Людмила Загоруйко - Куклы Барби (сборник) Страница 38

Старушка изводила себя сложными размышлениям, наконец, решила жилплощадь не продавать, сорок два квадратных метра кровной собственности тешили её неразвитое тщеславие. Она гуляла по набережным Днепра, и мысль о принадлежащей ей недвижимости уносила ввысь, к облакам, делала счастливой. Наконец-то она равная среди равных, не внизу – плебс, не сверху – олигарх, а отвечает среднестатистическому уровню. К почётному статусу вдовы добавился ещё один – владелец недвижимости. Это уже что-то настоящее, осязаемое, не корешок с надписью «ветеран труда» в руках, не грамоты, врученные передовику производства и пылящиеся гамузом на антресолях. Наконец, мысль набухла и вызрела в идею: квартиру надо сдать.

Сказано (здесь задумано), значит, сделано. Теперь Марта Андреевна ежемесячно получала от добросовестных квартирантов переводы на кругленькую сумму. Она так привыкла к манне небесной из денег, что совершенно забыла о самой корове-кормилице – квартире. Кормилица – от слова кормит. Процесс этот, заметьте, благодарно обоюдный, но это по отношению к корове, существу живому, в голоде мычащему. Неодушевлённые стены молчат, сена не просят, деньги плывут сами по себе, как блага в сказке про дурачка Емелю и щучье веление. Марта Андреевна тревожные мысли не подпускала, всё думала: обойдётся. Гром грянул, и только тогда вдова перекрестилась, но было уже поздно. Неприятности пришли, как обычно, неожиданно. Марта Андреевна получила известие, что постояльцы съезжают и надо срочно что-то предпринимать. Старушка приехала домой, произвела беглый осмотр владений, занавесила непристойности, заставила обломками мебели неприглядные места, застелила тряпками полы и бросилась в редакции местных газет давать объявление – время не ждёт.

Сладилось быстро. Она не успела опомниться, как уже возвращалась в столицу, чувствуя под самым сердцем приятную твёрдость узелка с деньгами. Новые квартиранты с виду были приличные: мать и взрослый сын, хорошо одеты, сдержанны, а главное, при деньгах, значит, задержек с оплатой не будет.

Лара, совершенно обалдевшая от случившихся перемен, распаковывала пожитки. Всё решилось за несколько часов. Больше – свершилось. Теперь она бездомная и снимает жильё. Не по принуждению, добровольно, осознанно, согласно назревшему плану. Где-то там, в другой замечательной жизни, остались её любимые кастрюльки, тарелки, рюмочки, кровать, диванчики, пуфики, зеркала, люстры, настольные лампы, одеяла, подушки, салфеточки. Всё то, без чего, на первый взгляд, можно и обойтись, но именно эти приятные излишества делают жизнь комфортной и спокойной. Теперь в честь любимого кресла она могла сложить оду, славя красоту и тайну каждой его складочки, выпуклости, неровности и чарующую плавность изгибов. Её увалень, неодушевлённый друг, шершав, но именно лёгкая шершавость делает приятным прикосновение. Он твёрд и прохладен, он мягок и зыбок, как сыпучие пески. Она любит в нём расслабиться, доверяет ему свою усталость, тайны тела, млеет в его объятиях. Можно без конца говорить о белоснежной ванной, где играют в нишах зеркала и мерцают дорожки мозаики, о кухне, в которой есть всё, что только пожелает капризная хозяйка, можно говорить о виде из окна… Нет, это невыносимо даже вспоминать: сквер, роскошное дерево с фиолетовым цветом, свечами вверх, называющееся нежно-загадочно: павлония, улица старого города зигзагом, здание из шамотного кирпича, над ними фоном горы, подёрнутые дымкой, и отзвук железной дороги вдали. Не всегда, в дождь, когда воздух разряжен, возникает, ширится, доносится этот лёгкий ритм дороги: «Там-там-там-там. Там – там. Тут – тут. Ты здесь. Я там. Там – там». Она – дорога, железно-целеустремлённая, за пейзажем, за улочкой. Нет. Лучше не думать, не вспоминать, потому что хочется по-собачьи выть на луну. Какую, к чёрту, птичку жалко? Жалко себя, единственную.

Лара раскладывала по ящикам всякоё тряпьё, бегала на кухню, драила полы, полки, обустраивалась. Ночью спалось плохо. Душил сладковато-приторный запах. Наутро они с сыном принялись обследовать территорию: отодвинули мебель, выбросили из-за шкафа сломанные стулья, обрывки газет, провода, пыльные тряпки, остатки простыней и полотенец, наконец, обнаружили первопричину. По стене в спальне снизу вверх плыла, расширялась метастазами, разрасталась пальмовым листом, зловонной, подёрнутой плевой застоявшейся лужи плесень. Она алчно раскрыла беззубый, безобразный рот и перекинулась на шкаф, съев его до половины. Решили проверить всё: подняли тяжелый «при царе Горохе» купленный ковёр и обнаружили щели в палец. Обследовали его тыльную сторону, наткнулись на ту же плесень, сломавшую зубы о несъедобную синтетику и мстительно въевшуюся в ковёр смрадом.

Лара позвонила Марте Андреевне. В трубке раздалось кудахтанье, как будто хозяйка была курица, которую согнали с насеста. Она, беззащитное создание в полуобморочном от испуга состоянии, теперь машет растопыренными крыльями, и сонный воздух тоже ходит ходуном, бушует. Цепкие коготки скользят, вот-вот свалится, а то и кувыркнётся с жердочки, повиснет попугаем вниз головой: «Это невозможно. Ах, ах, как страшно, как печально. Этого не может быть. Вы меня убили. Грибок? Неужели? Я ничего не знаю. Раньше не было». И тут же совсем не в тему: «Никогда нельзя доверять людям. Какие негодяи, что сделали, что сделали… угробили квартиру». Обычный перевод стрелок, уход от ответственности. Проще обвинить весь мир, чем заглянуть в пропасть своего зыбкого «Я». Лара поняла, что попалась. Старость – мощное оружие в игре без правил. Кто посмеет запятнать подозрением невинную, как только что принятый утренний младенец, вдову, тот в глазах общества мерзавец и негодяй.

– Что это за запах такой? У вас грибок?

– Какой грибок? Тут жила семья с двумя маленькими детьми. Знаете, детки… Всякое бывает. Где-то пописяли, может, матрац в спальне подмочили, может ковёр, вот и пахнет. Я проветриваю. Вы, наверное, очень восприимчивы к запахам. Я совершенно ничего не чувствую.

Лара вспомнила изящный жест обладательницы недвижимости, кивок на открытую форточку, бодрящую улыбку на всё аккуратное лицо, выражение покорности и смирения в глазах.

– У меня, знаете ли, подозревали диабет. Я совершенно исключила из рациона сахар. Сахар, как и соль – белая смерть. Не пейте чай с сахаром. Это вредно, – заговаривала зубы сильная в бытовой дипломатии старушка. Расчёт оказался верен, цель близка. Главное – заполучить жертву, а потом, куда деваться, стерпится – слюбится.

«Съезжать. Срочно съезжать. Куда? Плата внесена за три месяца. Улыбчивая бабушка в столицах. Начинать переговоры? Будет тянуть время, блефовать, уходить от темы. Чего доброго придётся выслушивать все истории её болезней с раннего детства и до старости: ангина, ветрянка, свинка – гастрит, панкреатит, подагра, катаракта, атеросклероз. Переговоры затянутся и закончатся ничем. На носу Новый год. Куда съезжать?»

– Марта Андреевна. Мы белим, – выдохнула, наконец, Лара и отступила с позиций.

– Делайте, что хотите. Спасайте квартиру. Приеду в конце января. Сочтёмся.

Лара зацепилась за ненадёжное слово «сочтёмся». Оно было славное, чуть обтекаемое, с подспудным слабо выраженным подтекстом. Если произносить его чуть протяжно, на манер москвичей, тогда мечтательное бубликом «о», возможно, превратится в спасательный круг. Действительно, симпатичное слово, Лара подумала и ему доверилась. Наутро в чужой квартире затеялся ремонт. К Новому году стены побелили, щели в полу заделали шпаклёвкой, обломки мебели вынесли на свалку, зловонный ковёр выкинули, купили новый.

Лара утюжила занавески, не сводя влюблённых глаз с сияющих живыми красками стен, но тут вдруг снова почувствовала что-то неладное. Потянула носом, принюхалась: смердит. Запах был не такой, как раньше, вкрадчивый, тонкий, кисло-сладко удушливый, другой, значительней. Так пахнет в грязных, давно не проветриваемых домах, старых автобусах, подвалах: затхлым, неухоженным, запущенным. Он шёл отовсюду, креп, ширился, рос, словно занимал освободившееся пространство, расходился по квартире, как ползущий утренний туман.

Идея снять квартиру пришла одновременно с идеей квартиру сдать. Возникла она, потому что припекло. Поначалу всё ладилось. Небо над страной было относительно безоблачным, и многим светило солнышко. Не всем подряд, выборочно. К кому светило лик не поворачивало, опрометчиво считали, что оно благодетельно к ним тоже (то есть озаряет путь) и вели себя так, как те, кто таял, как шоколад, под солнечными лучами. Лара относилась к числу вторых, остающихся в тени, наивно принявших желаемое за действительное. Поддавшись всеобщей эйфории беспечности и денежной разнузданности, она решила перелицевать своё жильё на новомодный манер и спрятаться в нём, как улитка, не высовывая наружу любопытный нос. Зачем? Там всё сложно. Соседи косились: до неприличия вызывающе крушились старые стены, возводились новые. Её занесло. Как никак – женщина, существо эмоциональное. Милую головку не оставляли глобально-развратные планы обустройства дома. Масштабы предполагали наличие больших денег. Если их нет, то можно занять. Немного страшно попасть в кабалу. Ларино хрупкое счастье закончилось в тот день, когда она взяла кредит.