Платон Беседин - Учитель. Том 1. Роман перемен Страница 42

И правы были те каштановские мужики и бабы, которые, выкорчевывая из себя любые заботы, размышления о так называемой жизни, использовали алкоголь, табак, рабский труд, телевидение для отупления, превращения себя в пассивных созданий наподобие коз, слоняющихся по стадиону «Спартак». Адаптация; без нее не спастись, не выжить. И рабское согласие с неприятием высших ценностей высвобождало энергию для максимальной концентрации на первичных потребностях, замкнутых на быт и межличностные отношения. Бабы отстаивали власть, а мужики бунтовали, хотя внешне ситуация казалась обратной. И едва ли не каждый житель Каштан, Песчаного, Берегового, Углового, других сел участвовал в этом гендерном побоище, становившемся особенно беспощадным в присутствии зрителей, посторонних.

Поэтому брат и таскал меня за собой к бабам. Я исполнял роль публики, мотивировал, давал стимул. При мне Виктор не мог проиграть. Не по-пацански это – проигрывать. И он старался сделать представление как можно более ярким, откровенным, шокирующим, чтобы, принизив, возвыситься самому.

Помню, Виктор соблазнил девушку прямо при мне. Это случилось еще до его встречи с Радой. Мы выбрались в Севастополь. Всю дорогу брат рассказывал о пользе армии. Он вообще любил переносить армейские привычки в обыденную жизнь. Это полностью отключало его и без того не слишком живой внутренний диалог и позволяло действовать решительно, четко, не сомневаясь. И как война по-своему полезна, мобилизируя лучшие (впрочем, и худшие) качества, так и постоянное пребывание Виктора в условиях, приближенных к боевым, стимулировало, заряжало его.

Это было особенно ценно в тот вечер, рассыпающийся, будто котлеты, в которые положили мало хлеба. Виктор хотел, чтобы мы переночевали у его армейского друга, но мама с бабушкой, истеря, не отпускали. И пришлось обещать, что вернемся на последнем автобусе, в одиннадцать вечера, хотя, на самом деле, планировали ловить попутку.

На Графской пристани, пахнущей солярой и йодом, у рафинадных колонн мы купили две баклажки «Крым» светлого. Виктор спросил что-нибудь пожевать, но золотозубая продавщица в не по-майски шерстяном свитере хмыкнула и захлопнула окошко так, что оно обиженно задребезжало. Похоже, в ларьке торговали исключительно пивом: бутылки стояли на ДСПешных полках, тесно прижавшись друг к другу, и казалось, что двухлитровые баклажки, как старшеклассники, обижают маленьких.

Мы двинулись к Морскому торговому порту, основанному, о чем сообщала табличка с выпиской из Манифеста, Екатериной II, мимо российской комендатуры, невысокий черный забор которой всегда был вымазан солидолом. Чтобы не лазили. Уселись под камуфляжными платанами на единственную уцелевшую от рук, ног пубертатных злодеев скамейку. И тут нас приняли.

Милицейские серые мыши точно вынырнули из бьющегося о пирс Черного моря; других объяснений их бесшумного, стремительного появления не было. И началась извечная пьеса.

– Молодые люди, пройдемте…

– Куда пройдемте?

– В опорный пункт.

– В честь чего?

– «Распитие алкогольных напитков в общественном месте», статья 178.

– Это же пиво.

– А пиво разве не алкогольный напиток?

– Нет. Вот смотрите, – брат повел пальцем по этикетке, – «Пивобезалкогольный комбинат “Крым”».

– Изучите действующее украинское законодательство. Пиво считается алкогольным напитком. Предъявите содержимое карманов.

У Виктора – кошелек, мобильный, сигареты, эспандер. У меня – кошелек, мобильный, ключи, салфетки, платок, конфеты, капли в нос.

– Опа, а это что? – Первый мент берет в руки «Нафтизин», вертит. – В глазки закапываем, чтоб не палиться?

Различать ментов можно исключительно либо как первый-второй, либо как правый-левый, настолько они – невысокие, носатые, хлюпкие – похожи.

Виктор хмыкает:

– Куда ему такому? «Траву» курить…

– А вы, стало быть, в курсе того, что курят…

Досматривают тщательнее. Проверяют носки, ищут «пятки». Ничего не находят. Светят в глаза фонариком.

– У меня насморк, правда, – оправдываюсь я, хлюпая носом. – Не могу без «Нафтизина».

– Так, собираемся, идем в опорный пункт.

– Никуда мы не пойдем.

– Статья 185, «Сопротивление требованиям работникам милиции». Мне вызвать подкрепление?

– Мы вообще-то еще не сопротивлялись. – Викторовское «еще» звучит не без угрозы.

