Галия Мавлютова - Моя еврейская бабушка (сборник) Страница 4

Мы стояли и смотрели друг на друга. Пустая улица. Я – несколько растерянная от встречи, ошеломленная. Они – уверенные в себе и надменные, весьма основательно стоящие на этой шатающейся земле. То, что они давние любовники, не было никаких сомнений.

Ему слегка за тридцать, Жене уже восемнадцать – какая красивая разница. Да и пара они красивая. Вот тебе и ошибка природы. Ради чего, собственно говоря, я так убивалась? Видимо, судьба у него такая.

Я уныло поплелась по душному и пыльному городу, забыв о своих срочных делах.

Утраченные иллюзии

В 1987 году я работала детским инспектором в одном из районов Ленинграда. Уже пять лет я носилась по территории района, изо всех моих слабых сил пытаясь искоренить навеки детскую преступность и безнадзорность. Повидала за это время много, пролила немало слез, видя бесчисленное количество обездоленных и беззащитных детей. Особенно запомнился случай, когда мне пришлось выехать на место происшествия в одну из многонаселенных коммунальных квартир. Соседи позвонили в милицию через двое суток, изнемогая от детского плача.

В комнате был закрыт двухлетний ребенок. Жестокосердые соседи терпели его скулеж до тех пор, пока ребенок не начал выть, тогда они позвонили в местное отделение милиции. Я прошла к комнате и услышала предсмертный хрип. Вместе с сержантом мы выбили дверь, у порога лежало неподвижное тельце.

Я наклонилась к крохотному существу. Все силы ребенка ушли на плач и мольбы о помощи. Он был весь измазан калом и мочой. Над плинтусами повисли клочки обоев – ребенок пытался их есть. Когда я наклонилась к нему, малыш рванулся вверх и крепко обхватил мою шею руками. По форменной рубашке и юбке потекли струи мочи и кала. Так и вышла я из страшной комнаты с ребенком на шее. Только в дежурной части смогли оторвать его от меня. Трудились сразу четверо: врач «скорой помощи», медсестра, дежурный отделения и сержант. Они с трудом справились, видимо, я стала для ребенка спасителем, интуитивно он не хотел отрываться от своего избавителя. И вложил в свои крохотные ручонки волчью хватку…

Много детского горя пришлось мне увидеть за пять лет службы на поприще детской преступности и безнадзорности. В моей душе укоренилась уверенность, что я спасаю детей от настоящей беды, от родителей-пьяниц, от нищеты, от одиночества, от вселенского непонимания. Я твердо знала, что дети – беспомощные существа, и я обязана защищать их права на нормальную человеческую жизнь. Эта мысль помогала мне работать и ощущать себя полезным человеком в обществе. Дети, в свою очередь, чувствовали мою искренность и доверяли мне свои беды и горести.

Но вскоре в моем правильном мироощущении появилась большая трещина. Однажды на прием в детскую комнату пришла старушка с семилетней внучкой. Старушка долго сморкалась в скомканный платочек, прятала от меня глаза, жевала губами, мыча что-то нечленораздельное. Внучка сидела рядом с бабушкой. Симпатичная девочка смотрела на меня честными голубыми глазами в ожидании развязки. Невинный ангелочек!

– Бабушка, – не выдержала я, – ну, говорите уже, что у вас стряслось? Говорите прямо, не стесняйтесь, мне можно все рассказывать, как доктору, даже самое сокровенное. Только честно!

– Голубушка… – Старушка перестала стесняться, но сбилась и молча кивнула в сторону внучки.

– Детка, расскажи мне, что у тебя случилось? – Я обратилась к девочке-ангелу.

И та рассказала, как она живет, что ее волнует, чем она интересуется. На протяжении двух лет ее систематически насилует отчим – «лицо кавказской национальности». И все бы ничего, но девочка сообщила мне такие подробности, что я округлила глаза до самых невероятных размеров, а затем, схватив старушку вместе с девочкой подмышку, со всех ног помчалась к начальнику отделения.

Начальником в то время был человек, несомненно, суровый, повидавший на своем милицейском веку небывалые события и потому относившийся к жизни весьма философски, но когда я появилась перед ним вместе с бабушкой и девочкой и, путаясь в словах, попыталась пересказать их историю, начальник побледнел и рявкнул:

– Срочно в судебно-медицинскую экспертизу! Срочно! Бери машину и мчись на Седова. А я вызову следователя прокуратуры. В машине возьмешь у девочки объяснение.

– В машине не получится, – робко заметила я, – тут вон сколько писать надо. Целая поэма получится.

