Татьяна Замировская - Жизнь без шума и боли (сборник) Страница 39

Пустота

Пустых людей не нужно жалеть. Пустых людей не следует набивать собственными страданиями. Из пустых людей целесообразно делать полезный чайный напиток Называется «гриб». Выпьешь вот так вот человека постепенно всего до дна – глядишь, а он уже полный, как праздничный самовар: шагает по столу, дымится, стены трещат! Сейчас вот ножичек возьмет и язык тебе отрежет за все эти грибные трансформации, и поделом.

Годовщина

Всё, что было в этот самый день сколько-то лет назад, – сюжет для телесериала. Никакой другой пользы в том, что было в этот самый день сколько-то лет назад, быть не может. Если вас сильно беспокоят проблемы в духе «в этот день три года назад Петр прислонил меня к дереву и жестоко поцеловал!» или «в этот самый день семь лет назад я нашла на улице гигантскую мертвую бабочку», напишите небольшой сценарий для телесериала и отнесите его на какой-нибудь телеканал. Больше ничего с этим сделать нельзя! Исключения можно делать только для ритуальных семейных праздников. И то не всех. Годовщина свадьбы, например, не считается.

Веселые ампутанты

Мы точно не понимали, почему Вомит вырвал Глынскому оба глаза, но предпочли воздушное, призрачное молчание, лишенное сладостного перемигивательного сообщничества и прочих примет тайного знания. Точно знали, что за вопрос о том, не глаза ли Глынского вчера демонстрировали в «Вечерних новостях» в виде кровавых лунных дыр где-то за городом, Вомит вырвал Вове Синюхину правую, а затем и левую ногу; более того, когда ноги передавали по радио (они лились оттуда плотным свинцовым бульоном, как расплавленный холодец из трамвайных колес), отдельные брызги долетели до восприятия Вахрютки, который тоже пострадал – поинтересовавшись у Вомита, в связи с чем Синюхин теперь ездит на сейшны и на фестиваль «Радуга» в деревянной тележке, Вахрютка получил усекновение обеих рук Руки пытались пришить, но усекновение проходило травматично, Вомиту тогда как раз выдавали зарплату норвежскими секаторами, поэтому Вахрютка с тех пор писал сообщения в ICQ, нажимая кнопочки карандашиком, зажатым в ненавидящих, скорбных зубах, и теперь его главный враг – кариес и квантовая механика. Но спрашивать у Вомита, почему Вахрютка так боится кариеса, – себе дороже; Исецкая как-то поинтересовалась, при этом не сказав ни слова – она просто улыбнулась как-то слишком многозначительно , и тут-то Вомит перешагнул эту черту и оторвал Исецкой глупую улыбающуюся голову, и после этого у нас к нему никаких вопросов больше не было. Мы все равно продолжали его любить – стараясь не замечать крови, которой он постоянно пачкал наши щеки при непременных прощальных поцелуях. К тому же такую кровь можно увидеть только в зеркале, никакой прохожий вам никогда не скажет о том, что у вас всё лицо испачкано кровью, все знают, к чему обычно ведут такие замечания. Вообще, присмотритесь к прохожим – все они отчасти ампутанты.

Спасительное положение

Вышел как-то ночью Антон на балкон покурить – и вдруг понял, что он убийца. Отчетливое видение и понимание дальнейшего развития этой неожиданной ситуации заставило его пошатнуться – вот он, например, тяжелым жарким жестом отворяет стеклянную дверь, будто выбегая из горящего метрополитена, а в комнате приветственно лежат длинным назойливым видеорядом все убитые им люди, животные, птицы, даже какие-то рептилии и однообразные чугунные горки насекомых. Целый Ноев ковчег различных парных и одинарных мертвецов – комната, кажется, набита ими до отвала, вот-вот квартиру начнет вспученно тошнить Антоновыми жертвами прямо в небеса восьмого этажа.

«Нет, – понимает Антон, – мне надо остаться на балконе». Первая причина – он убийца, за ним скоро придут откуда-то сверху ( снизу за таким количеством мертвецов уже не приходят), в данном случае балконные окна вполне себе врата (пальцы потянулись к щеколде, вот уже померещилась померанцевая лунная дорожка в звенящей духоте); вторая – в комнате теперь, наверное, нехороший запах. «Да и во всем городе какой-то нехороший запах», – думает Антон, свешиваясь с балконных перил вниз – сюрприз! – на улицах тоже лежат какие-то мертвые киты, слоны, отряды красноармейцев, пионерские звенья, какие-то укрупненные, преувеличенные люди с оторванными лицами. Антон осознает, что он – убийца еще какой ; их всех тоже убил именно он.

Антон закрывает балконное окно, садится на дощатый пол, зажмуривается изо всех сил и зажимает виски руками, а уши – коленками. В таком положении он не чувствует себя убийцей. Вообще, на балконе и в таком вот сидячем положении он почти не чувствует себя убийцей. «Да, – радуется он, – всё-таки в любой ситуации , даже самой смрадной, страшной и нереальной, можно принять такое положение, в котором ты не будешь чувствовать себя убийцей».

Выиграли

– Проснись, проснись, Шура! Мы выиграли!

Вова трясет спящего Шуру, стягивает с него одеяло, теребит алые Шурины уши, прыгает у него на животе. Солнце раскрашивает лицо Вовы бликами и золотыми монетками.

– Шура, Шура! Мы выиграли! Давай просыпайся!

Вова пинает Шуру, тянет его за руку. Шура грузно скатывается с кровати и лежит на половичке неподвижной, мягкой массой.

Заметно, что у него из носа и ушей течет кровь.

– Ой нет, Шура! Шура, ты что? Шура, вот только не надо мне тут этого вот! Шура, я тебе говорю: мы выиграли, понимаешь? Я читал, я смотрел, я включал радио, ну Шура же, Шураааааа.

Шура ничего не отвечает. Вова пинает его ногой. Шура не двигается.

– Дерьмо! – говорит Вова и выходит из комнаты. – Ты хочешь сказать, мы все-таки проиграли? – кричит он из-за двери.

Шура молчит.

«Шура умирает всякий раз, когда мы проиигрываем , это не может быть совпадением», – грустно думает Вова, направляясь в кухню, чтобы сжечь все газеты, выключить телевизор и выбросить радио куда-нибудь подальше. «Хотя, конечно, из любого правила могут быть исключения, – думает он, уже проделав все эти нехитрые манипуляции. – Вдруг он умер потому, что мы выиграли? Может, снова включить телевизор?»

Но снова включить телевизор он не может – боится.

Любовь

Феодор и Элеонора любят друг друга. Они молоды, у них все хорошо, у них здоровые зубы и спортивное телосложение.

Они все время обнимаются и целуются: в метро, на городских улицах, на хрустальном мосту через реку забвения, в гостях у нашего общего друга, на презентации кофейного напитка «Ярлычок», в супермаркете в отделе литровых пакетов с разноцветным соком.

Даже на троллейбусной остановке он всегда осторожно гладит ладонью ее плечо или талию, словно боится, что она упорхнет от него.

В книжных магазинах они заваливаются на стеллажи с Мураками и исступленно целуются, разбрасывая по паркету paperback [5] литературу.

А в гостях они всегда убегают на балкон, потому что там смешнее. На них никто не сердится, потому что на них наклеен специальный ярлычок: «Феодор и Элеонора. Любят друг друга».

В кинотеатре, всякий раз после окончания фильма, Элеонора прижимает голову Феодора к груди и закрывает глаза. Все расходятся, включают свет, гремят финальные титры, а они так и сидят, зажмурившись, и легонько раскачиваются под известную только им неведомую музыку.

«Чуют скорую разлуку, – мстительно думаю я всякий раз. – И не знают ведь, что совсем недолго осталось. А ведь чувствуют, всё чувствуют. Так странно. Странно, что их мысли – только о светлом, но тела их уже предчувствуют боль и сладость расставания».

В эти минуты мне хочется взять пистолет и пристрелить их, чтобы их тела не мучились зловещими предчувствиями. Но в этой стране, увы, запрещается стрелять из пистолета в кинотеатрах.

Примечания

1

Где мой любимый клоун? (англ.) Строка из песни «Stay Happy» группы «Therapy?».

2

Новая жизнь и все такое (англ).

3

Воздух тоже может ранить (англ). Строка из песни «Air» американской группы «Talking Heads».

4

«Достучаться до небес» (англ.) – фильм Томаса Яна.

5

В мягком переплете (англ.).