Максим Кантор - Красный свет Страница 48

Русские купцы, швыряющие в печь пачки ассигнаций, не выглядели такими мотами, каким кажется себе в этот момент майор Ричардс. Я вижу по выражению морковного лица, что он занят торопливым подсчетом: камберлендские сосиски с яичницей – четыре фунта пятьдесят пенсов, пинта пива – два фунта… Правды ради, свои планы майор никогда не приводил в исполнение: наступал новый день, я получал стандартный рацион – чай с молоком, бульон, галеты. Я радуюсь избавлению от мерзкой пищи, благодарю Провидение, что сосиски меня миновали, но проходит три месяца, и майор снова начинает сулить обильный ланч.

Книг много, я книгам рад. Издали две тонкие книжонки моих мемуаров – не совсем фальшивки: тюремщики настригли строчек из моих ежедневных записок, скомпоновали в нужном виде. Из послесловия я узнал наконец о своей судьбе. Оказывается, я бежал из Третьего рейха через Испанию и благополучно скончался в Швейцарии. Будто бы Геринг готовил план моего убийства: меня собирались вытолкнуть из самолета, а я улизнул, сам прыгнул с парашютом и так далее. Неправдоподобная история. Кто только это сочинил? Указал майору Ричардсу на этот абзац, Ричардс пожал плечами, слегка покраснел. Рекомендовал мне побольше писать – вот соберем материал, издадим правдивую книгу.

Он аккуратно собрал написанные сегодня листочки, унес к себе.

Любопытно, писал для них что-нибудь Рудольф Гесс? Гесса, как я слышал, перевели из Тауэра в Берлин, в тюрьму Шпандау, находящуюся в юрисдикции Британии, в Западном секторе. К Рудольфу приставлен был, как и ко мне, британский майор. Не сомневаюсь, тоже Ричардс. Поразительная подробность: Гесс считался пленником коалиции, и требовалось согласие всех стран-победительниц, чтобы отпустить его на свободу. Пока советская сторона была настроена мстительно по отношению к германским преступникам, Британия выдвигала предложение освободить Гесса. И естественно, получала советский отказ. Когда же рухнула Берлинская стена, советский руководитель Горбачев сам обратился с инициативой освободить Гесса. Дескать, довольно мучить старика! Тут же Рудольф Гесс повесился; точнее, его нашли повешенным на шнуре от электрической лампы. Зачем девяностолетний старик, который отсидел в камере пятьдесят с лишним лет, вдруг решил повеситься – об этом никто не спросил. Уверен, его удавил британский майор. Они испугались, что на воле Гесс заговорит. Он говорил не хуже Геринга, который заставлял зал Нюрнбергского суда вслушиваться в свою аргументацию.

В начале нашего знакомства я полагал, что майор Ричардс удавит меня. Не стали усыплять на американской базе – значит, удавят в Британии. Тем более что, как выяснилось, по официальным данным я давно покойник. Пару раз майор входил ко мне в комнату поздно вечером, безмолвно стоял у притолоки, переминался с ноги на ногу, бросал взгляды на мою подушку.

– У меня просьба, майор, – сказал я ему, – не душите меня подушкой. Это вульгарно. Я не хочу, чтобы вы подвесили мой труп, как сделали ваши коллеги с Рудольфом Гессом.

– Не говорите ерунды, мистер Ханфштангель, – майор Ричардс покраснел, стал похож на отварную морковь.

– Послушайте, – сказал я Ричардсу, – я живу уже так долго, что смерть для меня – избавление. Но когда представляю, как вы душите меня подушкой, мне делается неприятно. Возня мужчин в постели, причем один из них дряхлый старик. Отвратительно. Выберите иной способ.

– Никто не собирается вас убивать.

– Однако Гесса вы убили.

– Рудольф Гесс повесился.

– Спустя пятьдесят лет старик не вынес одиночества. Понимаю.

Дни мои однообразны: пишу воспоминания, смотрю в окно, размышляю. Мы поладили с майором. Однажды он сказал так:

– Сейчас в мире идет важный процесс – революционные изменения коснулись многих стран. В Ираке, как вы знаете…

– Знаю, – сказал я, – Саддам был новым Гитлером, вы почти нашли у него ядерное оружие.

– Оружие могло быть… – сказал майор Ричардс. – Плохо искали…

– Искали не хуже, чем Адольф – польскую провокацию… – На это Ричардс ничего не сказал.

– Пал режим Мубарака в Египте, – продолжал майор, помолчав, – пал режим Каддафи в Ливии; на этот раз даже не войска НАТО, сам народ сместил тирана…

– Вы немного бомбили, – сказал я.

– Каддафи был тиран, – сказал майор. – А что наши с ним раньше обнимались… С Гитлером тоже обнимались. Дипломатия! – Майор Ричардс, судя по всему, был противником дипломатических ухищрений. – Важно то, что процесс идет уже и в России.

– Позвольте, – сказал я, – еще двадцать пять лет назад, когда я жил в Штатах… Перестройка, Горбачев…

– Попытка была неудачной, мистер Ханфштангель. Власть опять стала авторитарной.

