Елена Минкина-Тайчер - Там, где течет молоко и мед (сборник) Страница 40

Мази, мы такие старые друзья, далась тебе эта бар-мицва! Не первая, не последняя, дай Бог!

Тяжело мне, понимаешь, очень старые они стали. Как представлю, что сидят одни за праздничным столом…

Все, футбол кончился, нужно идти. Оказывается, они еще гол забили, даже не заметил, вот до чего ты меня довела!

Боже мой, Дуду, ну неужели нельзя было сразу позвонить! Можно лопнуть с этими мужчинами! Я тут убиваюсь, мечусь между мамой и сестрой, придумываю всякие глупые оправдания, а он спокойно отправился на футбол!

И что это за футбол в середине недели, давно ты стал таким фанатом? Скажи честно, просто сбежал, все вы так делаете.

Помню, покойный отец тоже всегда уходил из дома, как только возникали семейные проблемы. Тысячи причин придумывал: и молиться, и больного друга проведать, и еще всякую ерунду.

Нет, ты скажи, как могут люди думать только о себе?! Месяц, как сестра разослала приглашения, я завтра платье получаю, столько готовились! И теперь мы не пойдем из-за глупого стариковского праздника?

Хорошо, пусть не глупого, столько прожить вместе не каждому удается, но хоть бы сказали заранее!

И хотя бы любили праздники, так нет, никогда не дозовешься! А если и придут – как на Шиву, прости Господи, такие тихие да грустные сидят, не посмеются, не потанцуют. И уходят всегда первыми, ты думаешь, я не замечаю?

Почему так у ашкеназов? Не любить ни свадьбы, ни праздники? Никогда не пойму! И одеваются скучно. Вон Хана, жена твоего Шмулика, – красивая женщина, хозяйка магазина, а ни на каком празднике ее не заметишь. Все платья какие-то бесцветные, и украшения бесцветные, и волосы бесцветные!

Даже праздничная еда у вас безрадостная. Ты только посмотри, – форшмак, гефилте фиш, студень – всё серого цвета! Картошка – и то словно больная, вся бледная! Не могут ни куркумы добавить, ни моркови!

Какие моя мама красивые столы накрывает! Перцы, баклажаны, сухие фрукты, орехи! Одного мяса не меньше трех сортов! Ты скажи, разве это не здорово? И детям какая радость, вся семья собирается, все друг друга любят.

Нет, я ничего не говорю, твои родители – хорошие люди. И образованные, и порядочные.

Но ведь скупые, умереть от них можно! Какие-то старые коробочки хранят, воротнички. Ничего не выбрасывают, ни салат, ни зелень, даже могут на стол вчерашний хлеб подать! Уже дети смеются. И шкаф у них такой старый, все дерево почернело, давно по нему барахолка плачет. Смешно сказать, твой отец у моей мамы все старые лекарства забрал. Еще которые от папы остались, какие-то сердечные, снотворные… Пошел бы к врачу и новые выписал, так нет, все-таки экономия!

Дуду, родной, хорошо, что ты меня сейчас не слышишь! Я ведь не такая злая, я бы их от души любила, но они сами меня не любят. Ты думаешь, я не замечаю?

А разве я хуже Ханы с ее постной физиономией? Или Марины, которая в упор никого не замечает? Пусть она красавица, но ей никто не нужен, даже Эяль, не говоря про его родителей и братьев, разве не видно!

Дуду, зачем нам ссориться из-за них, я так люблю тебя! Всю жизнь люблю одного тебя.

Как я обрадовалась, когда ты наконец меня заметил. Я ведь месяц торчала на той автобусной остановке, все пыталась понять, в какое время ты возвращаешься из университета. Ты был такой красивый, настоящий блондин, не сравнить с другими мальчишками! И совершенно не наглый, не распускал руки, даже глазами не шарил по грудям, как вечно любят мужчины.

Ты и сейчас красивый, такой светлый мальчик, невозможно поверить, что отец четверых детей. Стыдно признаться, я обожаю тебя обнимать. Твоя кожа – как молоко с медом, и шелковистая на ощупь. Я знаю, у меня никогда не будет другого мужчины. Разве можно после тебя прикоснуться к чужому волосатому жесткому телу!

Я так рада, что Илана на тебя похожа! Настоящая красавица, на нее с пяти лет все огладываются! Иногда смотрю на ее золотые волосы и поверить не могу, что это моя дочь. А мальчики – темные, в нашу породу, но это тоже хорошо, иначе я бы уже сейчас умерла от ревности к их будущим женам!

Дуду, дорогой, мы придумаем что-нибудь. Я понимаю, страшно представить, как старики будут сидеть одни за накрытым столом. Тем более Эяль в Америке, не думаю, что его жена поторопится приехать в такую даль.

