Анатолий Маев - Генетик Страница 38

– Я могу с ним поговорить?

– Вы с ним уже четверть часа говорите! – последовал ответ.

«Скользкий и опасный тип», – подумал председатель о профессоре перед тем, как покинуть клинику.

Хвостогривову жуткая новость не расстроила. Под предлогом воспитания неполноценного ребенка она добилась увеличения ежемесячного содержания.

Больше всего Вараниев боялся реакции господина Гнездо. Ведь именно его деньгами оплачивались аппаратура и труды Ганьского, квартира Хвостогривовой, выдавались вознаграждения врачам. И именно Вараниев убедил спонсора вложиться в перспективное якобы дело, в красках разрисовав ему, как новоявленный Вождь приведет партию к власти и сполна отблагодарит всех, кто заслужил. Много чего наобещал председатель, а потому не знал, как донести новость до господина Гнездо. Советоваться он поехал к Шнейдерману.

– А ты пока не говори! – предложил Боб Иванович. – Сегодня не лечат, а завтра, глядишь, научатся. Я вон недавно прочитал, что в Эстонии одному учителю голову от шимпанзе пересадили, и ничего – живет. Правда, по деревьям стал лазить и рожи корчить.

– Зачем пересадили? – сомневаясь, не шутит ли Шнейдерман, спросил Вараниев.

– А черт их знает, – ответил второй человек в партии, – об этом не сообщали. Короче, поменяли, и все. А лет десять назад о таком даже и не думали. Да и мало ли что сказал тот профессор! Может быть, он не знает, как лечить, а другой знает.

«Нет уж, Зайцевский точно знает, что говорит, по нему видно», – подумал Вараниев. Но тут ему вспомнились слова Ганьского о болезнях, обусловленных генно-хромосомной патологией: «…после установления диагноза узнать имена ведущих специалистов в каждом конкретном случае и обращаться к ним. И только к ним!»

На следующее утро Вараниев и Шнейдерман отправились в Главную врачебную библиотеку. С большим трудом, потратив много часов, они сумели найти то, что искали, – «Биенальный справочник болезней и синдромов. Ведущие специалисты мира».

Вараниев открыл книгу.

Промелькнули «Инфекционные болезни», «Урология», «Абдоминальная хирургия», «Психиатрия» и многие другие разделы, пока наконец не отыскались «Хромосомные болезни и синдромы». Разволновавшийся председатель отложил книгу и вышел перекурить. Сигарета в руках Вараниева всегда означала лишь одно – нервничает. Вернувшись, он сел на стул рядом с Бобом Ивановичем.

– Не то, все не то! – повторял Шнейдерман, вслух читая названия недугов: – «Синдром Шерешевского-Тернера, синдром Нуннана, синдром Орбели…» – И наконец наткнулись на строку: «Синдром попугая. Ганьский, Аполлон. Россия. Москва. Безработный».

Товарищи по партии уставились друг на друга. Потрясение было настолько велико, что слова подошедшей к столу сотрудницы библиотеки «Господа, перестаньте кривляться! Вы в библиотеке, а не в продуктовом магазине» не вывели их из состояния оцепенения.

Первым пришел в себя Боб Иванович:

– Это шанс! Я точно тебе говорю, это шанс!

Вараниев тяжело посмотрел на соратника:

– Ты думаешь?

– Почти уверен! – убежденно ответил Боб Иванович.

– Он нам не поможет: я не заплатил ему.

– Не заплатил – заплатишь, – убеждал Шнейдерман.

Но оптимизм к председателю не приходил:

– С чего заплачу? Я на эти деньги Жанетте квартиру купил.

– Как купил, так и продашь, – объяснил второй человек в партии.

– А воспитывать Вождя ты будешь? На партийной квартире?

Шнейдерман молчал, обдумывая, что ответить.

– А что, неплохая идея, – опередил его Вараниев, – квартиру продадим. Но не ту, где Хвостогривова с Великом, а партийную. Ту, в которой ты проживаешь. Если, конечно, Гнездо разрешит.

– Я там прописан! – парировал Шнейдерман.

– Выпишешься. Ради великой цели партии.

Подобная перспектива соратника явно не обрадовала.

– Может быть, и ты свою квартиру продашь ради той же самой цели?

Ответ председателю не понравился:

– Я, можно сказать, коренной москвич!

– Коренные только лещи на Волге, – дерзко откликнулся Боб Иванович.

– Короче, будет так, – безапелляционно заявил Вараниев, – партийную квартиру продаем, а тебя к Жанетте подселим. Признаем, так сказать, ваши отношения. А чтобы ты не зазря зарплату получал, будешь заниматься воспитанием Вождя.

– Какие отношения?! Какое воспитание?! Да если бы я даже и был воспитателем по образованию, то все равно не взялся бы ни за какие деньги! А с Жанеттой сам живи, если хочешь. Мне противопоказано: характеры разные.

