что просто так прийти к начальству и сказать: «Я устал, подпишите заявление на увольнение» – немыслимо. Как это говорят в шпионских фильмах – он слишком много знал?

Но и бежать лишь бы куда, понадеявшись на авось, как в свое время Сухоруков, было глупо. Найдут. Он сам не раз находил таких «беглецов». Тогда он понял, что главное, от чего зависит исход всего мероприятия, – это деньги, как и всегда. Затеряться где-то на огромном земном шаре, имея в кармане пару миллионов американских долларов, куда проще, чем не имея ни шиша. Шанс, что тебя не вычислят, а если и вычислят, не захотят докладывать наверх, – гораздо выше.

Он подошел к делу с толком, спланировал все как следует. Повезло, что именно ему когда-то доверили открывать счета в иностранных банках – Евробанке и Банко Насьональ Де Ливорно, – предназначенных для оплаты резидентуры в Западной Европе. Все деньги на этих счетах принадлежали ГРУ, огромные деньги – около шести миллионов новых франков в Евробанке и двести семьдесят миллионов лир в Банко Насьональ Де Ливорно. С каждого счета он снял ровно по 5 % – так сказать, отчислил свои проценты за услуги – и перевел на свой собственный засекреченный счет. Получилось около полутора миллионов американских долларов. Этого должно было хватить. Вечером у него самолет – вылет на задание. Никто, конечно, и не предполагает, что в месте стыковочного рейса он сядет не на тот рейс, куда забронировало ему билеты начальство, а на другой – билеты на который раздобыл сам.

И никто никогда не найдет его с этими огромными деньгами. Придется снова генералу Белову рвать остатки седых волос с проплешины и сетовать на предателей-сволочей, всегда готовых обставить бравое руководство.

Он еще немного поездит по свету, чтобы замести следы, а потом осядет где-нибудь в глубинке, в каком-нибудь южном штате США, будет разводить персики, заведет себе смешливую молоденькую подружку – вроде этой девчонки, что плещется сейчас в душе, и мирно проживет остаток дней, насасываясь виски и любуясь оранжевым закатом над красной землей.

Докурив, он поставил пепельницу на пол, перевернулся на живот. Накатывала легкая дрема, но спать было нельзя – нужно было еще выпроводить девчонку, подчистить «хвосты» и собраться:, до самолета оставалось несколько часов. Он услышал, как в душе перестала бежать вода, как прошелестели по полу легкие шаги босых ступней, сладко потянулся, предвкушая, как коснутся сейчас спины ее тонкие ловкие пальцы.

Дина подошла, опустилась рядом с ним на край кровати, обняла одной рукой. Что-то остро кольнуло его в шею, он дернулся, хотел перевернуться, отбросить девчонку, но уже не мог – мышцы мгновенно парализовало, грудную клетку сдавила тяжесть. Он попытался жадно глотнуть воздух, перед глазами замелькали штрихи, как помехи в видеосвязи, в ушах загудело. «Глупо… Как глупо…» – успел еще подумать он, обмяк и затих.

Дина выдернула из шеи Ивана шприц, поднялась на ноги, неторопливо оделась. Затем оглядела пустую, безликую, ничего не говорившую о хозяине комнату, пошарила по полкам шкафа, посмотрела под кроватью и, наконец, извлекла ноутбук из брошенного в углу рюкзака.

Включила компьютер, быстро пробежалась по клавиатуре, пощелкала мышкой, нашла нужную информацию, удовлетворенно кивнула. Затем, отложив ноутбук, вернулась к кровати, взяла тяжелую крупную руку Ивана, пощупала запястье – пульса не было.

Пошарив рукой в складках своей хламидоподобной бесформенной юбки, она извлекла мобильник, набрала единственный сохраненный в памяти номер, быстро сказала:

– Старший лейтенант Соловьева на связи, соедините с генералом. – И, дождавшись ответа генерала Белова, отрапортовала: – Здравия желаю, товарищ генерал, Соловьева докладывает. Объект обезврежен.

– Давай без церемоний, по существу, – отозвался в трубке голос Николая Владимировича.

– Все прошло по плану, товарищ генерал. Ноутбук у меня, там вся информация. Нужно будет покопаться пару дней, и мы сможем добыть номера всех лицевых счетов и вернуть деньги.

– Молодец, Соловьева, объявляю тебе благодарность, – проговорил генерал. – Считай, капитанские погоны заработала. Высылаю группу зачистки.

Дина отключила телефон, прошла по комнате, машинально набросив плед на растянувшееся на кровати обнаженное мужское тело, посмотрела в окно.