Скорее бы ты пришел домой, наконец! Работать в полиции в наше время… Всю жизнь с ума схожу от страха. Но ты не можешь иначе, я знаю.

Марина, звоню тебе уже четвертый раз, но опять натыкаюсь на автоответчик. Неужели так трудно проверить сообщения? Впрочем, пустой разговор.

Подшипник стучит? Нет, придумал. В такой машине ничего стучать не будет, это тебе не «Фиат-Уно». Нелепо устроен мир, живу в шикарной стране, еду в шикарном автомобиле, и никакой радости.

Я понимаю, что ты обиделась и теперь будешь молчать до полного одурения. Молчать за ужином, молчать у телевизора, молчать ночью, отодвинувшись на край кровати…

Если бы ты ругалась, кричала, плакала, я бы еще хоть что-то понял. Но это бесконечно выматывающее молчание!

Как я устал, боже мой, никому не расскажешь, как я от всего устал!

Конечно, ты ждала отпуска. Ты думаешь, я не ждал? Со всей этой нервотрепкой на кафедре…

«Профессор» – красиво звучит! Тут и не таких профессоров выгоняли за милую душу. К тому же, нигде не любят чужаков. Я же вижу, как они давятся моим акцентом. Но улыбаются! Ничего не скажешь, знаменитая американская улыбка. Иногда мне кажется, что американец даже нож в спину с такой улыбкой воткнет. И потом вежливо извинится перед трупом.

Нет, я несправедлив. Нормальные люди, у них своя жизнь, почему кто-то другой должен беспокоиться обо мне и моих проблемах? И если существует график отпусков, кого должны интересовать мои родители и их неожиданные идеи?

Да, мы собирались в Италию. Ах, Рим, Венеция, Флоренция… Хотя, скажу тебе честно, я бы лег на берегу где-нибудь в Кейсарии и неделю не вставал. Может, только выпить пива да поесть жареной форели в местном ресторанчике.

Маринеле, солнышко, ты действительно так хочешь в Италию? Разве ты недостаточно видела дворцов и музеев? В вашем Питере их не меньше, я же помню. И в Москве. Огромный город, я даже не ожидал. Только по одному музею Пушкина мы ходили целый день, у меня чуть ноги не отвалились. И там ты не молчала, ты беспрерывно тарахтела со своими подружками, как десятилетняя девчонка. Если бы еще я мог что-то понять! Ты даже не пыталась переводить, только весело отмахивалась.

А может, ты хочешь убежать отсюда? Убежать, как бежала из Тель-Авива?

Тогда я поверил тебе. Я поверил, что ты устала от терактов, боишься за детей, хочешь более надежной жизни. Я согласился, хотя только что открывалась новая должность на кафедре.

Я никому не позволил тебя критиковать, даже родителям. Кто смеет судить мать, спасающую детей?!

Родная моя, разве дело было только в детях? Мы уже год живем в тихом университетском городке, мы купили дом и два прекрасных автомобиля, дети веселы и здоровы, благо они еще не умеют вспоминать прошлое… Ненаглядная моя, от кого ты бежишь? От себя, от меня?

Как все было ясно и просто, пока я не встретил тебя! Как очевидна была жизнь с ее такими же очевидными правилами: поступай хорошо, люби других, и все будут любить тебя.

Ты знаешь, меня действительно все любили: мама, отец, братья, учителя, Дана. Ты помнишь Дану? Мы как-то встретились на вечеринке у Гиди, уже после свадьбы, такая приятная темненькая девушка с короткой стрижкой? Правда, она почти сразу ушла.

Представляешь, ведь я мог жениться на ней! Мы пять лет жили вместе, уже обо всем договорились, только ждали окончания Техниона.

С ума сойти! Я бы женился на ней, жил, рожал детей и никогда не узнал тебя. Не узнал, как пахнет твоя кожа, как ты спишь, как дышишь, как любишь, чуть захлебываясь и не разжимая глаз. Марина, даже сейчас, когда я только думаю об этом, у меня кружится голова. Я с ума от тебя схожу все эти шесть лет! Я хочу тебя днем и ночью, дома и на работе. Даже во время родов, когда ноги твои сводило от боли и напряжения, я хотел тебя. Умирал от страха и жалости и продолжал хотеть самым земным образом.

Черт! На красный проехал. Только аварии нам сейчас не хватает.

Хорошо, пусть капризные старики, но что же делать? Что я должен делать?

Мама любила меня больше всех, я всегда знал. Всегда знал и всегда принимал как должное, мелкий идиот! Я был уверен, что она любит меня больше братьев, потому что я лучше себя веду. Я не бегал по коврам в грязных ботинках, как Давид, и не грубил, как Шмулик. Я прекрасно учился, играл на скрипке и помогал отцу в магазине.

Марина, что хорошего мне сделать, чтобы ты любила меня?