– Тогда срочно бери объяснение с девочки, машина будет ждать. И бегом гони на экспертизу. А я пока в адрес оперов пошлю, пусть в засаде посидят, чтобы отчим никуда не смылся.

Я переписала живописный рассказ девочки аккуратным почерком, стараясь не перепутать подробности насилия и систематического сожительства, стараясь не вникать в интимные подробности половых актов, ужасаясь про себя, как это могло случиться. В то время мне было уже тридцать, но о подобных сексуальных откровениях я никогда не слышала, и нигде о них не читала, в кино не видела и даже не предполагала, что такое бывает на этом свете. Бабушка стыдливо отворачивалась, и все просилась выйти на улицу, но опрашивать ребенка разрешается только в присутствии родителей или других родственников. Пришлось прикрикнуть на старушку, чтобы она не мешала процессу расследования.

Чувства справедливого негодования за надругательство над ребенком переполняли меня. Рука затекла, ручка выплясывала в уставших пальцах. Глаза девочки блестели, щеки разрумянились, она как бы заново переживала произошедшее с ней.

Исписав пять страниц мелким почерком с обеих сторон, я усадила ребенка и бабушку в дежурный «уазик», и мы помчались на улицу Седова. Я заставила водителя включить «мигалку». Встречные машины послушно уступали нам дорогу.

Меня подгоняло чувство неправедно попранной справедливости. Я стремительно влетела в кабинет дежурного гинеколога и довольно эмоционально посвятила его в подробности происшедшего. Врач, сорокалетний мужчина, немногословный и сдержанный, мельком глянул в страницы объяснения, пробежал их глазами и нахмурился. «Наверное, у него дочери есть, – подумала я, – только отец, любящий своих родных дочерей может так искренне отнестись к беде, случившейся с чужой девочкой. Да и кто может спокойно относиться к надругательству над ребенком?»

Доктор начал осмотр. Я отвернулась к окну, стараясь абстрагироваться от ситуации. Не люблю я, знаете ли, всякие такие процедуры и манипуляции, вроде медицинских осмотров врачом-гинекологом. Особенно, если при мне осматривают маленькую девочку. Слишком у меня чувствительное сердце.

– Подойдите, пожалуйста. – Голос доктора показался мне подозрительным, лишенным всякого сострадания.

– Зачем? – пожала я плечами. – Я все равно ничего не понимаю в этом. Я нарисовала рукой овал, символизирующий пространство кабинета вместе с «курульным» креслом.

– Подойдите и посмотрите! – жестким тоном приказал доктор.

Я подчинилась и подошла, брезгливо сжимая губы. Ох, избави бог от подобных зрелищ.

– Вот, посмотрите, пожалуйста. – В голосе доктора звучало больше иронии, нежели сострадания. – Организм девочки все в полной сохранности. Гинекологически она сохранна.

– Не может быть!

Я потрясла пятью исписанными мелким и аккуратным почерком, страницами перед ироническим взором доктора.

– Я, пожалуй, приглашу своих коллег. Мы осмотрим девочку.

Он куда-то вышел и вернулся с тремя коллегами в белых халатах – мужчина и две женщины, все люди серьезные, годами составлявшие и подписывавшие серьезные экспертные заключения, осмотревшие на своем веку не одну жертву сексуального преступления… Сотни, тысячи жертв…

Я опять отвернулась к окну. Обманули, обвели, так сказать, вокруг пальца. Меня, тридцатилетнюю женщину, милиционера с пятилетним стажем обдурила маленькая семилетняя девочка!

Я вспомнила, что в засаде на отчима девочки сидят на лютой жаре опера, и решила действовать решительно:

– Вы подтверждаете заключение доктора? – спросила я членов комиссии.

– Да, – дружно кивнули они и стали объясняться со мной исключительно медицинскими терминами.

– …Да я ничего не понимаю, что вы мне говорите! – взмолилась я. – Можно объяснить по-человечески?

– Девственная плева не нарушена, с девочкой не никогда совершался половой акт.

– Никогда?

– Никогда!

– Но откуда вот это? – Я потрясла бумагами. – Вы понимаете, что она мне наговорила на тяжкий состав преступления для своего отчима. Расстрельная статья!

Члены комиссии удалились от греха подальше, а мягкосердечный доктор долго объяснял мне, почему у девочки возникли галлюцинации.

– …Но она не могла выдумать такие подробности! – наконец не выдержала я. – Вот, послушайте: «Он смазал мне влагалище вазелином, при этом ввел указательный палец в задний проход…». Такого ужаса даже зрелая женщина не придумает!