Диалог все больше обострялся, что не было выгодно ни одному из спорящих. Слишком теплым находил свое место в партии Шнейдерман. Вараниеву же не нужен был неподконтрольный носитель информации о рожденном Вожде.

– Даю тебе месяц на поиски жилья, – постановил председатель. – Если не найдешь – у меня перекантуешься: комната дочери свободна. Компенсацию за аренду будешь получать. Все, тема закрыта. Что касается Велика… Будем надеяться, что Ганьский поможет. Но надо ему заплатить. Еврухерий так и сказал: «Велик от рождения болеть будет, а Ганьский помочь сможет». Видел, надо полагать…

Товарищи по партии вышли из библиотеки и разъехались по домам.

Ганьский сидел за столом, медленно перемещая огромную старинную лупу в бронзовом корпусе, – рассматривал и анализировал почерки, присланные ему заказным письмом. Раздался телефонный звонок. Ученый снял трубку, и голос его стал сахарным:

– О, Виктор Валентинович, дорогой! Сколько лет, сколько зим! Как здоровье? Как семья? Спасибо, мне грех жаловаться, весь в работе. Много интересных тем, есть успехи. Чем обязан вашему звонку? Смею предположить, вы просто вспомнили ученого и почувствовали себя неловко: совсем позабыли раба науки.

Услышав просьбу о встрече, Аполлон Юрьевич любезно пригласил:

– Милости прошу в гости. Жду вас!

Ровно в десять утра Ганьский открыл дверь.

– Прекрасно выглядите, Виктор Валентинович! Рад вас видеть. Я-то, признаться, грешным делом, засомневался: уж не обидел ли чем. Совсем ведь меня позабыли. Как поживаете, дорогой?

– Что вам сказать, Аполлон Юрьевич… Сам вроде бы неплохо. Активный образ жизни, болеть некогда. Супруга все больше у телевизора, тоже здорова.

Последнюю фразу Вараниев произнес с такой интонацией, что Ганьскому показалось: если бы и болела, председатель не очень бы расстроился.

– А вот это плохо. Мало того, что гиподинамия развивается, так ведь еще и голова ничего полезного не получает. Отучайте ее от экрана, уважаемый. Но постепенно, чтобы нервную систему не сорвать. Что же она смотрит?

– Я всего не знаю, но по большей части чепуху всякую.

– Искренне сочувствую. Телевизор действует на подкорку, вызывает привыкание посильнее, чем у курильщиков или алкоголиков. Изменения психики гарантированы через два года при ежедневных трехчасовых просмотрах. Через пять лет – стойкие нарушения: подавление воли, разорванное мышление, эмоциональная тупость. Однако что же привело вас ко мне, дорогой Виктор Валентинович? – поменял тему Ганьский.

– Племянник. Сын моей любимой сестры болен.

– Вот как? Печальная весть! Увы, никто в нашем бренном мире не застрахован от болезней. И какой диагноз? Кто поставил?

– Профессор Зайцевский определил «синдром попугая», – грустно сообщил председатель.

– Боже ты мой! – всплеснул руками Аполлон Юрьевич. – Большего зла для ребенка, чем консультация этого пузатого головастика из Института наследственности и генома, и придумать трудно! Человек, далекий от медицины, общаясь с ним, подумает: вот он, бог исцеления. А на самом деле – сплошная болтовня. Не он ли порекомендовал меня? – улыбнулся Ганьский, уверенный в отрицательном ответе.

– Нет. Вы мне в телефонном разговоре сказали как-то, что при генно-хромосомных заболеваниях надо смотреть в справочниках, кто номер один из врачей. Там я вас и нашел.

– Важное уточнение, Виктор Валентинович: я – не врач. Но действительно с большой долей вероятности могу утверждать, что являюсь единственным ученым в мире, который располагает реальной возможностью помочь. Об этом вы и пришли просить меня, смею предположить?

– Да.

– Очень тронут вашим поступком. Так хлопотать за племянника… Нечасто встретишь подобное отношение в наши дни. Что ж, готов попытаться.

– Спасибо! Огромное спасибо! – Улыбка осветила лицо Вараниева.

– Но должен вас огорчить: тут есть некоторые острые углы, которые необходимо сгладить. Проблема, как ни прискорбно, в муже вашей сестры. Этот человек самым недостойным образом обманул меня, нарушив условия договора. По всем канонам жанра я должен был бы, не раздумывая, передать ему через вас свой категорический отказ. Я ведь клятву Гиппократа не давал. И тем не менее чувствую себя сопричастным к судьбе мальчика. Да и чисто по-человечески не могу пройти мимо, зная, что имею реальную возможность помочь. Поэтому прошу вас передать зятю, что я готов пойти ему навстречу. Точнее сказать – его ребенку. Само собой разумеется, его финансовые обязательства должны быть им реанимированы.