Наталья Горская - Корова (сборник) Страница 33

«Почему всё, что есть лучшего не свете, решительно всё это достаётся самым недостойным людям?» – впервые в жизни вопрошал Григорий Захарович высшие силы. Зачем вот к этому подлому и пошлому человеку она воспылала страстью? Не он был у её ног с мольбами, клятвами, слезами, а она – девушка с образованием и с душой, забыв стыд, сама пришла к нему. «Ему отдать готова всё: счастье, жизнь, любовь… за взгляд один, за слово». А Григорий Захарович так долго стыдился своих чувств, скрывал их, чтобы когда-то открыться и узнать настоящее Счастье, что вот этот ангел предпочла тебя и выделила из всех остальных мужчин на свете, сколько бы их там ни было…

И вот «с другим осмеян был заочно», которому она и не нужна вовсе. Который, увидав прекрасную женщину, мыслит по примитивному принципу «негоже такой счастливый случай, как школьник пропускать, не сделав ничего». И всё зачем? Из сущей дряни: потрахаться хоть с кем-нибудь. Ему надо было честь её на поруганье, чтоб, встретившись потом с друзьями на гулянье, он мог бы всем со смехом рассказать «друзьям смешное приключенье и, разрешая их сомненье, примолвить: вот она и… пальцем указать». И ни одну из них он не любил…

Романа не начав, он знал уже развязкуИ для других сердец твердилСлова любви, как няня сказку.

Да если бы так, а то ведь и слов, поди, он ей никаких не сказал. Поставил в позу и… Её! Ту, которую он боготворил… Жестокий век, жестокие сердца! И этой нежности моей она не знала цену. В ответ на всё дала коварство и измену. Меня продать за поцелуй глупца! Возможно ли! Меня?! Который душу ей готов отдать! Мне изменить? Мне?..

Он теперь уже никогда не сможет сказать:

Далёко от толпы завистливой и злойЯ целовать могу твои уста и очи,И сладострастье первой ночиТеперь постигнуто лишь мной.

Только он утонул в мечтах, только расслабился и вот – бес вечно тут как тут. Забыла стыд и страх, свойственный всем нормальным женщинам. Зачем ей другой мужчина, «какой-нибудь бездушный и пустой, бульварный франт, затянутый в корсете»?.. Отравить её, что ли?.. Или как-нибудь всё устроить так, чтобы потом гордо ей сказать: «Я не ношу с собою яда. В Вас сердце низкого разряда, и яд Вас даже не берёт». И тут же он начинал винить себя, что должен был, как истинный рыцарь, защищать её от грубостей земных, следовать за ней повсюду тенью, «и если б мог Творец завидовать творенью, то позавидовал бы мне»… И вот не усмотрел. Ах, почему его не было рядом, почему он не нашёл в себе смелости сказать ей:

Что если б мне Вы оказали честьВас проводить туда, потом домой отвезть.Я б Вам не помешал ни строгим наблюденьем,Ни пошлой нежностью своей…

Но на всё это она наверняка ответила бы: «Придурок!» или «Урод!». Григорий Захарович хорошо это себе представлял. Эти слова заключали в себе половину её словаря… И будто слышится и смех толпы пустой, и шёпот злобных сожалений. «Нет, я тебя спасу от этого стыда, хотя б ценой своих мучений», – вдруг откуда-то всплыла мысль в голове измученного Мензуркина. То ли его собственная, то ли чья-то чужая. И так эта мысль понравилась, что он решил действовать незамедлительно.

А тем временем на Заводе над Каролиной Титановной стали подтрунивать и издеваться в открытую. Ей вспомнили разом все её «осссподя!», все барские замашки и выходки, а она в свою очередь присмирела, утратив влиятельного мужа. Она даже пыталась теперь всем угодить, всем сделать ксерокс, даже если её не просили. Но склонные к насмешкам мстительные сотрудники кололи жестокими намёками:

– А мы слышали, что ваша Элечка-стелечка от самого Святого духа понесла, хи-хи!

– Вы уже придумали, какое имя дадите своему внуку, или всё ещё думаете над отчеством? Ха-ха-ха!

Несклонным к насмешкам было её просто жалко. Эту зарвавшуюся немолодую уже бабу, над которой в таком возрасте, когда дороже стабильности нет ничего, нависла угроза потери всего разом. Вот Григорий Захарович и решился спасти их всех оптом: и Элечку, и Каролину Титановну. И товарища Троегубова освободить от необходимости расплачиваться с ним за диссертацию и прочие услуги.

Только он не знал, как это лучше оформить, преподнесть, так сказать. Смутное чувство ему подсказывало, что его просто не станут слушать.

– Дурак ты, Захарыч, – искренне удивился намерениям Мензуркина Паша Клещ.

– Действительно, зачем тебе это всё? – подтвердила Эмма Сергеевна. – Уж была бы барышня какая достойная, а то ведь повела себя не как современная и образованная женщина, а как глупое животное.

