Татьяна Замировская - Воробьиная река Страница 43

–  Боже, – сказал Антон. – Ужас какой. И теперь тебе вместо кладбища показывают осень из окна в марте?

–  Да нет, – ответила я. – Винс решил, что я его разыгрываю, но я так правдоподобно, по его словам, изобразила человека, который справился с немыслимым шоком встраивания в свою систему восприятия необъяснимого, что он утром поехал в этот парк, понимаешь? Чтобы поутру уже посмотреть на это все – видимо, он решил, что не будет его, кладбища. И оно там, короче, было. В смысле, там киношники сериал снимали. И сделали такое быстрое кладбище для сериала, насыпали могилки по-быстрому, таблички тяп-ляп.

–  Тьфу! – плюнул Антон. – Я думал, что там и правда мистика, туман, могилы над рекой!

–  В том-то и дело, что мистика там действительно была, – объяснила я. – Потому что Винс благодаря мне увидел, что происходит с обычным человеком, который сталкивается с чем-то мистическим. Он ведь думал, что я его разыгрываю. Короче, он сказал, что я самый отважный человек из всех, которых он когда-либо видел. Постоянно повторял: «Ты точно знала, что кладбища тут никогда не было, и ходила такая спокойная среди крестиков, даже пританцовывала – ой, кладбищечко, как мило, вчера не было, сегодня есть, пошли домой, в общем – ты смелая, а я трус и почти подлец, не поверил». Ну, я и правда не кричала, не паниковала. Я просто приняла это как данность.

–  И при чем тут эти деревья? Их тоже киношники посадили, ты хочешь сказать? До самого горизонта?

–  Нет, не в этом дело. Просто смотри – теперь, если я вижу что-то странное, я вообще не чувствую, что это странно. У меня полностью перестроился мозг, что ли, после этого случая. Ну, октябрь. Сегодня есть, завтра не будет. Мало ли чего завтра не будет. Не подходи ко мне, видишь, я как чумная с этими своими озарениями.

–  Пойдем отсюда, – сказал Антон. – Наверное, ты меня тоже разыгрываешь. Тут просто природная аномалия, теплотрасса, эффект осени.

Это все точно уже было. Ощущение, что здесь все раньше было совсем не так, как сейчас. Я плохо помню ландшафты города, это правда. Я могу ходить по улице, где снесли все старые дома и неторопливо строят какую-нибудь адскую новую гостиницу буквально годами, но заметить, что все изменилось, только тогда, когда отель «Сатана» наконец-то сдали в эксплуатацию. «Что это за чертов дом?» – обычно в полном ужасе кричу я, стоя посреди проспекта и тыча пальцем в громадину из стекла и бетона, которая возводилась тут уже три года. Меня уводят под руки. Занавес.

Но тут и правда было что-то не так.

Когда мы спускались по лестнице, я остановилась и сказала это вслух:

–  Антон. Только не бойся. Я вспомнила. Тут не было лестницы. От дома же остался только какой-то муляж, каркас, груда кирпичей. Я это видела зимой, еще жаловалась потом всем, что от старого дома остались только стены. Его почти снесли три года назад. Я правда не знаю, почему тут это все сохранилось. Этого уже давно нет. На доме же висит табличка «продается», этот каркас продается. Никаких лестниц.

–  Так, – сказал Антон, – Просто спокойно выходим. Давай ты сейчас скажешь, что кладбище было настоящим, и мы поймем, что тут просто какая-то дыра.

Я покачала головой:

–  Нет. Оно было бутафорским. А эта фигня настоящая. Рыбки на подоконнике – я их фотографировала лет шесть-семь назад, что ли. Кажется.

Антон стал белым-белым, как снег.

–  Пожалуйста, давай выйдем отсюда и подумаем, как выйти отсюда в более глобальном смысле.

Мы очень медленно спустились по лестнице, вышли в открытую дверь и так же медленно, как будто нас тошнит чем-то очень ценным вроде золотых монет, спустились к реке. По зеленой воде красиво, как пирожные, плыли блестящие нарядные уточки в пестрых платьицах.

Антон выдохнул.

–  Осень была с той стороны, пошли проверим, – спокойно сказал он. – Видимо, и правда теплотрасса. Зимой там было лето, теперь там осень. Радиация. Аномалия. А в доме сделали реконструкцию и восстановили весь этот арт-брют.

За домом был сарай, который еще не снесли, за сараем сидел серый кот с одним ухом и быстро-быстро рыл лапами землю, как детский экскаватор, за котом простирался дурманящий, голый, неприятный март до самого горизонта. Я вздохнула и поняла, что хочу жить в мире, где горизонт – это телевизор, а осени не бывает никогда. Наверное, Винс мстит мне таким образом за это чертово кладбище.

–  Все, приехали, – сказал Антон. – Я уже подумал, что мы попали в дыру во времени и оказались в каком-нибудь пятилетии назад, и сейчас пойдем домой и будем объяснять всем, куда девать сбережения, откуда срочно валить и кто первым умрет.