Гроза уже закончилась, снова било яркое апрельское солнце. За стеклом топорщились, сверкая дождевыми каплями, зигзаги арбатских крыш. Внизу, во дворе, гоняли мальчишки, отчаянно паля друг в друга из пластмассовых автоматов.

Двадцать четыре часа

По старинному зданию Московского драматического театра заливисто прокатился звонок.

Он звенел над зрительным залом, дребезжал над толкавшейся в буфете толпой, донесся до куривших в антракте у входа, пробежал по белым мраморным лестницам.

Посетители начали стекаться в зал. Молоденькая учительница в очках, с выбившимися из пучка на затылке легкими пушистыми прядями порхала вокруг своих восьмиклассников. Голубые рукава ее нарядной блузки взлетали, как крылья стрекозы. Тяжело протопал краснолицый толстяк и, кряхтя, удобно устроился на заднем ряду. Он привел на спектакль жену-театралку, сам же намеревался честно проспать все второе действие, как только что продремал первое. Протиснулась между рядов кресел молодая пара, чинно прошествовали на свои места отглаженные, накрахмаленные по случаю культурного мероприятия старик и старушка. В центре зала расселась по своим местам группа бывших советских граждан, а ныне – обладателей светлo-голубых «израильских паспортов, приехавших с «исторической родины на доисторическую» как туристы, чтобы полечиться от ностальгии. Прямо за школьниками села на свое место молодая женщина в черном костюме с коротко остриженными светло-пепельными волосами.

В зале стало темно, грянул оркестр, занавес медленно разошелся в стороны, и на сцене осветилась разноцветными огнями ветхая повозка, которую тянули две одетые в пестрые лоскутные платья женщины и священник в сутане. Началось второе действие модной в этом сезоне постановки брехтовской «Мамаши Кураж».

– Лаврухина, Лаврухина, – зашипел подросток в зеленой толстовке, толкая одноклассницу в плечо. – Дай «Сникерс» откусить.

– Да отстань ты! – огрызнулась девчонка. – Дай спектакль посмотреть.

Блондинка, сидевшая позади школьников, поморщилась и в который раз за этот вечер посетовала про себя, что ей продали билет именно на это место. В первый раз за несколько лет она выбралась в театр, и – на тебе, вместо представления приходится наблюдать эти брачные игры на площадке молодняка.

Оркестр заиграл развеселую удалую мелодию, и мамаша Кураж пустилась в пляс. Выбеленное клоунское лицо, глаза, подведенные розовым и лиловым, цветной костюм с нашитыми гигантскими грудями. Лихо заливалась скрипка, бухал барабан.

– Лаврухина, гля, как у нее сиськи трясутся! – не унимался школьник.

– Ой, Гриша, тебе лишь бы сиськи, – скривилась девочка.

Блондинка, ее звали Лаймой, наклонилась к мальчику и с дружелюбной улыбкой прошептала ему на ухо:

– Гриша, веди себя тише, пожалуйста! А то я с тобой такое сделаю, что тебя никогда уже больше сиськи интересовать не будут.

Учительница принялась возмущенно отчитывать своих подопечных:

– Тихо! Логинов, угомонись! Настя, не разговаривай! Как вы себя ведете? Вы думаете, это комедия, фарс? Это серьезная пьеса, она рассказывает об ужасах войны, вы должны прочувствовать атмосферу.

– Да я уж прочувствовал. Ща обделаюсь от страха, – фыркнул Логинов.

Восьмиклассники радостно заржали. Крахмальная старуха поджала губы. Толстяк в заднем ряду захрапел. Оркестр заливался в ухарской балаганной пляске. Актер, игравший мамашу Кураж, запел козлиным тенорком:

Кому в войне не хватит воли,Тому победы не видать.Коль торговать, не все равно ли,Свинцом иль сыром торговать?

Вокруг Кураж закружились в бешеном адском хороводе солдаты, разодетые в буффонные костюмы; мелькали камуфляжные штаны, расшитые красными и синими помпонами; тельняшки, старомодные сюртуки; современные бескозырки и пилотки, блестящие пожарные каски. Все завертелось в бесконечной карусели, и зрители, невольно заразившись сумасшедшим гибельным азартом, заревели, затопали в такт. И когда священник, неловко притоптывая, бухнулся на шпагат, хохот пронесся по рядам, и веселье в зале достигло апогея.

Внезапно боковые двери и дверь центрального прохода одновременно с шумом распахнулись, и зал прорезали лучи света от мощных фонарей. Поначалу зрители недовольно зашикали. Но человек, вошедший через боковой вход, нисколько не смущаясь, решительно пошел к сцене и принялся подниматься по ступеням. Голоса стихли, люди решили, что его появление – это часть спектакля, интересная находка режиссера.