– Не смейте так!.. Пожалуйста, – интеллигентно защищал свою любовь Григорий Захарович. – Вы раните меня в самое сердце… А она… она хорошая.

– Да уж куда уж лучше-то? Пересидел ты в девках, Мензуркин, отсюда и проблемы твои. Что за мужики пошли? В бабах не петрят ни фига, западают на галиматью всякую, а потом поэмы о несчастной любви слагают.

– Ты, Гриня, её родителям изложи свою политическую программу, а не нам, – посоветовал Нартов. – Пока всем будешь расписывать свои намерения, себе ничего не оставишь.

– Но кто я для неё? – вдруг начал обесценивать самого себя Мензуркин. – Прилипчивый нытик?

– Тогда не о чем и голову ломать.

– Но как же я могу оставить её именно в такой трудный момент жизни?! – воскликнул Григорий Захарович, отчего некоторые дамы начали всхлипывать от умиления на него. – Что же я, по-вашему должен равнодушно наблюдать её гибель?

– Ох, Мензуркин, – смеялась Эмма. – Был бы ты постарше, так я бы тебя цап-цап-цап и ам-ням-ням.

– Ага. Да и шмыг-шмыг-шмыг, – подытожил Паша.

– Ну зачем же так-то? – возмутилась Елена Николаевна, завсектором обучения персонала. – На такой шмыг-шмыг-шмыг только мужчины способны.

– Ну всё, Гриня, держись!

Мензуркин тяжело вздохнул после этого разговора и ушёл в своё нормировочное царство.

– Это ж надо так заболеть какой-то коровой? – изумился Паша Клещ после его ухода. – Я бы так не смог… Нет, я бы её оприходовал, конечно, но влюбиться в такую шалаву – увольте. Не смог бы.

– Правильно. Вы все скок-поскок, а Григорий Захарович – цельная личность, – заступилась за Мензуркина Галина Иорданова.

– Цельная, ха! Нашёл на кого настроить свою целкость…

– Дурак ты, Клещ! – и она выбежала вслед за Григорием Захаровичем.

– А что? Из этой Мандуэлы Аркадьевны, должно быть, и получится верная жена, «коль гневно так на всех глядит она», – предположил Нартов. – К такой бабе и за версту не подойдёшь.

– Да-а, с подобным личиком невинность сохранить – задача трудная. Но надо ж как-то жить.

– Да что вы к ней прицепились! – удивилась техник Алина. – Любит она шманцы-обжиманцы всякие. Вот и вся её «вина». Нормальная современная девка. А с нынешними мужиками только такой и можно быть. Вот Галка наша Иорданова – бабе уже далеко за тридцать, а она всё ждёт, когда Мензуркин её замуж позовёт. И ведь не blue stockings, не emancipe какая-нибудь, а всё ж не нужна никому. Не гуляет ни с кем! Ждёт Мензуркина своего. В аспирантуру специально пошла учиться, чтобы ему не стыдно было с ней поговорить. В бассейн ходит, спортом занимается, чтобы ему не стыдно было с ней по улице пройтись. А кто это нынче ценит? Мужики всё одно на таких элечек-стелечек смотрят, которых можно прямо в подъезде оприходовать и за другой шмарой бежать. Даже Мензуркин хоть и умный, и культурный, и образованный мужчина, а всё ж запал не на женщину своего уровня развития, а на эту несовершеннолетнюю бэ. Так устроен этот противоречивый мужской мир, что только шлюхам в нём везёт. Такие элечки потаскаются-покувыркаются, а авось за кого-нибудь, да и зацепятся. Да она ещё, подождите, за министра какого замуж выскочит. Как говорится, все блудницы подались в царицы. Каролинка-то Титановна сама в юности основательно погуляла, рассказывали, а замуж вышла не за кого-нибудь, а за самого Троегубова. Бабки-уборщицы из Управления шептали, что она и Эльку-то родила после романа с каким-то командировочным из Полтавы.

– Иди ты? – недоверчиво присвистнул Паша.

– Развели тут антимонию какую-то, – тут же проворчала Антонина Михайловна, которая пришла мыть полы в техотделе. – Вы только и умеете об этом рассусоливать: кто с кем, да на ком. Весь Завод судачит.

– О чём же ещё говорить? Ведь ничего интереснее этого нет. Именно мужчинами так мир устроен, что только распутным девкам в нём уютно. Кто были Клеопатра или Екатерина Великая? То-то. Не гимназистки-скромницы. Мужики всех баб делят на «ужас, что за шлюха» и «прелесть, какая потаскуха». У мужиков вообще язык такой, что они про любую всегда чего-нибудь гадостное да скажут: домоседку назовут вековухой, а кокетливую – шлюхой, слишком умную – уродкой, а простушку – идиоткой. Как ни крутись, всё одно не угодишь.

– Ты для себя живи, а не для угождения. Зачем дорожить мнением тех, кто в людях совершенно не уважает человеческое достоинство, кто в человеке не способен видеть человека, а только агрегат для справления своей половой нужды?