Елена Сазанович - Солдаты последней войны Страница 41

– Ну почему, Акимов, ты не поэт?

– Просто я всегда считал, что в музыке больше поэзии, чем в самой поэзии. Впрочем, и то, и другое говорит стихами. Но музыка говорит про себя, давая каждому право на собственные строки.

– Странно. Именно тогда, когда поздно… Но начинают сбываться мои детские мечты.

– Ты о чем, девочка?

– О том, что ты герой моих детских грез. Романтичный, добрый и смелый. Правда, я видела его почему-то в военной форме. Командирские погоны и звезда на фуражке. Наверное, я слишком много начиталась хороших книжек. А уже спустя годы… Я не верила, что такие герои остались. И уже не ждала.

– Они остались, Майя. Но это вряд ли про меня. И не потому, что я в гражданском. Просто время смешало романтику с цинизмом, доброту разбавило замкнутостью, а смелость урезало до пределов кухни. Но я буду стараться, Майя, победить это проклятое время. Стараться ради тебя. Мне и впрямь захотелось быть под стать настоящему героем твоих детских грез.

– Главное, чтобы ты успел…

– Не смей продолжать! Мы еще все успеем. Обязательно. И вырастить сына, и построить дом. А начнем, пожалуй, с дерева. Природа многое лечит.

– Дерево в больничном саду?

– Ну, зачем так мрачно. Здесь и без нас прекрасный сад. Я увезу тебя, девочка. Правда, у меня нет денег, нет машины и нет загородного дома. Но я все равно тебя увезу. И ты обязательно выздоровеешь. Не забывай, я врач. А уже потом – музыкант, поэт и герой.

– Ты в первую очередь мой любимый. Мой самый любимый человек на свете. И, наверное, самый близкий.

– И на правах самого близкого, я имею теперь право поговорить с главврачом, с этим толстым увальнем, или ты мне все расскажешь сама?

Майя машинально чертила пальцем невидимые фигуры на столе. И не поднимая глаз, тихо ответила.

– Я не хочу говорить с тобой о болезнях. Я хочу говорить с тобой только о любви.

Я поцеловал ее в щеку и прямиком направился к своему товарищу.

– Значит, она на разговор не решилась, – Щербенин сидел нахмурившись и нервно крутил стетоскоп в руках.

– Если честно, мне с тобой даже легче говорить об этом.

– Зато мне – нет! Учитывая, что ты вдруг оказался ей самым близким, а муж за границей. И какого черта! Вечно ты куда-нибудь вляпаешься!

– Ну, во-первых, я вляпался просто в любовь.

– Любовь! Все у тебя как-то не так, Кира! Сколько на свете незамужних, здоровых девушек! Да вспомни нашу юность! Мы же влюблялись в первую встречную! И так легко, без обязательств! Но главное – честно влюблялись!

– Влюблялись, – передразнил я его. – Когда это было?! Влюбляться, легко и беззаботно, можно, когда мирное небо над головой, постоянная работа и хлеб на столе. Вот тогда – пожалуйста. Поскольку больше других забот нет. А теперь и на настоящую любовь не имеешь права! Да и сама она как-то болезненная и печальная. Что лучше и впрямь поскорее уносить от нее ноги. Но, как ты говоришь, я и впрямь вляпался. Но, если теперь убегу, как смогу жить дальше? Да и потом… Нельзя сегодня отказываться от подарков судьбы. Это слишком большая роскошь.

– Подарков… Ну, да ладно. Я тебе не советчик. Но дело – действительно дрянь. Так что наберись мужества, – Щербенин протянул мне больничную карту Майи Ледогоровой.

Мои руки слегка дрожали, когда я ее листал. Глаза застила туман. А буквы чертиками прыгали перед глазами.

Дела, действительно, были плохи. Майя оказалась неизлечимо больна. Последние анализы окончательно подтвердили этот трагический диагноз. Болезнь влекла за собой состояние постоянной депрессии, нервные срывы и суицидальные симптомы. Вот почему она чаще оказывалась в нашей клинике, нежели в онкологии. И я вновь, как в случае с Галкой, почувствовал себя бессильным и окончательно разбитым. Хотя у Галки был еще шанс… Но, черт побери! Кто, кто сказал, что у Майи нет шансов?! Господь Бог? Да нет, он такого не говорил, во всяком случае, я этого не слышал. Значит, шанс еще есть.

– Черт побери! – я швырнул карточку и треснул кулаком по столу. – Плевать я хотел на эти анализы, слышишь – пле-ва-ть!

– Советую, если хочешь помочь ей, рассуждай, как врач.

– Врач, медицина, на кой черт она вообще нужна, если ничем нельзя помочь хорошим людям!

– Ну, претензии не к медицине. Здесь бери повыше, – Щербенин поднял глаза на потолок. – И там спроси, почему хорошим людям выпадает такая судьба.

– Я забираю Ледогорову, Колька.

– Я ее и не держу. Ты, во-первых, врач. В случае чего, знаешь, что делать. Во-вторых, чем мы можем помочь, кроме сильных транквилизаторов? Ты, думаю, гораздо лучше справишься.

