Наталия Терентьева - Страсти по Митрофану Страница 33

– Слово какое…

– А как бы ты сказал? Наш домашний повар? Попробуй вот это.

Митя осторожно взял рулетик.

– Вы часто так едите? – спросил он, оглядывая стол.

– Как?

– Ну… как в Новый год.

Эля засмеялась.

– Как родители едят, я не знаю, я их редко вижу. Приносятся – уносятся. Едят на бегу. А я стараюсь не обжираться, потому что танцевать тяжело, да и некрасиво, когда коровы на сцене – у нас есть парочка таких. И в классе все стали жиреть не по дням, а по часам, ты сам знаешь, у ваших такая же проблема. Кто-то в мире голодает, а кто-то обжирается и пухнет как на дрожжах.

Митя слушал Элю вполуха и смотрел на нее. Чуть-чуть убрать волосы, самой чуть передвинуться влево, чтобы голова попадала между ровной лаконичной балясиной, подпирающей крышу веранды, и кустом, пышно растущим прямо у крыльца. Зелень у него еще совсем молодая, светло-зеленая, листики резные, изящные. И вот так рисовать. Можно даже с этой чашкой в руке – белая чашка с матовым бледно-лиловым тюльпаном, низкая, широковатая, в Элиных изящных пальцах, кольцо с зеленым камушком не нужно, кольцо снять, можно браслет – тонкий, из тусклого золота, чтобы обвивал руку… И кусочек резного белого стульчика чтобы был виден из-за спины, самую малость. Небо идеальное – редко такое бывает в июне, лазурно-синее, это небо середины лета, когда верится, что осени не будет никогда, а зима была так давно, что кажется сном… И написать ее так, чтобы не очень четко все было, чуть как в грезе, в дымке, чтобы проступало лицо, как лик…

– Мить, Мить, вкусно? Ничего не говоришь…

Митя с удивлением посмотрел на свое пустое блюдце.

– Да… А что это было?

– Мое фирменное блюдо, моя бабушка так готовила.

– Здорово… Ну что, пошли репетировать?

– Предлагаю прогуляться.

– Прогуляться? – Митя вытаращил на нее глаза, как будто она предложила ему что-то совсем необычное. – Ты что? Я же не отдыхать приехал. Нет, нет, у нас и так мало времени. И мне надо засветло вернуться.

– Сейчас поздно темнеет, Митя.

– Батя сказал – до девяти чтобы был дома.

– Ты всегда точно выполняешь его приказы?

– Батя мне ничего не приказывает, – очень просто объяснил Митя. – Он говорит, значит, так мне нужно. Он мне всю жизнь посвятил, понимаешь?

Эля кивнула, хотя это было совершенно непонятно. Ведь Митя говорил, что его отец – талантливый скульптор. Но она решила с расспросами пока не лезть.

Они пошли к ней в комнату на второй этаж.

– Какая лестница! – покачал головой Митя. – Я в кино только такую видел. В американском фильме.

И больше ничего не рассматривал и ничего не сказал.

– Показать тебе дом? – все-таки спросила Элька.

– Потом, – пожал плечами Митя. – После репетиции. У вас в доме есть какие-то старинные вещи?

– Нет. Почему?

– А что ты хочешь показывать?

Эля растерялась.

– Ну просто… наш дом…

– Хорошо, потом.

В Элиной комнате Митя взял себе стул, сел спиной к окну, чтобы не отвлекаться на небо, на деревья, виднеющиеся во дворе. Красивый двор, красивый дом, красивая Эля. Почему только настроение качается, то радостно, то внезапно становится грустно и тревожно, и все как-то неловко, неудобно…

– Начинаем, Эля. – Митя заиграл вступление. – Ну, что ты? Пропустила такт.

– Мить… Подожди… Я хотела сказать… у нас песня очень неэмоциональная получается.

– Я плохо играю?

– Нет, но…

– Ты хорошо поешь.

– Да. Просто… мы как-то не вместе играем.

– Я не слышу, что мы расходимся. Давай репетировать.

– Давай, но гонять бесполезно. Мы должны услышать друг друга.

– Я слушаю, как ты поешь.

– Да, но ты играешь о своем.

– Я же играю за погибшего моряка, правильно?

– Конечно. А почему тогда ты играешь так тихонько, грустно?

– А что мне, веселиться, оттого что я погиб? И ты теперь с другим. То есть не ты, а та девушка…

– Почему с другим? – рассмеялась Эля. Все-таки мальчики – совсем иные. Где он это услышал в песне? Об этом ни слова… – Ну какой другой, если я сажусь в лодку, еду в океан искать любимого, пою о своем одиночестве…

– Неужели ты будешь одна? – искренне удивился Митя. – Такая… – Он осекся.

Чуть было не сказал «красивая». Нет, вот этого говорить не нужно. Батя сто раз ему говорил – ни одного комплимента, ни одного восторженного взгляда или слова. Митя никогда не ставит «лайки» под ее фотографиями, никогда не говорит ничего хорошего о ее внешности. Почему так надо, он не задумывался. Отец знает, что говорит. Он женщин знает, жизнь знает. Неискренне получается, конечно, но не быть же искренним с той, которая тебе так нравится! Ведь если она поймет это, она начнет вить из него веревки – это тоже объяснил ему отец, раз объяснил, два объяснил, три объяснил…

Митя отлично это усвоил. Хочешь себя потерять – будь искренним, отдайся женщине с потрохами. Хочешь чего-то добиться – иди по жизни один, гордый, независимый, всеми любимый, всем нужный, недоступный…

– Ладно, все, начинаем, хватит болтать! – резко сказал он.

