Лёля Графоманская - Что написано пером (сборник) Страница 4

…Итак, я безрезультатно провела время в Интернете, плюнула, закрыла офис и отправилась домой.

Дышалось хорошо, вожделенный морозец манил провести время на улице, в метро входить вообще ломало, и я решила, что прогуляюсь до следующей станции через Александровский сад. Красная площадь была чисто выметена от снега, праздный народ полировал брусчатку площади, каток был заполнен людьми, в Казанском храме тепло светились окна. Я шла в задумчивости и в который уж раз представляла себе первую встречу, первый разговор, строила предположения о том, что за Роман звонил мне домой и не перезванивает больше… И надо же было единственному на всю Красную площадь островочку льда попасть как раз мне под ноги!

Я не удержалась на ногах, грохнулась правым коленом на землю, как Рыцарь перед Прекрасной дамой, повалилась дальше вперед, шмякнулась локтем и, наконец, приложившись лбом о мостовую, затормозила окончательно. В следующий миг я почувствовала на себе сразу несколько пар рук – меня заботливо поднимали четыре мужичка подшофе. У них были такие хорошие, участливые лица, что я расслабилась в лучах их заботы и сразу кинулась выяснять, не порвались ли на коленке колготки… Я приподняла юбку как раз на столько, на сколько было надо, и обозрела пятно крови, медленно выступавшее через ткань. Колено ужасно саднило, все мысли из головы сразу вылетели, и напоследок я услышала только вопрос от мужчины, дольше всех не отрывавшегося от моего локтя: «Скорая помощь нужна?». «Нет», – ответил за меня мой язык. И это было, наверное, истиной, потому что, проснувшись наутро, я не обнаружила в себе и следа от метрополитеновской интрижки.

Сальве, канистра!

рассказ

Валька никогда не отличался особенным рвением при изучении иностранных языков. Помимо английского, который, в общем-то, у нас давно не считается уж очень иностранным, в гимназии ему пришлось еще пару лет мучить латынь. Если не все из нас прикасались к этому благому делу, то наверняка почти все в том или ином объеме читали русских классиков, из произведений которых могли (и должны!) были вынести стойкое школярское предубеждение к этому безнадежно мёртвому языку. Видимо, наш мальчик чрезмерно увлекся классиками, а мы прошляпили… Единственное, что мирило сына с существованием на свете такого зла, как латынь, так это звучное, происходящее из самых недр языка, прозвище преподавателя. Каждый урок, входя в класс, учительница приветствовала присутствующих, а те в ответ должны были сказать: «Сальве, магистра!», что означает «Здравствуйте, учительница!». Преподавателя звали Галина Ивановна, но, ясное дело, за глаза все называли ее «Сальве Канистра». Однако при этом Сальве Канистру любили абсолютно все ученики – она в меру маньячила на образовательном фронте, очень терпимо относилась к ребячьим слабостям (дети тоже люди!) и всегда была готова поддержать даже конченого разгильдяя, правда, при условии, что последний раскаивался хотя бы на словах…

…Классе в седьмом, перед окончанием последней четверти учебного года, классная руководительница сообщила мне, что по латыни у нашего чудо-мальчика выходит не больше «тройки», потому как два последних диктанта были оценены на совокупную «четыре». Поскольку грядущая оценка символизировала окончание курса латыни и «шла» в аттестат, то мне было рекомендовано приложить максимум усилий для того, чтоб этот прекрасный документ не был подпорчен такой обидной «тройкой». Классная дама так и сказала:

– Я не знаю, что Вы будете делать, в этой четверти уже нельзя переписать «двоечные» работы – Галина Ивановна не разрешает. Но иметь по латыни «три» – тоже нельзя! «Тройку» может позволить себе только полный дебил, а к ним Валя отношения не имеет…

М-да-а-а… весь фокус в том, что я тоже понятия не имела, что можно сделать в этой ситуации – сын лютой ненавистью ненавидел латынь, а я, преступная мать, открыто сочувствовала ему в этом, поскольку на собственной шкуре испытала пагубное влияние на неокрепший мозг всяких там аблятивусов и сингулярисов (вы только вслушайтесь: звучит, как названия смертоносных вирусов!). Долго я думала, как бы «накормить волков», не желающих становиться вегетарианцами, и при этом «сохранить овец». А на следующий день была суббота, и не простая суббота…

…Чудесное общественно-развлекательное мероприятие под названием «Родительская суббота» проводилось в нашей школе один раз в четверть. Состояло оно в следующем: вместо того, чтоб учителям выступать перед сидящими в классе родителями, сами родители носились по кабинетам, в которых их ждали (или не очень) учителя-предметники. На первом этаже висел список кабинетов с указанием, в каком из них какого преподавателя можно застать. К каждому означенному в списке классу выстраивалась очередь, по размерам которой можно было с легкостью определить, кто из педагогов более других держит родителей в тонусе. В очередях родители обсуждали детей, их оценки и, естественно, учителей. Причем иногда уровень пиетета к обсуждаемому предмету убывал в той же очередности, что и вышеприведенный список тем для дискуссий и прений.

