Михаил Липскеров - Город на воде, хлебе и облаках Страница 43

«Хайа ‘ала-л-фалах»,

«Аллаху Акбар»,

«Ла илаха илла-лах», –

кричал муэдзин с минарета, и к мечети со всех концов Города заструились его обитатели в надежде, что наконец-то будет решен вопрос об изводе со священной для всех площади Обрезания всем осточертевшего Осла.

Целый ряд арабов, исключая братьев Фаттахов и имама Кемаля уль Ислами, не участвовавших в предыдущих событиях, были изумлены появлением в квартале такого количества иноверцев и стали готовиться к беженству, предварив его небольшой интифадой, переходящей в джихад. И вот уже были вынуты сабли, сохранившиеся от Салах-эд-Дина, пушчонки от султана Османа, оживили скелет Джавлета, которого таки достал Саид, ну и подсобирали булыжничка, оружия арабского пролетариата. Детишки закатали рукава, женщины натянули на глаза хиджабы, никабы и прочие паранджи, а мужчины сняли башмаки и зашли в мечеть, чтобы помолиться перед джихадом. И забрать хранившиеся там «Калашниковы».

Неверные, увидев не совсем дружественные приготовления, вытащили из-под полы лапсердаков «Узи». А должен вам сказать, несмотря на весь свой российский оружейный патриотизм, что «Калашников» супротив «Узи» – все равно что плотник супротив столяра. И вот-вот могла завязаться кровавая битва, и никакого вам намаза, и никакого мирного сосуществования конфессий, а за дружбу народов я бы даже и не заикался. И если вы в такой ситуации что-нибудь вякнете на предмет Осла на площади Обрезания и связанного с ним одной цепью Шломо Грамотного, то дуэт «Калашникова» и «Узи» это вяканье может сильно заглушить. И вот вам третья мировая война в одном отдельно взятом городе. Вам оно нужно? Вот и мне тоже совершенно нет. Мне война эстетически не близка. Вот поэтому я и выпускаю на арену моего любимца и в какой-то (не знаю в какой) степени альтер эго маклера Гутен Моргеновича де Сааведру. Как вы помните, в нашем Городе его одинаково хорошо принимали и в церкви, и в синагоге. Так почему бы его так же хорошо не принять и в мечети? А? Как вы думаете? Нет, я вам ничего не навязываю. Но если человек в пятницу утром приходит к мечети на зов азана в чалме и задолго до входа снимает лакированные чувяки от Моше Лукича Риббентропа, то ведь на них же не написано, что это глубоко еврейские чувяки. Вполне себе международные чувяки. И выглядит Гутен Моргенович так, как будто только что отзавтракал с имамом Али. И с десятью другими имамами ожидает прихода двенадцатого. По имени Махди.

Я понимаю, что это имя вам, людям, далеким от ислама, ничего не говорит, но я вам намекну, что это мусульманский Иисус. Только к христианам он уже пришел, и уже ждут его второго пришествия, а к этим пацанам он еще даже и по первости не наведывался.

Так вот, появление Гутен Моргеновича отменило третью мировую войну, и мусульмане, поснимав башмаки, сапоги и чувяки, вошли в мечеть. И оттуда послышался практически треснувший голос имама Халиля уль Ислами, вещающий что-то невыносимо божественное.

И тут в толпе раздался голос Пини Гогенцоллерна:

– Евреи, очень похоже, что к этой мусульманской обуви приложил руку Моше Лукич Риббентроп. Более того, я вам скажу: больше к этой обуви руку никто не прикладывал…

Евреи, к которым обращался Пиня Гогенцоллерн, посмотрели на мусульманскую обувь и увидели, что она ничем не отличается от иудейской. А еще через секунду к такому же выводу пришло и христианское население. Только по отношению к христианской обуви. Включая и прусских шпионов, на сей раз загримированных под правый и левый ботинок от Моше Лукича Риббентропа.

И теперь скажите мне, если вам есть что сказать: какой смысл в межрелигиозных распрях, если на всех про всех есть всего один сапожник?

И в моем Городе воцарился мир. Все было бы замечательно, если бы не пресловутый Осел на площади Обрезания. И вся иудеохристианская цивилизация Города обратила свои взгляды на мечеть в ожидании решения вопроса мусульманской цивилизацией.

И через час выяснилось, что мусульманская цивилизация вопрос не решила. То есть от горячих голов поступали предложения зарезать Осла во славу Аллаха, но холодные головы его отвергли, мотивируя, что вряд ли зарезанный Осел добавит Аллаху, Милостивому и Милосердному, лишней славы…

И все, господа, это был финиш.

Ну и что прикажете делать в таком состоянии? Нет конца истории моего Города, нет ее завлекательного завершения. Чтобы все было хорошо. Чтобы катарсис накрыл все своим умиротворяющим лоскутным одеялом. Шекспир, Лопе де Вега, социалистический реализм. Ничего нет.

Город застыл в молчании у мечети арабского квартала, хотя я предпочитал бы увидеть его в повседневной многовековой суете на площади Обрезания, а я тоскливо смотрел на него из своей комнаты через монитор ноутбука. И тут из него раздался голос:

– Михаил Федорович, я придумала! Протяните мне карандаш…

Я протянул в монитор карандаш, который внезапно появился на моем столе. Он исчез в глубинах монитора, и на экране опять воцарилось темное молчание.

И тут его прорвал торжественный, как первомайский салют, крик Осла. Экран вспыхнул ослепительно-слепящим светом. Я закрыл глаза, а когда их вновь открыл, через мою комнату к двери на черкизовские просторы под звуки баяна Алехи Петрова шествовал дымящийся Осел с весьма и весьма пикантной юной Ослицей. И таки прошествовал. Во всяком случае, в комнате этой раскаленной пары нет.

На экране ноутбука промелькнули картины бытия моего Города, о котором вы только что прочли (если прочли). И напоследок мне подмигнул интернациональный Гутен Моргенович де Сааведра. А потом экран погас, потому что я не трогал мышь, боясь что-то спугнуть. И только справа горел зеленый огонек, показывая, что ноутбук работает. А я сидел и ждал…

Появится или нет?

Скажет словечко или нет?

Хоть как-то обозначит себя или нет?

Была она или нет?

Девица Ирка Бунжурна?

– Ты есть, Крошечка-Хаврошечка?!.

Где ты, малыш?..

Как же я?..

Не дает ответа…

Чудным звоном…

Смеркалось…