Давид Ланди - Биоген Страница 4

Для чего беречь? Для страданий?

Восстанавливая картину тех дней, я вспоминаю, что за нашим домом начинается набережная, а затем великая русская река с тем же названием, что и служебная машина дяди Серожи. Чего она такого великого совершила, я толком не помню, как не помню и того, с помощью каких анализов определяли ее национальность. Но весной с Каспийского моря к нам поднимается куча разной рыбы, и мы ловим ее, поддаваясь инстинктам первобытного Хомо Сапиенс. Река обеспечивает неплохим уловов, а по утрам волны выносят на берег осетровые туши, выпотрошенные браконьерами от драгоценного семени – черной икры и выброшенные (как использованные презервативы) в унитаз ненасытной природы.

Осетры бывают большими – в полтора, а то и два моих роста. Но это не белуги. Чаще попадаются севрюга и крупная стерлядь. Мелкую стерлядь бракуши не берут. Волны прибивают туши на берег, и они разлагаются, наполняясь смрадом гниющего тела и пиршеством опарышей – маленьких, белых червячков, используемых для подкормки и ловли водных позвоночных.

Итак, проскочив калитку, я мчался по двору, увертываясь и огибая клюшки добродетельных старушек, дружно откликнувшихся на призыв Жанны Александровны. К моему удивлению, она все же смогла протиснуться в гульфик нашего двора и продолжить преследование. Бросив игру в лото, старые клячи вскакивали, как боковые защитники со штрафной скамьи, и мчались от каждого подъезда, пытаясь перехватить шайбу моей свободы. Но я увиливал, извивался, проскальзывал червячком, пролетал на бреющем, продолжая уверенно сокращать пространство, отделяющее меня от прохладного грота собственного подъезда.

– Только бы не дворничиха, – думал я, приближаясь к своей цели.

Я знал, что у дворничихи имеется большая длинная метла, на которой она летает по ночам, иногда вторгаясь в мои сновидения. И большой, длинный опыт по разгону детских демонстраций, когда, построив из ящиков партизанский штаб, мы превращаем наш двор в Дхарави[37], объявляя себя неприкасаемыми детьми Мумбаи. В таких случаях приходит старая ведьма, и, взяв метлу, как мухобойку (в правую жилистую руку терминатора), дергает именно тот ящик, от которого зависит сейсмоустойчивость всей конструкции. Слышится грохот падающих коробок и вопли живущих в нем тараканов. Мы лезем изо всех щелей, спасаясь от землетрясения, производимого поршнем ее левой руки. А она дубасит нас по головам своей колючей метлой, приговаривая при этом: «Врешь – не уйдешь, прыщ пучеглазый! Я выдавлю из тебя начинку, дырявый башмак!» И ей плевать с высокой колокольни на стоны и жалобы матерей, потому что никто во дворе не может выражать свои эмоции так громоподобно и чревовещательно, как это делает она.

Удачно увертываясь от предательских выпадов развлекающихся старушек, я допускаю одну-единственную ошибку, которая становится в итоге провалом всей операции… Множество помех на пути мешают моему маленькому детскому мозгу сосредоточиться над маршрутом побега, и, чисто интуитивно, я рвусь домой, понимая, что мама сейчас на работе и дверь мне откроет моя прабабушка, ну, а дальше…

Дальше мне мешали думать облезлые палки со стоптанными резиновыми набалдашниками, которыми приветствовали мое появление зрители левой трибуны. Справа был бугор, а на нем футбольная площадка, фонтан и еще один детский садик, куда мама не решилась меня оформлять, понимая, что в клетке своего двора я жить не соглашусь ни за какие коврижки.

Кто-то кричит вдогонку беглецу: «Остановись, детка!» А мне слышится: «Асталависта, беби!»[38], и, помахав Арнольду рукой, я увеличиваю скорость.

Добравшись до подъезда, я взлетаю на третий этаж и начинаю тарабанить в дверь. Но то ли моя прабабушка ушла на базар (что бывало крайне редко, учитывая ее возраст и вес в сто тридцать килограммов), то ли она спала на лоджии и не слышала моего грохота, но дверь так и не откликнулась привычным скрипом петель на мое появление. Я мог, конечно, позвонить в звонок соседей, живших с нами в трехкомнатной коммуналке, но делать этого не стал, так как знал, что дядя Саша еще на работе, а его мать, сухая сгорбленная старушка, все равно не пустит меня в квартиру. В общем, вышло почти как в фильме: «А где бабуля?» – «Я за нее!» – ответила мне тишина[39].

Последняя явка (чердак) была провалена два дня назад, когда пришедший слесарь, дядя Федор Красный Нос, повесил на дверь новый замок. Мы с друзьями еще не вскрыли его механизм, хотя и перепробовали уже большую часть ключей из имеющегося в нашем распоряжении арсенала. В общем, услышав на первом этаже тяжелую поступь Жанны Александровны, я понял: пришла пора сдаваться, и стал спускаться к ней навстречу, вспоминая, что говорит в таких случаях моя прабабушка: «Ubi culpa est, ibi poena subesse debet!»[40].

Внизу наставница взяла меня за руку и повела в садик, где возвращения блудного сына с нетерпением ждали воспитательницы, нянечки и поварихи, оберегающие нас от опасностей беспризорной жизни, пока родители отбывали трудовую повинность, избегая статьи за тунеядство: 209 УК РСФСР.

На следующий день я узнал гнев Архистратига[41].

Во время прогулки, целью которой являлось оздоровление юного организма путем выматывания его слабых чресл на свежем воздухе осеннего равноденствия, меня оставили в беседке. Меня, будущего капитана команды шестого домоуправления по футболу, хоккею, теннису и шахматам, посадили на два часа в беседку!

Я вспомнил, как это делают тигры, когда их сажают в клетку. Они кружат, юлят и мечутся, пытаясь вырваться на свободу. Поэтому решил стать львом – у него причесон прикольнее.

Я залазил на бортик и прыгал, стараясь ухватиться за балки, на которых держалась крыша. Разгонялся по периметру и заскакивал на лавки, переводя тело в горизонтальное положение. Я распускал крылья для вылета в заданный квадрат.

Я сходил с ума в этой конуре от одной мысли: «У меня отняли джунгли!»

«Джунгли зовут!» – звенело в моих ушах, когда я со всего маху налетел коленкой на штырь, появившийся неизвестно откуда в половой доске.

«Не иначе дьявол пропорол днище рогом, пытаясь выбраться наружу», – догадался пострадавший. Ууу, черт рогатый! Всю коленку мне искромсал!

Жидкость, столько лет кружившая от сердца в артерии и по венам к сердцу, наконец-то нашла выход. Красный родник радостно бил из образовавшейся пробоины, стекая по голени к голеностопному суставу и впитываясь в мой сандалик.

Это в песне «боец молодой вдруг поник головой», а в садике, выскочив из беседки, я привел в неописуемый восторг друзей, и в ужас – воспитательницу. Мне замотали ногу полотенцем и вызвали карету «скорой помощи». Карета отвезла Давида с нянечкой в травмпункт, познакомившийся со мной пару лет назад, когда я сломал себе левую руку, пытаясь убежать из яслей. Травмпункт находился в одном квартале от нашего дома и со временем превратился в цех по сборке и ремонту непоседы.

Коленку Дэйву (так звала меня мама, когда была в хорошем настроении) зашили, и пару недель я гордо выхаживал с бинтом на ноге. В роли портного-скорняка выступил мамин знакомый хирург. Он будет штопать меня еще несколько лет, пока я не улечу в страну вечной мерзлоты, где солнце прячется от людей каждую зиму и, выспавшись в берлоге космоса под подушкой моей планеты, впадает в бессонницу лета, тепла и света до следующих холодов…

Так как моя мама работала в Госстрахе, она быстро оценила уникальные способности сына рваться и ломаться в разных местах и застраховала жизнь мелкого пакостника на круглую сумму. С этого момента я стал кормильцем семьи. Каждая пробоина или трещина моего организма теперь оплачивалась из кармана государства. Я ломался, портился, расклеивался, разваливался и рассыпался с невероятной скоростью, стараясь выколотить из СССР как можно больше денег, прежде чем он обанкротится, не выдержав возрастающих расходов на реставрацию моего тела.

Поэтому, когда кто-то хвалится, что он-де начал зарабатывать в четырнадцать лет, я скромно улыбаюсь. Мой труд, в который я погружался с полной самоотдачей, приучая себя к самопожертвованию и умению вести бизнес на территории любого двора, наступил гораздо раньше – с шести лет.

Так вот: пока длились эти две недели реабилитации больной ноги, я пару раз повздорил с одним мальчишкой из средней группы, появившимся в нашем садике два месяца назад. Мальчик был крепким не по годам здоровяком, и я подозревал, что Вася (так его звали) был двоечником, отчисленным за неуспеваемость из школы в детский сад: сначала в старшую, а затем в среднюю группу.

Два дня назад Васька пытался ущемлять права моего друга Седых, когда выталкивал его из очереди на горку. И мне это совсем не понравилось.

– Васяня-писяня, ты чего борзеешь? – сказал я увальню, когда тот в который раз потеснил моего товарища.

– Не лезь не в свое дело! – деловито отрезал Васька.

– А что будет, если влезу? – не отступал я.