…В кабинет к славной Галине Ивановне очередь была не очень большая, зато очень благожелательно настроенная. Я пристроилась и навострила уши. Но родители обсуждали отнюдь не положение дел с латынью, так что я не почерпнула ровным счетом ничего для приготовления блистательной речи в защиту аттестата об общем среднем. И все надежды были возложены на экспромт…

– Сальве, магистра! – я вошла в класс и как можно интеллектуальней улыбнулась учительнице.

– Сальве!

– Я – мама мальчика Вали…

– Да я уж поняла… Ну что, с оценками у него – не очень, с двумя последними диктантами он не справился, просто-напросто не выучил. Я же знаю, как Валя может, когда захочет. Но сделать, боюсь, уже ничего нельзя – все четвертные ведомости уже поданы завучу…

– Да я с вами согласна, что-то он спустил рукава… я даже удивляюсь, почему? Ведь ему так нравится латынь!

– …?!!!

– Конечно! Я ведь тоже изучала ее, в университете, так Валя с детства знал некоторые выражения и все говорил, мол, скорей бы пойти в школу и выучить латынь как следует! Просто, наверное, пришел этот самый пресловутый переходный возраст, вот мальчишки и учатся нестабильно… Но ведь какой важный предмет! Я рада, что в нашей школе его преподают. А знаете, однажды знание латыни мне помогло предотвратить международный скандал…

– Что Вы говорите! Расскажите! – Сальве Канистра оживилась и приготовилась слушать нечто, отличное от изложения учебных дел. Очевидно, я заинтриговала милую женщину и тем разогнала хмарь, сгустившуюся в ее светлой душе от необходимости говорить мамам и папам учеников неприятные вещи про их славных детишек.

И я не заставила себя уговаривать.

…В прошлом году мы ездили отдыхать на Кипр вместе с моей приятельницей и ее двумя детьми. Одновременно с нами в отеле проходила курс постклинической реабилитации группа пожилых итальянцев. Все они, а в основном старушки с кокетливыми газовыми платочками на шеях, с искренним восторгом и умилением наблюдали за нашими детьми, чисто по-итальянски обсуждали что-то: махали руками и сияли глазами в сторону малышей, и вообще, выражали неподдельную радость от самого факта их существования.

…А существование крошек было не так безоблачно, как могло показаться. Четырехлетняя дочка приятельницы в то время испытывала на себе твердую воспитующую десницу матери. Ничто не ускользало от строгого взгляда и от дальнейшего «разбора полетов»: оброненная ли за обедом ложка, слишком ли громкий смех, неурочный и немотивированный каприз – все замечалось, порицалось и пресекалось. Приятельница, дама эмоциональная и реактивная, но с твердыми принципами, взяла неуклонный курс на изготовление из собственных детей достойных членов общества…

…Однажды в ресторане отеля за завтраком, воспользовавшись тем, что мать отошла за очередной порцией чего-нибудь, девочка, раздираемая темпераментом и жаждой познания мира, злостно раскрошила в ладошке яичный желток, затем посыпала его крошками стол и пол, невзирая на предыдущие воззвания матери. А потому, когда мать вернулась к столу, ничто не смогло сдержать бурю гнева и оградить растущий организм от унизительного выдергивания из-за стола и смачного шлепка дланью карающей. Вся эта картина происходила на глазах чадолюбивых итальянок, которые всемером завтракали за соседним столом. Бабуськи заволновались, заговорили все вместе, их лица омрачились. При этом никто из них не посчитал нужным скрывать тот факт, что обсуждается свирепая выходка матери и глубина несчастья маленького ангелочка, а также явная несоразмерность преступления и наказания (не могу поручиться, но сдается мне, Достоевский вполне мог быть упомянут в потоке итальянских фраз). Добрые старушки галдели-галдели и, в конце концов, сошлись в одном мнении: