Натиг Расулзаде - Спаси и помилуй! Страница 4

«Что ж, – сверлила мысль, продолжая причинять нестерпимую боль, – ты выжал из смерти сына все, что мог, ты достиг всего благодаря смерти сына, ты бы так и оставался одним из многих писателей, которых никто, кроме жен, не читает, если бы не смерть твоего сына…»

«Но ведь это не я, не я! – яростно стал отбиваться он, другая его часть, – судьба, судьба так… устроила… распорядилась».

«Это тебя не оправдывает, – безжалостно продолжал голос в его голове, – ты… все, что мог… все, что мог из смерти сына…»

Манафов схватился за голову, отшвырнул от себя ручку, смахнул со стола исписанные листы и сидел так неподвижно несколько минут, тяжело дыша. Почему, почему она меня спросила об этом?! Почему этот вопрос? – думал он. – Что же это?.. Зачем она так? Я уже успокоился давно, я был спокоен, рана моя заживала, но почему она так спросила? Боже мой… Да, смерть сына послужила толчком, перевернула всю его жизнь, он стал иначе на все смотреть, он переосмыслил все вокруг – друзей, любовь, работу, призвание, близких, жизнь и смерть, и себя тоже, свое существование, он стал писать по-другому, не как прежде, но ведь все это не означает, что… Разве было бы лучше, если б они жили, как раньше, если б он бездействовал и, подобно ей, только утопал в собственном бессилии и горе? Было бы лучше, если б они прозябали, жили бы недостойной жизнью, презираемые богатыми ничтожествами, разве если б он ничего не добился, было бы лучше? Зачем она так сказала, она перевернула его, вывернула наизнанку, убила этим вопросом. Надо же было ей именно это спросить: ты бы отдал все за то, чтобы наш мальчик вернулся? Боже мой, разве это возможно? И разве была такая договоренность – ты отнимаешь у меня сына и взамен даешь… Нет, нет, тогда бы я ни за что… Что я говорю, что я говорю, боже, прости мои мысли, у меня в голове помутилось, в голове… Разве может быть с Богом такая договоренность, это только черту, только черту годится такое, только сатана… это дьявольские дела… Прости меня, боже… Что я подумал – ты отнимаешь у меня сына, а взамен… Нет, нет, тогда и мысли такой, даже тени подобной мысли не могло быть…

«А сейчас?» – спросил вкрадчиво назойливый голос.

«Сейчас? А что сейчас? Что такое – сейчас?.. Что ты хочешь ска..?»

«Твоя жена уже спросила. Отвечай!»

«Я ей ответил сразу, не раздумывая.»

«А теперь подумай!» – настаивал голос.

«Нечего мне думать, нечего мне… и нечего тебе задавать эти… такие вопросы… Что это за пытка, боже мой?! За что?..»

«Боишься разбудить то, что давно уже спит?» – не унимался голос.

«Что спит? Что?..»

«Совесть, что же еще… Тяжелое слово, и тяжелым сном она спит, твоя совесть, не хочешь разбудить? А? Попробуй, а вдруг вовсе умерла? Ведь Бог создает человека, человека, а не профессию, это уже потом все дела и ремесла, многое от лукавого, а человек от Бога, и что ты за человек, если задумываешься над вопросом жены? Жаль, жаль потерять приобретенное тяжким и долгим трудом… А? Угадал?»

«Я не понимаю, не понимаю, что за ахинея? Что ты угадал? Разве если я откажусь, это воскресит нашего мальчика?..»

«А откажешься? Откажешься?»

«А? Что? Хватит, хватит, отстань, я работать буду, мне работать надо.»

«Как же ты будешь работать без совести? Разве что уподобишься многим обожающим тебя борзописцам?»

«А? Нет, нет, не уподоблюсь, нет, совесть, да она есть, не спит, не умерла… я сумею, сумею…» – лихорадочно проносилось в голове, и вдруг он почувствовал, что беспокойный, назойливо спорящий голос оставил его, будто тяжесть в мозгу снялась моментально, улетела, растворилась, как бы и не было ее вовсе. Он облегченно вздохнул, пошел на кухню, выпил воды из холодильника, успокоился, возвращаясь обратно, неприязненно поглядел на дверь спальни жены, постоял немного, прислушиваясь, сам не зная, что хотел бы услышать из-за плотно прикрытой двери – может, ее предсмертные хрипы? – пошел дальше, к своему кабинету и тут снова явственно услышал вопрос жены, произнесенный ее голосом, отчетливо прозвучавшим в ушах, вспомнил свой ответ, сработавшую вовремя интуицию, благодаря которой жена не заметила его растерянности, колебаний… Но теперь, теперь…

Он вошел в кабинет и, увидев разбросанные по полу листы, стал собирать их и аккуратно складывать на стол, и тут заметил револьвер, лежавший на самом видном месте под ярким светом лампы. «Когда это я его вытащил?» – подумал он, усиленно стараясь припомнить.