– Нет, не ладно. И это не пустая болтовня. Послушай меня, пожалуйста. Тебе не нужно играть тихо и печально, понимаешь? У тебя должна душа рваться. Это очень эмоциональная тема, страстная песня.

– Мне батя так сказал играть… – объяснил Митя, не глядя на Элю.

– Он играет на виолончели? – удивилась Эля. – Ты не говорил.

– Нет. Не играет.

– А на чем он играет?

– Ни на чем. Просто он… необыкновенный человек, понимаешь? Все может, все понимает, все видит. Мой отец – особый человек, огромная личность, глыба, мощь. Он всё знает про всё.

– Так разве бывает?

– Бывает. Ты, если с ним поближе познакомишься, поймешь сама.

– Но, Митя… Мне мешает, когда ты так тихонько играешь, я это не так слышу…

Митя посмотрел на Элю. Какая же она красивая. Вся такая тонкая, высокая, грациозная, сидит так красиво, колени – словно слеплены Микеланджело, тонкая талия, высокая грудь… Он отвел глаза… Об этом лучше не думать, мешает сосредоточиться, крайне мешает, подчиняет, растворяет. А он – не должен растворяться в этой красоте! Иначе от него самого ничего не останется!

– Встань, пожалуйста, чуть подальше, – попросил Митя.

– А что? – Элька растерянно отступила на шаг.

– Мешаешь, громко поёшь, я себя не слышу, – холодно ответил Митя. – Отойди от меня. Совсем отойди, в другой угол комнаты.

Вот так. Он – сможет. Он – не поддастся на искушение. Он сможет честно посмотреть в глаза отцу и выдержать его взгляд сегодня вечером. Он не разнюнится и не понесется по этому горячему, волнующему, искрящемуся руслу, его не захлестнет, не перевернет, он не задохнется… Нет!!!

– Мить, ты не устал? – Эля села на низкий диванчик и отпила воды.

– Вставай, некогда рассиживаться. – Митя упрямо стал играть вступление.

– Я больше не могу петь. У меня голос устал.

– А я играю каждый день по четыре часа. В воскресенье – по шесть. Все каникулы буду играть по семь. Иначе не станешь большим музыкантом.

Эля с некоторым сомнением посмотрела на Митю. Как-то это звучит… Как заученное правило.

– Ты точно хочешь стать музыкантом?

– В смысле? – Митя непонимающе посмотрел на Элю. – Ты сомневаешься, что у меня получится? А ты разве не хочешь быть певицей?

– Нет, конечно. Это совершенно нереальная профессия. Очень шаткая.

– Ты хочешь уверенности? Как у твоих родителей?

– Например, как у них. Папа тоже был певцом, потом занялся делом.

– Как ты это говоришь! – воскликнул Митя, мгновенно покраснев. – Делом! А музыка – не дело?

– Дело, – вздохнула Эля. – Давай отдохнем, пойдем в сад, я устала, правда, голос не выдерживает таких нагрузок. Рукам твоим тоже вредно, кстати. Нужно отдыхать.

Эля увидела в окно, что открываются ворота и въезжает родительская машина.

– О, вот, кстати, и родаки… Что-то рановато они. Наверно, на тебя посмотреть примчались. Отпускать меня с тобой в Латвию или не отпускать.

– Меня вот батя отпустил. – Митя поднял на Элю глаза. – Сказал, мне полезно будет.

– А сам как – хочешь ехать?

Митя пожал плечами и отвернулся, Эля не увидела выражения его глаз. Как понять, нравится она ему или нет? Если нравится, то он это никак не проявляет. Иногда она ловит его быстрый взгляд, иногда что-то проскальзывает в ночных письмах, точнее коротких вопросах-ответах, которыми они обмениваются.

«Спишь? – Нет. – И я – нет. Завтра рано в школу. – И мне. – Не видела тебя сегодня в школе. – Разминулись. – У меня новая песня, пою в субботу, придешь? – Нет. – Почему? – Занят. – Жаль…»

Иногда эти разговоры бывают веселее, иногда еще короче.

«Спокойной ночи. – Доброй ночи. Подожди. – Что? – Ничего. Я спать. – А что ты хотел сказать? – Ничего. Потом скажу. Важное скажу, но не сейчас».

Потом, перечитывая ночные разговоры, Эля удивлялась, где же это проскользнуло – ведь тогда, ночью, она точно чувствовала – что-то такое было, что-то, от чего начало стучать сердце, от чего радостно было засыпать и просыпаться завтра утром, ожидая чего-то очень хорошего от встречи с Митей… Но ничего такого в словах, оказывается, и не было! Как же, где это проскользнуло? В невидимом эфире, в тайных нитях, соединяющих людей, заставляющих их в одно и то же время писать друг другу. Открываешь контакт, и мгновенно вспыхивает его значок – взяли телефон одновременно, одновременно подумали друг о друге…