Феликс Кандель - Против неба на земле Страница 37

Планка его ожиданий – не всякому допрыгнуть.

Появляется Живущий поодаль, садится через пару рядов, продолжает разговор, словно не расставались:

– Взглянул в зеркало и ужаснулся. Зачем мы стареем? Чего там не видели? Чего тут недостает?..

Шпильману лишь бы повод:

– Об этом надо поговорить с Беллой. Ее тема.

– Кто такая Белла?

– Теща-прелестница.

Выяснение родства – увлекательное занятие:

– Белла, я обнаружил в море троюродного родственника. Нашей вроде породы.

– Живого? – интересуется.

– Это ты сама выясни.

Передает телефон, и Белла начинает без промедления:

– Внимание! Проверка на Шпильмана. Собою владеем?

– Временами.

– Другим потакаем?

– Как получится.

– В разговоре дослушиваем до конца?

– Никогда! Если понятно, к чему тратить время?

– Перескакиваем на иную тему, неожиданно и врасплох?

– Откуда вам известно?

– Перед сном произносим речи?

– Цицерону на зависть.

– Что предпочитаем? Чтобы пожалели, приласкали, похвалили?

– Чтобы оставили в покое.

– Вареники с вишнями?

– Обожаю.

– Ходить по магазинам?

– Ненавижу.

– Достаточно, – говорит Белла. – Ты Шпильман. Хоть и троюродный. Придешь – накормлю.

Ему приятно. Ей – тоже. Добавляет со вздохом:

– Я бы по-русски с тобой поговорила, да стираются в памяти языки, накопленные за жизнь. Ушел английский, заученный позже всех. Сгинул русский, прилипший в Сибири. Пропадает польский. Гвалд! – остался лишь маме-лошн. И иврит с мучениями…

Женщина входит в автобус. Смотрит на них, как принимает решение. Шпильман пропускает ее к окну и отсекает от других.

– Я ждал, – говорит он.

– Я знаю, – говорит она.

Сплетена основа. Соткано прошлое узором на полотне. И вдруг – а не вплести ли еще одну нить, голубую, скажем, или лиловую? Не было даже мысли о том, что это нужно. Не было надежды, что это возможно. И вот эта нить у тебя в руках, как всегда была, и вот – без нее никак! Так вплетай, Шпильман, в основу, что же ты медлишь?..

Троюродный брат произносит, возможно, с умыслом:

– Аш-два-о, старый учитель химии, зачитывал из своей тетради: «Если бы строили дворец счастья, самое большое помещение отвели бы под зал ожиданий…»

Автобус заполняется. Входят сослуживцы, взглядывают на них внимательно, садятся поодаль, и они отправляются в путь. Пепельные каменистые пространства за окном. Светлые проплешины. Знак на пути «Осторожно – верблюды». На передних сиденьях вертятся старушки-подружки. Вспомнили юные годы, когда привлекательность многое позволяла и немало списывала. Расшумелись. Проказничают к неудовольствию соседей. Грызут фисташки, смеются без причины, теребят терпеливого экскурсовода:

– Это овцы – там, под горой?

– Это камни.

Через минуту:

– А это овцы?

– И это камни.

– Но там уж наверняка овцы!

– Нет здесь овец. Одни только камни…

6

Лежит на шоссе мужчина – телом поперек разделительной полосы, ухом приник к асфальту. Стоит рядом осел, тоже загораживает путь. Шофер погудел, погудел и встал, заглушил мотор.

– Выходите. Это надолго.

– Кто там? – спрашивают с интересом.

Экскурсовод отвечает:

– Утомленный провидец.

– Разве бывают теперь провидцы?..

Выходят наружу, обступают, выдерживая почтительное расстояние. Стоят. Ждут. Перешептываются. Старушки-вострушки подталкивают друг друга локтями, прыскают в кулачки. Мужчина на шоссе приоткрывает глаз:

– Есть ли жизнь под асфальтом?

Сам же и отвечает:

– Жизни под асфальтом нет. Тихий плач. Стенания затаенные.

– Разъясните, – просит экскурсовод. – Туристам будет познавательно.

Садится – на теле мешок, на шее бубенец:

– Скоро уже, совсем скоро! Миновали все сроки… Страшный враг на марше. Несметная сила. Отцы отцов заскорбят во прахе без надежды на вызволение…

Этого не понимает никто, даже экскурсовод:

– Нельзя ли более доходчиво?

Звенит в бубенец, как отгоняет наваждение:

– Царь Ахашверош на подлете, владыка Персидского царства. Горе всякому, кто с этим не согласен…

Туристов везут на джипах – к тому месту, которое полагается посетить. Сидят устойчиво. Глядят задумчиво. Крановщики. Монтажники. Бульдозеристы с женами. Два бегемота в отдельной машине, иначе их не свезти. Встали, сфотографировали провидца на асфальте, осла возле него, объехали по узкой обочине и покатили дальше.

