Ольга Литаврина - Сквозь игольное ушко (сборник) Страница 4

Женщина показалась такой необычной, что зрители разом опустили цифровые камеры и уставились на нее во все глаза. Но она их даже не заметила. Она вообще, как поняла чутким, любящим сердцем Лидия Константиновна, никого не замечала, кроме Илюши, тоже замолчавшего на сцене. Буквально пробежала по рядам, кинулась к мальчику на сцену и вцепилась в него так, как будто их отрывали друг от друга. Захлебываясь слезами, она исступленно целовала, обнимала Илюшу, гладила по голове, беспрестанно повторяя:

– Сыночек! Сынушка, мой мальчик! – и прерывалась, точно у нее ком стоял в горле.

Все взгляды обратились на Лидию Константиновну – никто не знал, что делать в такой ситуации. И у Савельевой сработало, конечно, заматерелое административное чутье. В самом деле: такой памятный праздник – и может обернуться настоящим скандалом! Она видела, что женщина близка к истерике. Видела, что Наталка дрожащими руками набирает номер на мобильном телефоне – разумеется, Игоря Ивановича. Лидия Константиновна тут же пошла наводить порядок, «разруливать» ситуацию. Спокойно подошла к маме Илюши, ласково заговорила с ней, даже по руке погладила – по-матерински. За разговором, незаметно, увела их обоих в свой кабинет. Воспитателям кивнула, чтобы успокоили Наталку, музыкальному работнику – чтобы праздник завершали по сценарию. И удалилась в кабинет – так солидно и спокойно, словно каждый день общалась с истеричными мамашами…

И все пошло по сценарию. Праздник завершился вполне достойно. Довольные родители разошлись с приятным чувством выполненного родительского долга. И когда в кабинет Савельевой влетел – вне себя – старший Лиханов, в нем уже царили мир и спокойствие. Вся теплая компания дружно пила чай с тортом, и даже Илюша казался довольным – Лидия Константиновна давно не видела его таким!

Но там, где затронуты интересы взрослых, детским печалям и радостям места нет. Не успела растерянная Наталка постучаться в дверь кабинета, Игорь Иванович буквально ворвался вовнутрь. Вид у него был такой, что даже привычную ко всему Лидию Константиновну охватил трепет. Лиханов казался еще выше, еще массивнее, чем обычно. Черный расстегнутый кожаный плащ шелестел, словно крылья. Лицо налилось апоплексической кровью, казалось, Игоря Ивановича душит узел галстука. А глаза… Взгляд его просто парализовал все присутствующих, включая застывшую в дверях Наталку. Вот когда в полной мере проявился в нем Хозяин. «Я, я сам, мое дело, моя машина, моя жена, мой сын… Даже домработница – и та моя!» Как поняла Лидия Константиновна, запрет на общение матери с сыном Лиханов наложил давно и бесповоротно. Сейчас он чувствовал себя перед ней, как заведующей, не очень удобно и с видимым усилием старался держать себя в руках. Но Савельевой стало страшно – и за маму, и за мальчика с кудрявой светлой головкой. Они крепко прижимались друг к другу, словно знали, что сейчас придется прощаться.

Но как бы то ни было, а ослушаться Хозяина никто не посмел. Мама и мальчик, как по команде, поднялись со стула. Илюша молча пошел к стоявшей в дверях Наталке. А женщина – единственное, что она успела, – за спиной Лиханова сунула в руку Лидии Константиновне клочок бумаги: «Звоните, если что!» В этот момент, точно почуяв что-то, Хозяин обернулся. Дернулся было – вырвать листок из рук Савельевой. Но та впервые прямо и твердо посмотрела ему в глаза. Сунула записку в сумочку и щелкнула замком.

На этом недружное семейство Лихановых разбежалось по машинам и разъехалось. А Лидия Константиновна весь вечер читала дома мятый листочек – и по-настоящему, по-детски горько плакала.

На листке был мобильный номер без подписи: 8 963 ………. И еще несколько строчек – стихи:

У меня на полу – хорасанский ковер.На высоком окне – золотые цветы…Март уходит. Апрель заступает в дозор,Как подарок для нас – для счастливой четы.Я сижу на ковре – за бокалом.Крашу ногти – мой колер алеет, как кровь.Мама – в кайфе: гармония – Он и Она…Черт дери, разве это и вправду – любовь?Он, мой суженый-ряженый, старше меня.«Дружит» с теми, кто тоже «чего-то достиг».Я – на мягком ковре убиваю полдня.Чем заняться – не знаю: хоть лапти плести!Каждый день – фитофитнес, салон красоты,Надоедливый треп бестолковых подруг.А вовне – на границе моей суеты —Безнадежно смыкается замкнутый круг…Я – жена бизнесмена. Я – суперзвезда.Бьюсь как рыба на суше, с разорванным ртом.Все страшней: разводиться, идти в никуда;Привыкаю. Вот выращу сына – тогда…Муж, наверное, тоже решает: потом?