– Уверен, вы что-нибудь придумаете.

– Сегодня на площадях Москвы опять толпы…

– Работаете не покладая рук, майор?

– Находимся в контакте с лидерами оппозиции… – Майор всегда улыбается тихой улыбкой. Я забыл сказать, что на Рождество его дети присылают мне открытки. Однажды его дочка назвала меня в письме дедушкой.

– Чего вы от меня ждете?

– Вы интересны как человек, который активно занимался геополитикой в прошлом веке. Я прошу вас включиться и в сегодняшние события.

– Майор, вы знаете, сколько мне лет?

– Делитесь воспоминаниями. Иногда случайная деталь рассказа поможет в формировании концепции. Мы учимся на чужих ошибках. Здесь несколько гостей из Москвы, люди достойные, демократической ориентации.

– Ну что ж, – сказал я. А сам подумал: неужели мой мафусаилов век закончится еще одной авантюрой?

Вот, значит, как меня будут использовать. У них ничего не пропадает, кадры здесь берегут: все пошло в дело. Генерал-майор Рейнхард Гелен, глава оперативной разведки на советско-германском фронте, пригодился для работы в ЦРУ, его сразу, еще в 1945-м зачислили, а в 1949-м разведслужба Гелена уже вовсю работала как подразделение ЦРУ; «лионскому мяснику» Клаусу Барбье нашли занятие в Латинской Америке, он разгромил боливийских партизан, работал советником безопасности у диктатора Уго Бонсера; фельдмаршала Альберта Кессельринга, приговоренного к смертной казни за уничтожение Роттердама, личным распоряжением Черчилля вытащили из тюрьмы в 1947-м. Я все недоумевал: зачем его освободили, он же занялся созданием реваншистских партий? Значит, так надо было. Генерал-майора Отто Ремера, того самого, который подавил мятеж генералов в 1944-м и арестовал заговорщиков, специальным распоряжением освободили в 1947-м. Я тоже недоумевал: из неудавшегося заговора генералов вермахта сделали легенду, а того, кто заговорщиков арестовал, – освободили. Еще больше я удивился, когда узнал, что Отто Ремер основал в 1949-м неонацистскую партию – Социалистическая имперская партия, так она называлась. Он и Отто Скорцени путешествовали по Востоку, переводили на арабский язык «Майн кампф». Или Пауль Шефер: он пригодился Аугусто Пиночету для создания лагеря – поселка «Дигнидад». Всем дали работу. Вот и мне нашли применение. Ну что ж, я готов.

В гостиной ожидали трое упитанных мужчин – то были представители современной российской фронды. Один раскинулся на диване, двое по креслам – причем заняли самые удобные. По книгам я знаком с портретами былых поколений русских фрондеров – от Желябова до Солженицына. Сегодняшние оппозиционеры не были похожи на хрестоматийных борцов. В героях прошлого поражало сочетание каменных лиц и стремительных тел. Лица сегодняшних вождей были оживленные, а тела малоподвижные.

Я и сам плохо хожу, ноги уже не слушаются. Ни один из фрондеров не встал, не сделал попытки предложить мне свое место. Майор довел меня до стула у окна, я сел на жесткий стул, разглядывая гостей.

Сегодня русский язык изменился, русские пользуются английскими словами столь же часто, как родными. Мы поймали окончание разговора.

– Англичане научились готовить lobsters! – говорил тот, что сидел на диване. – Совсем другая кухня. Меня Курбатский соблазнил. Amasing!

– Come on! – сказал упитанный господин с синими от бритья щеками. – Не лучше, чем в Москве.

– Меня приглашали в «Палаццо Дукале» в Москве, – сообщил самый старый из них, с лицом скомканным, как носовой платок. – Поспорит с Европой.

Майор представил меня гостям. Представились и они.

Тот, что сидел на диване, оказался лидером оппозиции Николаем Пигановым. Пиганов – личность известная, в газетах часто публикуют портреты: Пиганов на водных лыжах, на трибуне митинга – несмотря на возраст, он охотно позирует в пляжном костюме.

Лидер оппозиции лениво пошевелил пальцами, изображая приветствие. Я в ответ пошевелил, как и он, пальцами поднятой руки. Жесты, которыми мы обменялись, напоминали стандартное нацистское «хайль!», но произвели мы эти жесты расслабленно, как принято в либеральной среде.

Синещекий господин отрекомендовался журналистом. Борис Ройтман – так звали его – сиял, как начищенный сапог эсэсовца, но блеск был не казарменный, то был самоуверенный блеск безнаказанного светского человека. Так лоснятся лица удачливых евреев, которым не надо прятаться по чердакам, в просвещенном мире они пожинают плоды своих былых невзгод. Впрочем, я тут же поправил себя. Блеск часто обманчив. Самоуверенности в Ройтмане не было, напротив, была растерянность, которую блеск скрывал – так сквозь лаковую поверхность картин Рембрандта пробивается горе; я задержал взгляд на этом человеке.