Алексей Ефимов - Бездна Страница 43

Инстинкт продолжения рода.

Его древнюю морду.

Прячась за маской ангела, он обманывает человека и хитростью толкает его на поиски объекта противоположного пола, с которым он продолжит свой род и выполнит таким образом свое единственное предназначение, во имя которого его тоже когда-то зачали. Блондинки, брюнетки, шатенки, умные, веселые, доступные; блондины, брюнеты, шатены, спортивные, высокие, богатые, нахальные, – все особи одного пола устроены в принципе одинаково, но, похоже, не каждая подходит каждой, ибо зачем тогда ищут конкретную, сами того не ведая? У инстинкта нет голоса, он не ответит на наши вопросы. Он – это мы, а мы – это он. Приторную лексику оставим поэтам, пусть они играют с рифмами как дети малые, радуясь стройности слога и своей удали».

Он влюблен в Лену.

День за днем все к этому шло, и он делал все, чтобы это случилось. Девятнадцатого октября две тысячи первого, на дне рождения Казакова, был миг, после которого у него уже не осталось сомнений. С тех пор он мучает и себя, и ее. Их отношения похожи на какую-то странную, нервную, изматывающую игру, правила которой то и дело меняются. Они на грани срыва. Порой он словно сам себе не хозяин и не ведает, что творит. Случается, целыми днями он играет в молчанку, не услышишь от него доброго слова, и он будто обижен без повода. А в следующий раз он и вовсе не заходит в класс музыки и уходит из школы без Лены, несмотря на то, что очень хочет ее видеть. Такие вот штуки. Естественно, она обижается и реагирует соответственно. Бывают, впрочем, другие дни: когда солнце растапливает искусственный лед, и они вновь тянутся друг к другу – словно и не было тех дней, когда посреди снежной пустыни высились их одинокие скалы. Ему становится стыдно. Он знает, что однажды зима вернется и он бессилен что-либо сделать. Периоды тепла и холода чередуются непредсказуемо.

Может, все дело в страхе? В страхе перед чувствами и новой реальностью, в которой приходится жить? Они не движутся вперед, но и не могут остаться на месте. Нет сил. Сколько они выдержат? Что дальше?

За этот месяц он похудел на два килограмма, и даже Ольга это заметила. Мучаясь по ночам бессонницей, днем он не мог сконцентрироваться на работе, а по вечерам и в выходные был не в настроении, немногословен и раздражителен. Ему казалось, что Ольга догадывается. Он знал, что актер из него никудышный, да и, признаться честно, он не особо старался. Им овладело вялое безразличие к будущему их семейной жизни. Кризис был и в творчестве. Неделями он не мог ничего и, как никогда, был близок к тому, чтобы бросить все к чертовой матери. Словно наткнулся на стену и не мог пройти дальше. Новые чувства не вдохновляли его. Его душа не пела и не взмывала от счастья в небо, как это описано в книжках.

А что Лена?

Она все это время жила как во сне. Порой ей хотелось проснуться и жить прежней жизнью, но к ней наведывались и другие желания, которые она уже не отталкивала от себя как нечто ужасное и постыдное. Она устала от неопределенности и странного поведения ее лучшего друга. Когда кончится этот ужас? Что будет с их отношениями? Пусть будет хоть как-то, но только не так. Они оба знают, что надо расставить точки над «i».

Кто сделает первый шаг?

Крупная стычка с Проскуряковой стала катализатором ее женской решимости. Это было знаковое событие, мощная встряска для местного илистого сообщества. Все к этому шло, в школе искрило от напряжения, и рано или поздно должно было вспыхнуть. Сказать, что Галина Тимофеевна недолюбливала ее, значило не сказать ничего: это была ненависть, жгучая ненависть, плохо спрятанная под приторной светской личиной. Когда-то она хотела взять ее под свое крылышко, лезла со сплетнями и липкой мудростью, всячески показывая, что Лена в ее ближнем круге и они теперь как бы подружки – а когда поняла, что Лене не очень-то это надо, более того, не очень приятно, – сразу бросила игру в дружбу. Теперь при всяком удобном случае она показывала свое новое отношение. Будучи мастером мини-конфликтов, она то и дело ставила их на сцене малого школьного театра и думала, в силу ограниченности и самомнения, что побеждает. Она думала так даже в тех случаях, когда Лена твердо и вежливо давала ей сдачи. Все прочие мысли тотчас блокировалась в ее подсознании, дабы в своем внутреннем зеркале она видела то, что хотела видеть.

Дело было в учительской перед уроками.

– Доброе утро!