Второй мент лезет за рацией. Тычет в кнопку. Хотя и мы, и они понимают, для чего это нужно. Но надо поторговаться, сбить цену. Тут главное – не говорить лишних слов. Не умничать, не запугивать, но и не лебезить, не заискивать. Быть равноудаленным и равноприближенным. Тогда все будет, как любит повторять Таня Матковская, чики-пуки (пусть в этом и есть что-то от несварения желудка).

Сходимся на двадцатке. Менты забирают деньги, салютуют, просят не нарушать.

Отбрехались. Денег ушло немного, но настроение – в минус. Как просроченные сардельки, которые, если проварить, в принципе, есть можно, но выступившая на оболочке липкая влага смущает.

Повышать настроение – стандартным способом. Покупаем баклажки «Крым крепкое» – то пиво менты изъяли – и пачку синего «Честера». Три хихикающих девочки – лет двенадцать, на одной пайта «Король и шут» – повторяют заказ. Виктор тут же тестирует их, как он выражается, на ебабельность – отбраковывает. И не из-за юности и неопытности (второе под рыболовным крючком вопроса), а из-за внешних данных.

Цеплять баб (терминология брата) идем на площадь Нахимова. Памятник Павлу Степановичу обращен к морю спиной, лицом – к городу, и это причина для нескончаемых споров историков, краеведов, маринистов, неравнодушных: как все-таки правильно, к морю или от моря? Но Павлу Степановичу, наверное, все равно, хотя смерть прилетела к нему с моря.

Рядом с памятником, посылая приветы травматологии, пытаются оседлать гравитацию скейтеры. Их немного – человек пять-шесть, но шумового фона хватит на приличные соревнования. То ли от упражнений на скейтах, то ли от недобросовестности укладчиков асфальт вздулся. Хотя, возможно, это его реакция на оцепление площади ларьками, будками, домиками с пирожками, слойками, напитками, хот-догами, точно попал в город не морской, а фастфудовской славы.

«На Нахимова телочек нет», и мы идем в сторону Приморского бульвара, к летней концертной площадке, прозванной за форму «Ракушкой». Тут я увидел, как бьют Виктора, и тут понял, что никогда не смогу ударить сам.

Май в преддверии туристического сезона расчехляет точки сбора гуляк. «Сегодня водка не во вред, мне сегодня тридцать лет», – подпрыгивая, орет в караоке сальный мужик с рыжей копной волос, обрамляющих лысину. У входа на «Ракушку», линолеум сцены которой, как треники, пошел пузырями, две старухи в строительных ватниках торгуют цветами, судя по виду – и старух, и цветов – собранными с могил. Суют их парочкам настойчиво, нагло, требуя, чтобы кавалер не жадничал. Кавалеры либо шлют старух эротичными маршрутами, либо растерянно соглашаются.

У «Ракушки» брат вытягивается, расцветает. Улыбка самодовольная, многообещающая. Но «клеить шмар» здесь не вариант, слишком шумно.

Памятник затопленным кораблям насуплен и хмур. Ему сыро, промозгло в море. Даже в мае. У него насморк и простатит из-за вечно мокрых ног. Каждый раз, когда я смотрю на это гранитное основание с торчащей диоритовой колонной, мне видится питерский интеллигент, бредущий под дождем с раскрытыми зонтиком и книгой в руках.

Девушки гуляют вдоль набережной парами. Если подойти к ним, то одни скажут, что давно не виделись, поболтать вышли, а другие будут честнее: уделят время, но при этом станут глупо улыбаться, хихикать, и от их малолетства пропадет всякая как бы страсть.

Виктор находит третий вариант. Останавливает, растопырив руки, ладонями вперед. Что-то говорит, трогает. Сначала едва заметно, неуловимо, а потом откровеннее, наглее. И девушки соглашаются прогуляться с нами.

Работающие кафе в майском Севастополе – нонсенс. Еще не душно, раскалено, как летом, но уже и не прохладно, влажно, как в апреле и марте. Благоухание цветущих ленкоранских акаций струится над Приморским бульваром. Кто станет дохнуть в помещении?

Лучше взять бутылочку «Муската» – хорошо массандровского, но он дороже, а потому сойдет коктебелевский – и расположиться под акациями на Матросском бульваре, начинающегося с памятника, первого в городе, капитан-лейтенанту Александру Казарскому. Похожий на корабль аргонавтов бриг «Меркурий», потопивший два турецких линейных корабля, установлен на постаменте, украшенном мечами, секирами и надписью «Казарскому потомству в пример». Судя по тому, как отдыхают на бульваре, потомство восприняло завет по-своему. И то, что фонари не работают, сегодня вечером только лучше: темнота – друг молодежи. К ней привыкли. Она, как лотерея: можно выиграть путевку в челюстно-лицевое, а можно запустить в перспективное или не очень путешествие миллион сперматозоидов.