Надежда Белякова - Конкурс Страница 4

Манька тоже всегда готова «бдить и бдить», лишь бы не скучать:

– Ишь! Аморалку на дому развел! А че?! Нужно разобраться! От кого он там маскируется? От нас? Кого прячет? – воодушевленно, словно проснулась, раскуражилась Катька.

Тут как раз вплыла в кухню и Эсфирь Давыдовна, бывшая учительница, а с годами пошла на повышение и стала работником Гороно:

– Вот, вот! Товарищи! Смотрите! Принесла для всех – «Моральный кодекс строителя коммунизма», – сказала Эсфирь Давыдовна, развернув плакат «наглядной агитации» и распластав его по своему телу для наглядности по вертикали, словно она и была той стеной, единственно достойной стеной, чтобы нести эту агитацию. – Куда вешать будем? Давно нужно было повесить! А то совсем совесть потеряли! Нет, Мань, сюда не будем вешать! Тут же – расписание, чья очередь полы и сральник мыть! – возразила Эсфирь Давыдовна на вялую инициативу Маньки, показавшей пальцем на место между дверями в коридоре.

Манька с Эсфирь Давыдовной всегда и во всем была несогласная, и потому готова была ей возражать по любому поводу:

– И сюда тоже не годится! Тут «кто и сколько света нажег» и «кто задолжал» на другом листочке висит. Сюда точно никак не годится!

Но Эсфирь Давыдовна – закаленный общественник, без боя не сдается:

– Девочки! Так что же, нам и «Моральный кодекс» повесить некуда? У нас на работе в Гороно выдавали. Много завезли. Я и подумала, что и нам пригодится!

И как дети рады новой игре, так все на какое-то мгновенье оставили свои хлопоты и занялись, споря друг с другом, решать, куда повесить «Кодекс строителя».

И, наконец, в чад и пар коммунальной кухни вплывает аромат «Белой сирени», а за ним вплыла и красавица тех лет – Нонна со своим чайником в руке, чтобы позавтракать и попить горячего модного какао. Ее всегда немыслимо взбитая челка свидетельствовала, что сладкоголосье Элвиса Пресли перелетало через океан перелетной птицей мечты. И никакой «железный занавес» не сможет остановить ее. И волосы безумным взбитым коконом модной прически возвышались на затылке ее гордо посаженной головы. Яркая помада, смело подведенные стрелками глаза, весь ее облик сбивал все привычные стереотипы образа женщины тех лет, словно сама Мэрилин Монро забрела в советскую коммуналку. Небрежно поправляя на плече непослушную бретельку комбинации, она не упустила случая сделать замечание Эсфири Давыдовне:

– Так, так! Эсфирь Давыдовна! Итак, говорите, что в Гороно завезли для просветительной работы среди трудящихся масс «Моральные кодексы строителя коммунизма»?! А вы воспользовались служебным положением, изъяли и утаили от народа и мораль, и кодексы?! Ведь кому-то теперь ни морали, ни кодекса не достанется!!! Вот уже и мораль сделали дефицитом! Скоро мораль из-под полы доставать будем, как ботинки на зиму! Да это, знаете ли, – подрывная деятельность!

Эсфирь Давыдовна побледнела и не на шутку испугалась точности формулировок языкастой Нонки. И она испуганно залепетала:

– Что вы, Нонночка! Я – член партии! Я в жизни нитки чужой не взяла.

Машка, с радостью чуя назревающую драку, тоже вскуражилась и не упустила момент, чтобы съязвить:

– Да уж – не мозг… сразу видно! Бесхозяйственная! Вот именно, лучше бы нитки в дом запасла. Нонка! А кто там у этого нашего Йёльса гостит? А? Знаешь?

– Знаю! – загадочно, набивая себе цену, медленно ответила Нонка, зажигая конфорку под своим алюминиевым чайником.

И как на поживу, забыв недавние распри и про мораль, и про кодекс строителей коммунизма, все сгрудились вокруг Нонки, хранительницы соседской тайны молодого Йёльса. Доведя до кипения степень их любопытства, она не спеша, молча пошла к своей тумбочке на этой кухне. Достала чашку. И только прочувствовав лопатками под своим красным китайским халатом с вышитыми дерущимися драконами, насколько колючими стали взгляды соседок, нацеленные на ее спину под прикрытием вышитых драконов, она медленно повернулась к соседкам. И ответила на застывший в их глазах немой вопрос:

– У Йёльса? Там – не – я! Энт-то точно! А ты, Эсфирь Давыдовна, на свою дверь и кодекс, и мораль повесь! – окончательно парировала Нонка. Уходя в свою комнату, чтобы не ждать на кухне, пока закипит ее чайник.

Нонка услышала, как Машка не смогла упустить «свой выстрел» и выпалила Эсфири Давыдовне:

– А лучше – на сортир, все одно утром в очереди маяться. Вот и почитаем… пока есть че да негде сделать! Не, ну чего вы на меня так смотрите?.. Я ж активистка, в дружине состою, борюсь с хулиганьем и распитием, – затараторила Машка, удивленная, что не встретила солидарности.