На следующий день Илюша как ни в чем не бывало пришел в садик. Играл как обычно: разве что держался в стороне от детей, в уголке. А у Лидии Константиновны к обычному теплому чувству, которое она испытывала к мальчику, примешалось теперь ощущение вины. Будто она чего-то не смогла. Не защитила от чего-то дорогого «внучонка». Да и сам Илюша стал чаще подходить к ней. Просил «почитать сказку». И смотрел, смотрел на нее – с тем странным выражением, которого она, опытный педагог-психолог, никак не могла понять…

А жизнь, обычная детсадовская жизнь, шла своим чередом. Лидии Константиновне так не хотелось расставаться с Илюшей, что она все порывалась рассказать дочери о вакантном месте гувернантки у Лихановых. Порывалась – и никак не могла найти удобного случая, чтобы поговорить – и с дочерью, и с самим Игорем Ивановичем. Ее отношение к Лиханову-старшему как-то незаметно изменилось – и не понять, в какую сторону…

По-иному с тех пор развивались и отношения Лидии Константиновны с Илюшей. Ей и раньше мешала чрезмерная рассудочность в общении с людьми – с детьми особенно. Вот и дочь, унаследовав эту черту, никак не могла определиться в выборе спутника жизни. Почти как у Гоголя: «Если бы губы Никанора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмича, да взять сколько-нибудь развязности, какая у Бальтазара Бальтазаровича…»

С каждым годом, уже на излете поры женского цветения, отношение дочери к мужчинам становилось все прагматичнее и суше. И Лидия Константиновна в этом вопросе авторитетом у нее не пользовалась. Зато сама она оттаивала сердцем только рядом с Илюшей. С ним вместе легко смеялась над героями сказок, болела искренне за добрых и осуждала злых. И только после случая на детском празднике начала пилить себя за излишне теплое отношение к мальчику. Дескать, ребенок ей никто, и чем сильнее они привяжутся друг к другу, тем труднее им будет потом. Но, странным образом, чем больше Лидия Константиновна приводила доводов в защиту нейтральной позиции – тем больше ее тянуло, и именно к нему. К этому маленькому сердечку, такому одинокому в жестоком взрослом мире…

Убеждая себя «не ввязываться», стараясь пореже бывать в старшей группе, Лидия Константиновна даже возобновила курс гирудотерапии – тех самых пиявок. Пиявочница-гирудотерапевт Людмила Николаевна заверила ее, что все сомнения и колебания, всяческие весенние недомогания являются следствием обычного сезонного падения иммунитета. И через десять процедур «все как рукой снимет!».

Но – хочешь как лучше, а получается как всегда. В этот раз оздоровительный курс у Лидии Константиновны явно не заладился. Гирудотерапевт снова бегала на сеансе из кабинета в кабинет, не успевая вовремя менять повязки. Никак не останавливалась кровь в местах пиявочных укусов, а налепленные прокладки держались плохо – в результате пачкались белье и одежда. В таком виде после обеденного перерыва на работе появляться было нельзя. Пропустив пару раз важные рабочие встречи, Лидия Константиновна под этим удобным предлогом от курса отказалась.

И ее потянуло к Илюше с удвоенной силой. Она даже с Наталкой подружилась, чтобы вместе вести ребенка домой из сада – благо жила Савельева недалеко от дома Игоря Ивановича. Лидия Константиновна боялась признаться себе, что даже мысль о предстоящей встрече с Илюшей стала для нее радостью. Ей казалось, что мальчик отвечал тем же. Одно смущало и мучило: она по-прежнему ловила на себе его странный взгляд, не раз ею уже замечаемый. Вопросительный? Оценивающий? Нет, не то… Ни одно определение не подходило.

А время шло. Выпускной концерт в старшей группе назначили на двадцатое мая. Для Лидии Константиновны это было и хорошо, и плохо. Хорошо – так как появилась нужда, под предлогом репетиций, больше времени проводить с Илюшей. Благо ему, как перспективному воспитаннику, в празднике отводили главную роль. Ему выпало спеть всем известную добрую детскую песенку «Голубой вагон»:

Медленно минуты убегают вдаль,Встречи с ними ты уже не жди.И хотя нам прошлого немного жаль,Лучшее, конечно, впереди!

А «на бис» Илюша готовился прочесть крошечное, но зато свое собственное стихотворение о детстве: