Вионор Меретуков - Лента Мебиуса Страница 46

Глава 17

Тогда совещание закончилось обещанием короля собрать всех снова месяца через два. Самсон сообщил присутствующим, что решил установить в стране демократию. Интересно, сможет ли с ней ужиться монархия? Ему хотелось бы знать, что из этого получится. И как быть с правом короля казнить и миловать, с которым король, при всех его либеральных представлениях о государственном устройстве, расставаться и не помышляет? И как будет называться новое государство? Республика Асперония?

Ясно, что при наличии короля это невозможно. Демократическое королевство Асперония? На взгляд короля, это уже звучит лучше.

Прецедентов в новейшей истории не так уж много, Нидерланды, Великобритания, вот, пожалуй, и всё, как говорится, раз, два и обчелся. Вот он и просит цвет асперонской интеллигенции подумать и дать предложения.

Не забыл он и об Аполлоне, публично признав, что лично несет ответственность за безобразный вид статуи греческого покровителя искусств, и поэтому возлагает на маркиза Урбана, министра внутренних дел, обязанности блюстителя работ по восстановлению недостающих частей тела вышеупомянутой скульптуры.

– Присобачь ему яйца, маркиз, – гремел король, – и все дела. Чтоб к утру все было в ажуре! Не забудь про кифару и лук. Не выполнишь – велю отрубить тебе голову!

И, развивая последнюю мысль, король с энтузиазмом добавил, что считает полезным тут же на деле апробировать зачатки либерализма и демократии.

– Мы постоянно везде и во всем медлим! Надо учиться действовать современно, то есть мудро, решительно и быстро! – король кулаком ударил по столу. – Поэтому я настоятельно рекомендую уважаемому собранию сейчас же пробаллотировать мое предложение о казни Урбана, не дожидаясь утра, независимо от того, успеет он к рассвету разобраться с аполлоновыми яйцами или нет. Медлить было бы негуманно. Для нас это минутное дело, а для Урбана – это несколько часов томительного ожидания… – пояснил король. – Повторяю, господа, было бы негуманно по отношению к министру заставлять его мучиться в неведении столько времени, когда все можно решить моментально. Так что, яйца – яйцами, а голосование – голосованием… Кто за то, чтобы казнить нашего дорогого маркиза Урбана? – весело спросил Самсон.

Подобного единодушия не ожидал никто. В зале мгновенно вырос лес рук. Некоторые тянули обе руки.

Не поднял руку только сам Урбан.

Его мятое, багровое от пьянства, лицо покрылось крупными каплями пота.

Король минуту с садистским удовольствием наблюдал за страданиями своего министра.

– Надеюсь, ты доволен? Это называется демократия в действии. Пусть это будет тебе уроком, маркиз, – сказал он Урбану, у которого от ужаса дрожала челюсть и ходили ходуном ноги. – Я сегодня, как ты заметил, милостив. До утра завтрашнего дня я прощаю тебя. Но учти, моя доброта не беспредельна.

(Заметим, уже к трем часам ночи статуя Аполлона оснастилась новыми яйцами, кифарой и луком).

Пока шло совещание, в аппаратной вовсю кипела работа. Сотрудники Нисельсона, установившие «прослушки» по всему залу, с трудом успевали записывать разговоры, которые вели между собой делегаты съезда.

Целая неделя ушла на обработку данных. Король знал, что эти данные могут так обработать, что там не останется и следа того, что происходило на самом деле.

Он предупредил начальника Тайной Канцелярии:

«Это в природе чиновника: делать и говорить то, что, по его мнению, ждет от него тот, кто сидит выше. Мне нужна правда, Нисельсон! Правда и еще раз правда! Ты понял меня?»

Граф подгонял сотрудников и лично участвовал в работе, и вот наконец тоненькая папка без названия легла на стол короля.

Но король не стал ее раскрывать, решив, что проделает это в самолете, по пути в Париж. Он умел ждать. Он воспитал в себе эту похвальную способность, ставшую чертой характера. Иногда он сам себе напоминал кота, который в предвкушении обеда может, покойно мурлыча, часами сидеть возле сахарницы, в которую попала мышь.

И вот настал момент, когда король Самсон, на пути из Армбурга в Париж, в уютной гостиной королевского авиалайнера, сидя в кресле и держа в одной руке стакан с виски и предвкушая развлечение, приступил к изучению содержимого папки.

Он не ожидал там найти ничего лестного для своей персоны. Увы, люди не благодарны. Сделаешь человеку добро, а он же тебя потом первый и придушит…

То, что он увидел, потрясло его.

В папке не было ни единого слова хулы в адрес короля.

Мало того, там не было даже малейшего намека на недовольство или сомнения в том, что король в том или ином случае поступает как-то не так.

Там были лишь потоки отработанного годами гладкого славословия. Превозносились мудрость и благонравие короля. Его доброта, справедливость и гуманизм. Высочайший интеллект, талант драматурга и широкая образованность.

Хотя в папке находились записи разговоров самых различных людей, казалось, что говорит один и тот же человек. Годы страха воспитали особую генерацию похожих друг на друга людей, не выходивших в разговорах за пределы некой лексической резервации.

Бертольд Хаас, известный профессор-историк, в беседе с неизвестным оппонентом сравнивал годы правления Самсона с царствованием великих королей прошлого.

Судя по тому, сколько он наговорил глупостей, профессор в студенческие годы невнимательно прослушал курс французской средневековой истории и поэтому слабо ориентировался в порядковых номерах королей.

Он всех Карлов свалил в одну кучу. У него Карл Третий Простоватый, потерявший Нормандию, путался под ногами Карла Пятого Мудрого, ненавидевшего Англию до такой степени, что запретил при нем упоминать название этой окутанной круглосуточными туманами страны. Этому последнему Карлу профессор приписал деяния Карла Шестого Безумного, которого, чтобы он не перекусал придворных, держали на цепи как бешеную собаку.

Но профессор из всего этого коктейля из французских королей ловко соорудил некую привлекательную фигуру просвещенного монарха, который покровительствовал художникам, писателям и философам, развивал ремесла, торговлю и промышленное производство, и верноподданно приладил его к своему исполненному неподдельной страсти панегирику о славных деяниях короля Самсона.

Писатель Жакоб Гоня, лауреат премии братьев Берковских, автор двадцатитомной «Саги о Березинерах», лицемерно жалуясь на излишнюю мягкость тиранического режима, предавал анафеме своих собратьев по перу.

Небрежность письма, отсутствие глубоких мыслей, мелкотемье, корявость, неряшливость стиля, многословие, штампы, прямо-таки словесный понос – вот что, по мнению Гони, характеризует состояние нынешней литературы.

Если бы у него было право давать советы королю, он бы порекомендовал тому не церемониться с так называемыми беллетристами и поэтами, подвизающимися на поприще благороднейшего из искусств.

По глубочайшему убеждению Гони, этих гнусных писак, разумеется, в интересах государства, следовало бы лишать головы на площади Победы или подвергать публичной порке шомполами.

Если поступать таким образом, то очень быстро можно будет добиться положительного эффекта. Плохие писатели моментально перевелись бы и остались одни хорошие. Выросли бы целые генерации талантов.

Когда писатель знает, что над его головой постоянно занесен топор, он поневоле научится создавать шедевры! О том, что Жакоб Гоня сам был ярчайшим представителем хищного племени литературных поденщиков, он, естественно, не говорил ни слова.

«Сага» принесла ему известность, по ней был снят телефильм, который стал любимым сериалом домработниц и пенсионеров.

В «Саге о Березинерах» прослеживалась судьба династии потомственных закройщиков и портных, подданных целого выводка королей Асперонии. Вымышленные Березинеры якобы обшивали королевскую семью на протяжении нескольких столетий. Гоне понадобилось призвать на помощь всю свою буйную фантазию, чтобы превратить пособие по кройке и шитью в роман-эпопею и раскатать его на двадцать полновесных томов.

В финальной главе «Саги» появлялся король Самсон, который за многолетнюю верную службу тираническому режиму награждал главу многочисленного семейства строителей нижнего и верхнего белья Бенциона Березинера золотыми ножницами с брильянтами и километровым отрезом шевиота.

Жакоб Гоня не мог не славить короля, излишне либеральное правление которого способствовал тому, что он из автора заметок на редкость убогого содержания, вроде: «Найден шампиньон весом два килограмма», или «У известной телеведущей Барбары Шмидт сбежала ангорская кошка», – превратился в писателя-миллионера.

И, конечно, Гоня, достигнув головокружительных беллетристических высот, славил короля. Еще бы ему не славить!

«Говорят, все в руках божьих… Но иногда Всевышнего трудно понять. Иногда Господа Бога заносит… Зачем, например, Он сделал меня королем?» – думал Самсон, наблюдая в иллюминатор приближающуюся земную твердь.