Лена поздоровалась со всеми. Она заметила, что в секторе Проскуряковой вдруг умолкли и не ответили на приветствие, но это было дело обычное. Было бы странно, если бы было иначе.

– Hi! – Ирина Евсеева, учительница английского, пила утренний кофе. – Чайник горячий.

– Отлично!

Ирина красивая женщина. Есть что-то порочное в ней: в яркой улыбке, взгляде, фигуре, походке, в жизнеутверждающей чувственности и даже в модной ассиметричной прическе с челкой. Смешиваясь невидимыми флюидами с тонким французским парфюмом, в котором она знает толк, ее желание почти осязаемо. Ее благоверному можно завидовать, а можно сочувствовать: она его счастье и его крест. А сам он ни много ни мало вице-президент крупного банка. «Что она забыла в средней общеобразовательной школе?» – эта тема все еще пользовалась популярностью в школе, несмотря на то, что Ира работала здесь уже без малого семь лет. «Могла бы расслабиться и целыми днями бегать по бутикам и косметологам», – так думали многие здешние: кто с черной завистью, а кто и с ленинской классовой ненавистью.

Открытая и простая, Ира почти с каждым могла найти общий язык, но Проскурякову сотоварищи не переваривала органически – как и Лена. За словом она в карман не лезла, ее остренький язычок жалил больно, поэтому они с ней не связывались, а вот она, случалось, подшучивала над Штауб. Как она однажды сказала, с бабушкой Штауб нескучно.

Сделав себе кофе «три в одном» из пакетика, Лена села рядом с Евсеевой.

Та придвинула к ней варенье в маленькой баночке:

– Персиковое. Пальчики оближешь.

Лена попробовала.

– М-м-м… Вкусно!

– Мама сварила.

Между тем в учительской шел разговор о мужчинах. Участвовали в нем не все, проскуряковцы играли первую скрипку, а учитывая их взгляды на жизнь и то, что мужчин не было в комнате, стержнем дискуссии была следующая мысль: «все мужики козлы и бабники и нет никого хуже их». В общем, ничего нового. Пьяницы, сволочи, тряпки, снова пьяницы, – ни одного любящего, честного или хотя бы непьющего. Он не вписывался бы в созданный образ. Здесь, кстати, не рассказывают истории от первого лица, а роются в грязном белье родственников и знакомых, родственников знакомых, звезд отечественного и зарубежного шоу-бизнеса. Когда в сотый раз обсасывается до белых косточек какой-нибудь Петров или Сидоров, который ведет себя плохо, как то: пьет, ходит налево, кроет матом бедную женушку и время от времени даже прикладывает к ней руку, – в этот момент и рассказчица, и ее слушатели едва не захлебываются от радости и искреннего праведного негодования. Они стервятницы, бросившиеся на падаль. Чем хуже пахнет, тем лучше, и не важно, что кое-что создано их воображением и этого никогда не было в действительности.

Проскурякова, вещающая так, будто она глашатай истины в последней инстанции, в это утро была в ударе и снова чихвостила мужа племянницы, который, если ей верить, не интересовался ничем, кроме немецких авто, виски и проституток. Несмотря на то что все наперед знали, что она скажет, ее слушали с таким вниманием, будто слышали что-то новое. Кто не поддержит Галю в ее праведном гневе? Кто пресытился россказнями о подвигах ее родственника? Одни радовались, что в их личной жизни не все так плохо и на всякий случай готовились к худшему; другие – что не у них одних нет в жизни счастья.

– Вчера опять пришел в стельку пьяный! – сделав маленький глоток чаю и морща ярко накрашенные губы, сказала Проскурякова. – Говорит, был с друзьями в сауне. Наглая рожа! Знаем мы эти сауны и друзей. Я бы на месте Ленки давно его выгнала!

– А как же ребенок? – Зоя Ивановна, учительница французского по прозвищу «Мадам не дам», выглядела взволнованно и даже испуганно.

– И что? – вскинула дряблые щеки рассказчица. – Чему он его научит? Пить и шляться по бабам? Может, хоть вырастет человеком без папы-учителя. Да и что теперь: жизнь в двадцать семь лет кончена? Ленка у нас девка видная, найдет себе нового и нормального.

– Кому она нужна с маленьким? Ты, Галя, о чем? – Мария Васильевна, дородная учительница начальных классов, высказала собственное мнение. Она была достаточно сильной и независимой, чтобы спорить с лидером партии, но не стремилась им стать. – Ты открой объявления! «Одинокая молодая женщина познакомится. Я симпатичная, хозяйственная, добрая… Воспитываю сына, дочь». Все к ним прям в очередь выстроились! Те, кто своих бросил.