–  Нет, не попали, – подтвердила я. – Подумаешь, в доме осень. В любом доме может быть осень. Просто дом запомнил себя в состоянии вечной своей осени, последней осени перед сносом, финального сна перед пробуждением в лучший мир. Вот нас и затянуло в его осенний сон – картины на стенах, фигуры из ковров, золото последнего октября за окнами. Бывает. Все может быть. Это еще хорошо, что в осень попали, а могли бы в лето, в зарю и юность, вошли бы в 1874-й и по нам, значит, конь вороной с чугунной каретой прокатил бы, вот весело.

Мы обошли дом – голые пустые окна, табличка «Продается», серое алюминиевое небо во все стороны.

–  Давай купим, – предложил Антон. – И сделаем в нем ресторан.

–  «Золотая осень», – кивнула я. – Или нет. «Осень золотая». В этом месте как раз очень не хватало ресторана. Гуляешь тут часами среди этих яблонь и развалин – огромный же парк, потом хочешь есть, и что? И жрешь яблоки! Кстати, тут очень вкусные яблоки. Почти все сорта есть. Это старинный графский яблоневый сад. Потом там еще советские селекционеры выводили всякие сорта – Академия Наук, питомник был. Потом немного одичало все, но яблоки все равно ничего такие.

Антон посмотрел на меня особенным взглядом – обычно он так смотрит, когда хочет, чтобы я заткнулась.

Мы два раза обошли дом, и он выглядел совершенно пустым. Заходить внутрь мы побоялись.

Дома посмотрели фотографии – действительно, осень, рыбки, вышитые крестиком картины с изображением маленьких зимних птичек – свиристели, снегири – старинный портрет мужика с коричневым лицом в засаленной шапке – надпись «punks not dead» на стене (видимо, какая-то молодежь тут тоже тусовалась) – все на месте, даже летучая мышь.

–  Да, – резюмировала я. – Лет семь назад все так и было. Когда уже выселили всех этих, скажем так, странных творческих людей, а всякие артефакты остались. Мы даже хотели пойти с Яной это все фотографировать. Может, Яна и ходила без меня, я не знаю точно, мы с ней потом как-то постепенно перестали общаться, потом она замуж вышла, потом развелась, потом снова куда-то вышла. Но я помню, что Яна все время повторяла, что в этом доме столько странных прекрасных вещей, что надо срочно это запечатлеть, пока оно не исчезло навсегда.

–  Кто-то запечатлел, – мрачно пошутил Антон. – Может быть, это просто фотография? Кто-то сделал фотографию того, как оно было тогда, и мы случайно туда попали? Как на кладбище.

–  Кладбище было бутафорским! – закричала я. – Я его просто привела в пример, потому что у меня уже было такое – встреча с необъяснимым и принятие его как единственно возможной формы организации материи в пространстве и времени!

–  Слушай, – сказал Антон. – А может быть такое, что раз ты приняла это необъяснимое целиком и полностью, оно теперь – ну – как бы стало тебе видным? Ну, заметным?

–  Кино, – упавшим голосом сказала я. – Русь. Россия. Великий русский сериал. Сериальчик. Монтажик. Девочка с хлопушечкой. Могилка из бумаги. Сраная черная краска из хозмага.

–  Нет-нет. Я понимаю, кино. Но просто это усилие, которое ты сделала, чтобы это все принять, – может быть, оно изменило тебя настолько, что ты стала и правда видеть что-то такое, чего обычно люди не видят именно потому, что не научились принимать подобные вещи?

Я пожала плечами:

–  А ты почему тогда это все увидел? За компанию?

Мы еще неделю спорили о том, что это было. Антон прогулял два занятия в фотошколе, мы регулярно созванивались, и, в общем-то, это было похоже на ту, почти забытую нашу давнюю дружбу, и я бы, наверное, каждый божий день обсуждала с ним загадки этого случайного явления золотого октября через несуществующее окно почти несуществующего дома, но все-таки пришлось перейти к действию – Антон предложил всего-то поехать туда снова и посмотреть, что будет. Может быть, твои сериальщики уже перекрасили деревья назад, а тот унылый кошачий март, полный сырой земли, нам просто привиделся, коллективный психоз, такое иногда случается: мозг отказывается верить в увиденное и предлагает свою, более рациональную трактовку происходящего, предоставляя человеку картинки, которые точно не сведут его с ума.

Я верю в цензуру мозга, честное слово. Даже эти дурацкие эпизоды с внезапно появляющимися в центе города, будто ядерные грибы, гигантскими небоскребами доказывают, что мой разум борется до последнего, предоставляя мне жестокую реальность в самый последний момент, до этого вместо стройки века демонстрируя мне милый квартальчик 50-х годов, старательно и аккуратно смонтированный пленными немцами. Я согласилась поехать и убедиться в том, что мы поддались психозу и теперь Оливер Сакс, наверное, напишет про нас маленькое эссе.