Остерегает вослед:

– Зовите скорее Мордехая. Морде-хай-ай-яй-яй!.. Приди уже, поменяй направление беды…

Выделяет Шпильмана среди прочих, говорит с почтением:

– Держи себя наготове. Ты еще потребуешься.

– А он?

Ждет Шпильман ответа. Ждет троюродный родственник. Утомленный провидец вглядывается в него, старея от предчувствий:

– Он – нет…

Смотрит мужчина из автобуса. Лицо в окне, как фотография на паспорте, а остальное отсутствует, словно оно несущественно. Неверие на его лице, стойкое неверие в веках: «Давайте вышлем лазутчиков…», которым тоже не будет доверия. Спрашивает:

– Документ у него есть?

Поднимается на ноги. Одергивает мешок, перехваченный веревкой. Говорит с трудом, язык не провернуть во рту:

– Послан… предупредить… Без док-ку-мента…

Речь становится замутненной, впробормот, пропуск слогов со словами, словно перескакивает через них, изъясняясь знаками препинания. Не стать провидцем в печали, ибо дар прозрения никнет от утомления, беспокойств с огорчениями, как притухает с годами острота зрения, сливаются на расстоянии буквы, схожие очертанием. Дар прозрения обретется заново – стоит понадеяться, лишь опахнет дремотной пахучестью жасмина, лечащего грусть, ломкой душистостью лаванды, располагающей к доверию, призрачным обаянием пчелиного воска, приносящего покой уму и сердцу.

Удаляется на осле утомленный провидец, бубенец названивает: «Циг-цигеле-цигл, циг-цигеле-цагл…» – взамен слов, которые у него закончились. Этот бубенец прокладывает путь в скоплениях нечистот. Этот осел ест только дозволенную пищу…

…везет тех, кто ему понравится, дает неплохие советы помахиванием хвоста. Осел этот – потомок осла Авраама, который тащил дрова на гору Мориа для жертвоприношения сына Ицхака, по зову Того, Который призвал: «Авраам!», и тот ответил с готовностью: «Вот я!» Осел этот – потомок осла, на котором Моше поехал из Мидьяна вызволить свой народ, по зову Того, Который воззвал из неопалимого куста: «Моше, Моше!», и он ответил: «Вот я!» Осел этот – потомок ослицы, на которой Билам, кривой на глаз и хромой на ногу, отправился проклинать народ, вышедший из Мицраима, а вместо того благословил его по желанию Всевышнего. Осел этот – предок осла, на котором явится однажды Машиах бен Давид и возвестит грядущее…

Сколько избавителей в веках! Пешком, на ослах, на облаке, корабле и вертолете. Миновали все сроки, но не является сын Давида; исчезает за поворотом утомленный провидец, заклинает без надежды:

– Хамса, хамса, хамса…

Садятся в автобус, едут дальше. Мужчина у окна – благодушный, снисходительный, стесненный, не иначе, многими доходами, в благополучии живущий, в благоразумии дни проводящий. Воинственные наклонности отсутствуют, силы утеряны к отражению неприятеля, неприятель тоже утерян. Ничто вокруг не беспокоит, ни на что не намекает – к спокойствию души и упитанности тела:

– Всё будет хорошо. Сначала злодеи придут туда. В те страны, которые побогаче. А сюда, к нам, в последнюю очередь. Или не придут совсем.

– Что это значит?

Разъясняет популярно, как недоразвитым:

– Это значит, что здесь можно отсидеться. Мы отсидимся.

У каждого свой избавитель. По целям и по срокам.

7

Двери закрываются. Кабина трогается в путь. Шуршит колесо на тросе, земля отступает вниз и назад; они возносятся плавно, величаво, а по Змеиной тропе поднимаются юноши с девушками, ловкие, легкие, в свободе и простоте отношений. Взглядывают на кабину над головами, руки поднимают для приветствия, – возносящиеся на электрической тяге им завидуют.

Экскурсовод начинает:

– Десять мер бесстыдства снизошли на мир, девять из них пришлись на долину Сиддим, которая под нами, богатую городами и асфальтом. Где Сдом, Амора, Адма, Цвоим, сердца дерзновенные, дух надменный, гордыня непомерная. Крики обиженных достигли Небесного престола…

…и ангелы уничтожения поспешили на землю в возмездии истребления, двенадцать тысяч ангелов обрушились на Сдом и соседние города, ибо среди жителей той долины не нашлось пятидесяти праведников для искупления, пятерых не нашлось, даже, возможно, одного – не отвратить от гибели. Воззвал Авраам, носитель Божественного образа: «Не подобает Тебе делать такое!», но излились дождем серные потоки, воспламенился жгучий асфальт, смола кипучая, жар палючий; поглотило огнем города в долине, затопило горькими водами до скончания поколений. Все сгинули – с царями своими, со своими судьями, как плуг прошел по земле истребления, вопль потрясенных сердец, дабы сохранялись в глубинах вод, в рачьей соленой скорлупе, строения и их обитатели, сады, скот, посевы, неподвластные разложению…