– Ты говорил с ее лечащим врачом? – я пристально вглядывался в глаза Щербенину. На моем лице не дрогнул ни один мускул.

– Конечно, – Щербенин ответил на мой прямой взгляд.

– Сколько, по их чертовым расчетам?

– Сам знаешь. Числа никто назвать не может. Может – через полгода, может – через год. Может – через считанные дни.

Я резко повернулся и направился к выходу. Щербенин догнал меня. Его тяжелая медвежья лапа опустилась на мое плечо.

– Кира, – хрипло пробасил он. – Я, сам знаешь, плохой утешитель. Но… В общем, всегда рассчитывай на меня. В любое время суток. И еще… Ты прав… К черту эту медицину! Уж кому, если не нам, знать, как часто все идет вопреки ее дурацким прогнозам. И кому, как не нам знать, что всегда существует чудо. Я искренне, совершенно искренне говорю. А тебе даже завидую. Я уже наверное не смогу… Так… А ты люби, Кира…

Я со всей силы пожал руку Щербенина. И вышел.

На такси мы мчались с Майей ко мне домой. Она крепко прижалась к плечу, тихая и слабая. А я без умолку болтал о всякой чуши, невпопад смеялся и отпускал дурацкие остроты. Я хотел перебить, приглушить беду, которая вдруг стала нашей общей. И мне это плохо удавалось. Но я, как последний идиот, не переставал кривляться.

– В общем, Колька – отличный парень, – почти орал я. – Хотя ужасный бабник! Ни одну не пропускает. Нет-нет, да и ущипнет больничную сестричку в укромном местечке. Хотя, каюсь, есть единственная женщина, которую он обошел вниманием. Догадываешься? Ну, конечно, Зиночка! Впрочем, не родился еще мужик, который посмел бы ущипнуть Зиночку. Хотя… Знаешь, мне кажется, она была бы очень даже не против! Ты как думаешь, а?

Майя наконец не выдержала моей тупой болтовни и слегка прижала мой рот ладонью.

– Замолчи, Кира, ну, пожалуйста, замолчи. Иначе… Иначе у нас вообще ничего не получится. Не нужно неправды, пожалуйста. Это искусственное веселье, а ложь я уже не перенесу.

Я поцеловал ее ладони.

– Все, не буду. И почему я не влюблен в Зиночку? Уж она точно предпочитает ложь. А врать я обожаю.

– Ты неисправим, – Майя впервые за последнее время улыбнулась и еще крепче прижалась ко мне.

А я облегченно вздохнул. Притворяться больше не было необходимости.

Моя старая холостяцкая квартира вновь ожила, посветлела, едва ее порог переступила Майя. Она была еще очень слаба. Ее слегка шатало после лекарственных вливаний. Но лечь она наотрез отказалась, и я усадил ее в кресло.

За окном по-прежнему, уже который день шумел дождь. И в его ветряном водовороте кружились красные, желтые и оранжевые листья. А совершенно промокший воробей клевал крошки на моем подоконнике.

– Как хорошо, правда, Кирилл? Как хорошо. И почему я не встретила тебя раньше? Каким убогим и жалким кажется мой дом по сравнению с твоим…

– В твоем доме, наверное, тепло.

– В нем всегда, всегда холодно. Даже жарким летом. И если бы не сын, – при упоминании о Котике у нее на глазах навернулись слезы.

– Ну вот, теперь ты расплачешься, – я поцеловал ее влажные глаза. – У тебя чудесный мальчик, он не пропадет. Но, если ты чувствуешь вину…

– Вину? – Майя вздрогнула. – Нет, никакой вины я не чувствую. Разве любовь можно поставить в вину. Тем более, если она последняя.

Хотя слово «последняя» резануло по сердцу, я вновь попытался все перевести в шутку.

– Ну, уж надеюсь, что последняя! Я не позволю, чтобы ты влюбилась в кого-нибудь еще. И буду держать тебя в ежовых рукавицах.

– Хорошо, Кира. Держи меня. Покрепче держи. Но прошу об одном, не избегай откровенных разговоров. Если будет возможно, уж лучше я сама постараюсь все делать. Я буду стараться.

– А вот это не нужно. Ты же знаешь, мне можно исповедоваться, как батюшке.

– Тогда ответь, только честно, – мои дела совсем плохи?

– Честно – нет, заявляю как врач. А врачу надо верить. Теперь ты мне ответь, только правду. Ты… Ну, тогда осталась со мной потому что любила или…

– Или?

– Если бы ты была совершенно здорова, если бы тебе не нужно было идти утром к врачу, если бы, в конце концов, не решалась твоя судьба, ты бы со мной осталась?

– Я осталась потому что любила. Уже любила. Но это полуправда. Как я могла знать остальное? Если бы… Ведь если бы так не случилось… Впрочем, еще ничего не случилось. И я еще ничего не знаю…

На щеках Майи горел болезненный румянец, она стала вялой, ее глаза слипались. Вскоре она так и уснула в кресле, не объяснив мне, чего она не знает и почему ничего не случилось. Если уже, по моему разумению, случилась любовь.