Александр Сорочинский - Восток – дело тонкое… Страница 4

И тут в битву по моему подъёму включилась тяжёлая артиллерия – наш рассудительный «аксакал» Володя. Он искренне пожалел несчастную Таню, восхитился её ответственностью за данное обещание, сильно зауважал её за настырность в выполнении данного мне слова и, наконец, решил заодно всерьёз помочь и мне. Он подошёл к моей кровати, рывком поставил на ноги и твёрдо отчеканил приказ: «Надо ехать в аэропорт! Самолёт ждать не будет!». Я встрепенулся, подтянулся и ответил, ещё не открывая глаз, но сразу, как будто и не спал: «Не могу, мне надо сдать бельё кастелянше».

– «Сдам я! Езжай!».

Я согласно заторможено кивнул тяжеленной чугунной, вдруг загудевшей, как котёл головой и медленно, как гоголевский Вий, слегка размежил неподъёмные свинцовые веки. Ещё несколько секунд ушло на наведение резкости во взгляде на Володю, потом начал поворачивать голову до тех пор, пока не увидел сам надоедливый раздражающий источник беспокойства, так мешавший последние полчаса моему богатырскому сну – Таню маленькую. Весьма неодобрительно посмотрел на неё, потом постепенно осознал причину её стараний, простил, затем оценил верность данному мне слову, в душе одобрил её действия и постановил незамедлительно помочь ей. Решительно взял девушку за руку и произнёс: «Пойдём быстрее, опаздываем!». Таня, потеряв дар речи от такого резкого изменения моего доселе бессознательного состояния, безропотно побежала рядом.

Ей пришлось двигаться вприпрыжку, так как я окончательно проснулся и пошёл как обычно, а хожу очень быстро, поэтому идти рядом со мной своим шагом невысокая Таня просто не могла успеть. И только когда мы вышли из здания общежития, она вдруг вскрикнула: «Ты оставил свой рюкзак!». Не останавливаясь, не снижая скорости, произнёс: «Не вопрос!», – и потащил её вокруг здания к открытому окну своей комнаты. Крикнул Володе про забытый рюкзак, и тот без промедления, не глядя, выбросил мне его из окна второго этажа. И хотя поклажа состояла почти полностью из сменной одежды, всё-таки хорошо, что тюк приличного веса не попал в нас с Таней! Эта мысль промелькнула вскользь, не вызвав никаких эмоций. Одной рукой тянул за собой Таню, – другой накинул на плечо лямку рюкзака, и после этого, уже без приключений, мы добрались до аэропорта Внуково. Впритык по времени успели к своему рейсу, в последних рядах прошли регистрацию и полетели в Душанбе.

За время полёта, вся газированная вода, разносимая стюардессой, положенная и мне, и сидевшей в соседнем кресле Тане маленькой была проглочена мной, без малейшего возражения со стороны соседки, догадывавшейся, каково мне сейчас!

Во время полёта она сказала: «Знаешь, сегодня в учебную часть деканата пришло сообщение о гибели нашего однокурсника Виктора. Его придавило где-то в сибирской тайге неудачно спиленной им самим огромной елью. Он просто побежал от неё по направлению падения». Таня назвала фамилию – Волынский, и я вспомнил этого нескладного домашнего московского еврейского мальчика с чёрными, как смоль курчавыми волосами, в больших роговых очках и с постоянной виноватой улыбкой на круглом полудетском лице. Над ним постоянно подшучивали на курсе. Я не очень представлял себе, как он будет выглядеть, и что будет делать в полевой партии, где и условия жизни, и люди значительно грубее и жёстче, чем в Москве, тем более, в его образованной семье. Но, конечно, не ожидал, что это несоответствие закончится такой быстрой трагической развязкой.

Деревом его придавило или его очки, лицо и волосы не понравились какому-нибудь пьяному бичу – не знаю, да и никто никогда не узнает. Местным властям и деканату была представлена официальная версия гибели Виктора, в которой он и был объявлен виновником несчастного случая. Если же это было не так, то вершится суд над истинным убийцей и выносится приговор ему в тайге без участия официальных властей по своим неписанным таёжным законам, «суровым, но справедливым» – как утверждают сами местные жители.

Мне было жаль Витю, но ухудшить моего теперешнего физического состояния это трагическое известие всё-таки не могло, потому что хуже было уже некуда. Огорчение, как вода сквозь еле заметную щель в металле, проникло куда-то глубоко внутрь моего сознания. Там оно затаилось в виде разъедающей ржавчины, ожидая лучших времён, когда владелец души будет в состоянии достаточно эмоционально воспринять эту новость и адекватно отреагировать на неё.