Катька отвлеклась от своей кастрюли и тоже решила поучаствовать:

– Ага! Видно, и Кольку своего бесстыжего там и выловила на работе. И прихватила… видимо, плохо лежал! Тоже использование служебного положения пришить можно!

Манька, неожиданно повеселевшая, стала приплясывать дикую смесь чечетки и «Камаринской», весело припевая, затараторила, как частушку, новую байку, оказавшуюся кстати:

– Ага! «Тащи с работы каждый гвоздь! Ты здесь – хозяин, а не гость!» Ча-ча-ча!!!

Сорвав одобрительные возгласы дегустаторов в углу кухни, Манька, ловко отбивая чечетку, объединилась с Катькой. И они напустилась на модницу Нонку, как раз вернувшуюся в кухню за сахарницей и посмотреть, как там ее чайник. Она готовилась идти на работу, и поэтому была с одним подведенным глазом и в кружевной комбинации с наброшенным и небрежно запахнутым красным китайским халатиком:

– Да ну тя! А ты бесстыжая! Прикрылась бы! Срам ведь!

Но Нонна, закаленный боец на коммунальной кухне, резким и прицельным движением зачерпнула деревянной хваталкой нечто из большого алюминиевого чана, в котором кипятилось белье соседки, и, подхватив, достала что-то из нижнего белья.

И, показывая соседкам свой улов – розовый лифчик-побратим того голубого, от которого в этот момент отлетели пуговицы размером в пятак, она ответила, тряся им перед соседками:

– Вот это срам! А это – импорт! – добавила она, показывая изящную бретельку своего роскошного лифчика, одним едва уловимым движением сбросив с плеча свой драконовый халатик.

Аргумент был столь очевиден, что отвечать можно было только тяжелой артиллерией. И она не заставила себя долго ждать. Манька воинственно уперлась в бока и сказала:

– А, импорт?!! Значит, с иностранцами шьешься?! Шалава! А статью помнишь? С Зоей Федоровой, и с той не поцацкались! Не забывай! А ее вся страна знала! Смотри! Допрыгаешься!

Но даже для боевитой Нонки это было чересчур:

– Я – шалава?!! Я – демонстратор одежды в Доме моделей на «Кузнецком Мосту»! Какие иностранцы?! Наши советские художники-модельеры делают модели, а мы – демонстраторы одежды, мы – манекенщицы – их показываем!

Катерине стало не до ее кипящих на плите щей, щедро заливавших брызгами общую плиту:

– Во во! Все без утайки людям показываешь! А что художники, что иностранцы – один черт! Они нам всем что прыщ на ж…!

И тут она выразительно хлопнула себя по заднице и продолжила:

– Тунеядцы! А и на это статья есть! За тунеядство!!! Пора сажать всех художников!

Драка между соседками вспыхнула мгновенно. Дикая, тупая и страшная. Кто-то преднамеренно опрокинул чан с кипящим бельем, кто-то схватился за нож. Мелькнул топор в руках дегустаторов, которым тоже захотелось размяться.

А это время в комнате Йёльса, несмотря на все «праздники любви», доносящийся из кухни воинствующий шум проник в его комнату, заглушая звук крутящейся пластинки.

Йёльс подошел к своей двери. И, прижавшись ухом к двери, стал слушать, пытаясь разобраться, что там произошло. За его спиной в постели лежала обнаженная прекрасная дама. Его Дама. Она была сильно напугана. Его комната с забитыми до потолка книгами книжными полками, поставленными друг на друга на книжные шкафы, была узкой и длинной. О чем он шутил: «Поставить бы эту комнату на бок!»

Громко звучащая заезженная, со скрипом крутящаяся пластинка Луи Армстронга тоже мешала расслышать, что там творилось. «Хелло, Долли!», как назло, стала заедать, прокручивая на месте одну и ту же фразу. Вместо помощника, маскирующего от той реальности радость его свидания, Долли стала врагом, мешающим разобраться, что к чему, чтобы принять правильное решение. Иёльс привычным полужестом поправил пластинку и в ответ на испуганные расспросы жестами изящных рук, украшенных нежно-розовым маникюром: «Что там случилось?», Йёльс смог ответить, что он и сам не понимает, только в недоумении пожал плечами.

А в это время в коммунальной кухне уже разгорелась настоящая драка. Вопли раздавались совсем не шутейные. Но резкий звонок в дверь остудил в мгновение и этот накал страстей. Только что убивавшие друг друга соседи моментально переключились и всей толпой повалили к двери. Предательски долгий звонок сотрясал всю коммуналку.

В холодном и сыром подъезде стояла почтальонша. Она, не отрывая крепкого указательного пальца от кнопки, звонила и звонила. Звонила одним нажимом, потому что ей был нужен именно Йёльс. Среди бумажек у звонка на одной было четко написано: «В. М. Йёльс – один звонок». Почтальонша удивилась – почему так долго не открывают? Ведь жильцов там, в этой коммуналке, что килек в бочке!