Анатолий Маев - Генетик Страница 36

– Если вы ищете ту самую «потную тварь», могу помочь, – предложил Еврухерий. – Вам назвать ряд и место?

– Не надо. Так хоть девчонки за пару часов экзамен заработать могут, а назовете – неделями зубрить придется и по пять раз на пересдачу ходить.

Закончив читать мысли людей, стоявших на сцене, и не сделав ни одной ошибки, Макрицын вернулся к третьему, тому молодому человеку, которого «оставил на потом», и стал пристально смотреть в его глаза. На шее ясновидящего проступили набухшие вены. Он отвел взгляд, отошел на пару шагов назад, постоял с полминуты и повторил свои действия. В зале воцарилась такая тишина, что было слышно, как у секретарши проректора по науке лопнула резинка, поддерживавшая ажурный черный чулок. Но снова у Еврухерия ничего не получалось. Резко повернувшись к зрителям, он заговорил:

– С этим человеком справиться не могу. Здесь что-то не так. Пусть помощник прочитает.

Развернув записку, тот лишь промолвил:

– Я не могу, но знаю, кто может – Ольга Николаевна Самойлова, если она в зале.

Седая женщина, сидевшая во втором ряду, поднялась и направилась к сцене.

– Полагаю, что большинство присутствующих знают меня, а для остальных представлюсь: старший научный сотрудник кафедры восточных языков.

Ей передали листок, и она моментально прочитала:

– Армянский коньяк – лучший в мире!

– Этого не может быть, – уверенно возразил Макрицын.

– Вы про коньяк? – уточнила женщина.

– Я про записку.

– Видите ли, она написана на армянском языке, и я сразу озвучила перевод.

– Поэтому я и не смог прочитать, – кивнул ясновидящий. – Парень, ты зачем на армянском написал?

– Э, фокусник-джан, паслушай: я не гаварить па-русски, я чуть панимать па-русски, я думать па-армянски, патаму писать па-армянски.

– Как же ты в университете учишься?

– Э, дарагой… Все учаца. Деньги дай, и карашо. Я каждый шесть месяц двадцать тысяч дай и учаца.

– Студент коммерческого отделения, – пояснила Ольга Николаевна. Затем, видя, что Еврухерий не понимает, добавила: – Платное отделение. За деньги учатся.

С новорожденным была Хвостогривова. Матерью она себя нисколько не ощущала, особых чувств к малышу не испытывала, грудью не кормила. Вараниеву со Шнейдерманом стоило огромных усилий уговорить ее воспитывать ребенка, но, само собой разумеется, не бесплатно. Жанетта Геральдовна вернулась к своему требованию трехкомнатной квартиры. господин Гнездо лично встречался с ней в присутствии председателя, после чего согласился выделить деньги на покупку жилья из вторичного фонда. При этом адвокатом был составлен договор, по которому Хвостогривова имела право проживать в купленной квартире лишь при условии нахождения с ней ребенка мужского пола по имени Велимир Ильич. И только после достижения опекаемым возраста двадцати одного года квартира переходила в собственность Жанетты Геральдовны. Вторая сторона брала на себя обязательства обеспечить жильем Велимира Ильича. Кроме того, партия обязалась нести все затраты по содержанию ребенка, а Хвостогривовой назначили «зарплату» в размере полутора тысяч долларов.

Маленький Велик дважды прошел всестороннее углубленное обследование в двух лучших детских клиниках Москвы и был признан абсолютно здоровым. Правда, несколько засомневался профессор Графкин из Детского пищеварительного института, но в чем и почему – пояснять не стал. Знающие люди предположили, что он нашел проблему в системе пищеварения, так как именно детской гастроэнтерологией и занимался. Третье обследование подтвердило результаты предыдущих – абсолютно здоров.

Ребенок хорошо набирал в весе, был исключительно тихим, по ночам не просыпался. Однако наблюдавшая его участковый врач Мария Ильинична Заболотникова обеспокоилась, когда обнаружила у четырехмесячного Велика чуть заметные странные движения головой. Во время этих движений малыш не реагировал ни на мать, ни на погремушки. Тридцатисемилетний опыт работы подсказывал врачу, что здесь есть какие-то проблемы, но конкретное видение их у Марии Ильиничны отсутствовало.

Когда Велику исполнилось полгода, решено было еще раз направить его на обследование непосредственно к профессору Графкину в Детский пищеварительный институт. Были использованы современнейшие методы диагностики, и снова ничего обнаружено не было, но опять профессор Графкин в чем-то засомневался.

Профессор очень низко наклонился к ребенку, и казалось, что его длинный острый нос вот-вот проколет живот мальчика. «Что он высматривает на животе малыша?» – удивлялись коллеги по институту. А он ничего на животе и не высматривал: щекоча ребенка своей рыжей бородой, Графкин искоса смотрел на его лицо.

Надо заметить, что профессор вообще старался не прикасаться к пациентам, потому что был чрезвычайно брезглив и панически боялся микробов. Он надевал резиновые перчатки, возле больного старался дышать неглубоко, неизменно защищаясь тремя масками. После осмотра доктор запирался у себя в кабинете и проводил целый ряд антисептических мероприятий: полоскал рот слабым раствором марганцовки, в нос впрыскивал противомикробный аэрозоль, халат снимал и кидал в ведро с раствором хлорки, мыл руки по локоть, а бороду окунал в спирт и выдерживал в нем ровно три минуты.

Когда профессор выпрямился и окинул взглядом окружавших его людей, от медсестер до докторов наук, все знали: сейчас он быстрым шагом уйдет в кабинет, затем появится минут через десять в новом халате, с мокрой бородой и скажет: «Я так поразмыслил и думаю…»

Действительно, Графкин появился через десять минут и очень сильно пах спиртом, был в новом халате, с мокрой бородой. Он пригласил Жанетту Геральдовну и Виктора Валентиновича пройти в кабинет.

– Я так поразмыслил и думаю, что ребенку показана консультация в Институте наследственности и генома.

Хвостогривова встретила рекомендацию совершенно спокойно, а Вараниев встревожился:

– Что-то не так, доктор?

– Определенно говорить пока еще рано. Я вижу, что вы милые, интеллигентные люди, и постараюсь помочь – свяжусь с моим другом профессором Зайцевским. Оставьте телефон, по которому сообщить, когда он сможет вас принять.

– Хорошо. Сегодня я вам позвоню.

– Спасибо, профессор. Я вас отблагодарю! – пообещал Вараниев.

В этом Графкин не сомневался – он умел видеть людей.

На консультацию к Зайцевскому Велика повезли через день утром. Профессор, человек небольшого роста, вопреки огромному животу, нависавшему на бедра, и непропорционально большой голове, оказался невероятно подвижным и с на удивление скоординированными движениями. Он мотыльком вспорхнул со стула, по немыслимой траектории одним движением туловища обогнул острый угол массивного письменного стола и, двумя шагами покрыв несколько метров, отделявших его от гостей, представился:

– Зайцевский Николай Сергеевич.

– Вараниев Виктор Валентинович. Моя сестра, Хвостогривова Жанетта Геральдовна.

– Очень приятно, – кивнул профессор и про себя подумал: «Странно, сестра, а отчества разные».

Ребенок спал, и доктор попросил разбудить его. Пока Вараниев осторожно тормошил Велика, Зайцевский успел задать несколько конкретных вопросов о здоровье ближайших родственников, но особенно интересовался матерью мальчика: спрашивал, сколько ей лет, есть ли у нее еще дети, здоровы ли. Вараниев, отвечая на вопросы, заявил, в частности, что ребенок второй, а первый погиб. Профессор выразил соболезнование и попросил положить проснувшегося Велика на письменный стол. Затем долго выслушивал сердце, повторяя тихонько: «Ничего не слышу». После чего внимательно изучал лицо мальчика, ощупывал челюсти, нос, подбородок. И наконец произнес:

– Вынужден вас огорчить: у ребенка «синдром попугая». Но в то же время обязан и обрадовать: в диагнозе совершенно не уверен. Надо сделать анализ – посмотреть хромосомный набор.

– Это страшно? – дрожащим голосом задал вопрос Вараниев.

– Давайте пока не будем обсуждать тему. Сейчас со слизистой оболочки щеки ребенка возьмут мазок, и через неделю все станет ясно. Признаться, кроме очень слабо выраженных симптомов поворота головы, я больше ничего не обнаружил. Не совсем классическая картина, поэтому лучше подстраховаться.

В лаборатории сотрудница, выждав момент, засунула деревянную палочку в рот Велику, от чего тот разорался, но быстро успокоился.

Неделю Вараниев не находил себе места. Его посетили все самые страшные мысли, которые только могло родить его воображение. В полдень пятницы, на восьмой день после визита, позвонила женщина, представилась аспирантом профессора Зайцевского и попросила зайти к нему сегодня в любое время с двух до шести. Вараниев отправился один, решив, что присутствие Хвостогривовой необязательно. В три часа дня он сидел в кабинете профессора.

– Я вынужден вас огорчить, Виктор Валентинович, – начал после приветствия профессор. – К величайшему сожалению, мои наихудшие опасения подтвердились: анализ показал «синдром попугая».