Сознанию нужно, чтобы я посочувствовал несчастливому сокурснику, так рано и нелепо прервавшему свой путь на этом свете, пожалел его молодую непрожитую жизнь, в общем, расстроился, как следует. Надо сказать, что мой холодный расчётливый, прокурорский разум никогда не щадил мягкую, гораздо более чувствительную душу. Наверное, это необходимо, чтобы душа выстояла в нашем беспощадном мире. Но всё равно, считаю своё сознание очень жёстким, иногда и жестоким по отношению ко мне, можно было относиться и мягче, снисходительнее к душе, когда-то может быть и пощадить её. Всё-таки обе эти эфемерные материи находятся в одном теле, можно сказать являются самыми близкими родственниками!

Через два с лишним часа приземлились в аэропорту Душанбе, тогда ещё столицы Советской Социалистической Республики Таджикистан. Впрочем, от социализма там было преимущественно название, и в то время, да и, наверное, никогда, советской власти в полном объёме, в нашем понимании социалистического народного хозяйства, производственных отношений, всего образа жизни – там не было.

В течение всего времени пребывания в Таджикистане ловил себя на мысли, что нахожусь не совсем в СССР, да вроде и не за рубежом, а в какой-то новой, ни в одной энциклопедии, не описанной общности людей. И вполне вероятно, что смогу принять душой этот неизвестный меняющейся мир людей. Мне нетрудно будет полюбить эту дикую природу жаркой страны, расположенной: между крутыми высокими горными хребтами и в долинах бурных горных рек с ледяной водой, на безводных почти безжизненных, выжженных солнцем землях и в цветущих оазисах. Возможно, приму и своеобразную жизнь местных обитателей, но никогда не сумею до конца познать, понять и стать для этого мира своим. Здесь я буду всегда пришлым чужаком. Может быть, для кого-то и дорогим, и желанным, но всё равно чужестранным гостем.

В аэропорту Душанбе, едва шагнув на выходной трап, всей кожей почувствовал горячий сухой воздух, с головы до ног обдавший меня душной знойной волной. Жар излучало и раскалённое бетонное покрытие аэродрома, и здание аэровокзала. Раскалённый воздух с лёгким запахом битума дрожащими знойными волнами, искривляющими для глаз видимое пространство, поднимался и от площадки с недавно уложенным асфальтом перед аэровокзалом. Все каменные сооружения здесь добавляли перегретого воздуха и без того невыносимо душной для европейца атмосфере таджикской столицы. Город Душанбе в этот приезд я плохо рассмотрел, так как мне было не совсем до него, или лучше сказать, совсем не до него! В посёлок Разведчиков, к месту, своей трудовой деятельности, мы поехали на небольшом грязном и снаружи и изнутри автобусе марки ГАЗ, с длинным «носом». Эти автобусы в России уже практически не использовались, однако это было не единственное их отличие.

Как только автобус заполнился грязными мешками и не очень чистыми аборигенами – исключительно мужчинами, стали ярко видны и другие отличия! Во-первых, дышать стало просто нечем, дезодорант бы здесь явно не помешал. Во-вторых, почти все пассажиры жевали смесь, называемую местными жителями – «насвай», или «нос» состоящую из смеси птичьих экскрементов, гашеной извести и табака. Делали они это с таким удовольствием, что, видимо, им была вкусна эта отрава, правда, сам я её не пробовал, и даже желания пожевать эту дрянь не возникло. «Насвай» при жевании выделял никотин, который поступал в кровь человека, то есть, практически являлся традиционным местным видом курения. Только никотин поступал в кровь не через лёгкие, а через слизистую оболочку ротовой полости и носоглотки.

В-третьих, многие вместо «насвая» – курили обыкновенные сигареты и самокрутки из крепкой махорки. В результате всего этого в автобусе, несмотря на движение и открытые окна, дышать было нечем не только из-за непередаваемой смеси «ароматов», но ещё и просто из-за острой нехватки кислорода в воздухе. В-четвёртых, некоторые курили, судя по запаху, явно не табак, может быть марихуану или гашиш, или ещё что-нибудь подобное, не знаю, в этих вопросах не специалист. В-пятых, температура в тени была +50 градусов, на солнце – гораздо больше, а в разогретом автобусе при парниковом эффекте – было просто невыносимо жарко и душно. Случайно дотронувшись до металлического корпуса, нашего «железного коня», я чуть не обжёгся и быстро отдёрнул руку – на нём, как на достаточно хорошо разогретой сковородке, смело можно было жарить яичницу! Эта непринуждённая обстановка привела к тому, что полтора часа в пути показались мне вечностью, а вылез из автобуса хоть и едва живым, но уж, безусловно, абсолютно излечившимся от тяжёлого похмелья.