Борис Евсеев - Офирский скворец (сборник) Страница 48

– Что за идиотские слова вы опять выдумываете?

– Не обращайте внимания. Просто раскладка в моем внутреннем компьютере поменялась. Так теперь в моем мозгу ваше словцо «сологубовщина» читается. Скажите свое полное имя, – юстициарий молитвенно сложил руки, – и я у вас в голове тоже поменяю раскладку, поменяю шрифты, поменяю саму жизнь!

– Пшел вон, дурак! В зад себе изменения эти засунь!

– Да вы… вы просто тряпка.

Ты схватил юстициария за грудки, но сразу и отпустил, потому что увидел: сквозь листву продолжает выгибать бока тонкокожая креолка.

– Ладно, – неожиданно рассмеялся островитянин, – не серчайте. И про раскладку забудьте. Шрифты и раскладки в голове – для среднего ума. Важно другое: я бужу в себе азарт, но азартным не становлюсь. Азарт мне для мыслей нужен. Чувственная мысль – сильней мысли обычной. Эмоциональный ум – плодотворней, чем просто ум. Когда во мне чувственной мысли нет – я тот же автомат с лампочками! Обесточиваюсь, мигаю, перестаю себе мелкой монетой выигрыши выдавать. Но в схемах, что внутри меня, уже произошли разительные перемены. Скоро я начну выдавать не выигрыши, – проигрыши! Смертную казнь через повешение – не желаете? – стал опять свирепеть он, – а насчет четвертования как? Все равно людей что ни день расчленяют. А казнь – это вам не расчлененка, это закон!

– Что-то я не догоняю…

– Сам раньше не догонял, а теперь понял: наше сегодняшнее правосудие – дерзкая и опасная игра в поддавки! Мы попустительствуем преступлению, делаем его смыслом жизни для многих и многих. Иногда, наоборот: играем в сыщики-разбойники! Помните, в детстве? Никто не хотел быть сыщиком, все валом валили в разбойники! Нынешнее правосудие буксует потому, что мы все, поголовно, хотим стать бандосами. Даже те, кто сейчас сыщик или прокурор. Не удержались мы, съехали с реек! И давай грабить, убивать, хоронить живые еще души! И в глубине этой дерзкой игры потерялись нужные до зарезу слова: смертная казнь! А ведь смертная казнь – прообраз вечной смерти, которой должны быть подвергнуты здесь, на Земле, все неизбранные!

Ты оглянулся. На острове – вы, трое. Но почудились вдруг глазки в кустах…

Юстициарий продолжал орать:

– Мы обожаем убивать в беспамятстве или в угаре. А по закону убить – не смеем! Мы не люди, мы тусклые лампочки-диоды! Причем, включают и дистанционно выключают нас, шустрые айтишники с длиннющими хвостами… Зарубите себе на носу: суть смертной казни – в вечной смерти! Казненный человек не попадает ни в ад, ни в рай, его ждет нечто худшее: нескончаемая, вечная смерть! Вот потому, как только наше правосудие из игрового станет всамделишным, восстановит в правах смертную казнь и сопутствующую ей вечную смерть, – я вернусь!

– Под руку с креольской голой бабой?

– А хотя бы с ней. Может, скоро указ такой выйдет: осуждаемым на вечную смерть будут принудительно, – как в хроматоскопе, – показывать все, чего они лишаются: в том числе, креольских голых баб!

– Да вы изувер!

– Просто людей обманывать не хочу. Мы, мол, добренькие, либеральненькие, и поэтому вы – скоты и убийцы – качайтесь себе в гамаках, живите припеваючи, под нашим неусыпным присмотром… Кстати! Я здесь и акваланг припас. Сижу, бывает, под водой, как та лягва. Глазами – зырк-зырк. Информацию с поверхности воды – щелк-пощелк. А креолка на суше горюет, слезы льет, дура. Думает, утонул. Так вот: в воде, в этом более-менее чистом, не изгаженном гламурятиной поле, проносится информация – мама, не горюй! Библия – отдыхает. А мы тут все с мигрантами чикаемся! – нежданно-негаданно перекинулся он совсем на другое.

– Опять таджиков с азербайджанцами во всем винить будете?

– Вообще-то верно. Переборщили мы с ними. А ведь за ними мудрость Востока. Стал я как-то с одним подследственным азиатом про гул земли беседовать, а он возьми да и брякни: «Гул земли – это просто распоясавшийся низший дух. У нас в горах его так и зовут: Гулллл»!

Юстициария внезапно как ветром сдуло. Всплыл полузабытый эпизод.

Дело было в горах Киргизии. Собрались на журналистско-писательскую тусовку несколько десятков человек. Поселили над Бишкеком, в горах Ала-Тоо. База горнолыжная летом пустовала. Места много, времени тоже. Предстояло провести на базе три дня и две ночи. Ближайшее селение – в двенадцати километрах. Высота над уровнем моря – 3600. Рядом – урочище Ала-Арча. Зелено в горах и прохладно: август. По утрам хрипло и нежно гоготали дикие индюки, улары. Вечером и ночью за территорию базы выходить запрещалось: только-только отпылал узбекско-киргизский конфликт. И хотя случился он много южнее, в Джалал-Абадской долине, здесь, в нависших над Бишкеком горах, было тоже неспокойно. Говорили: именно сюда перебрался Черный Айбек, – по паспорту Айбек Мирсалимов, – который весь этот конфликт и замутил.

Но сильней всего пугал несуетных наших хозяев не Черный Айбек, который, как рассказали, давно пресытился и войной, и пирами жизни, – пугал появившийся здесь огромных размеров рыжий волк. Зверь редкий, зверь, занесенный в Красную книгу, на человека раньше никогда не нападавший, да и размерами обычному серому волку сильно уступавший. Но то было раньше, а теперь…

Как раз перед нашим приездом рыжий растерзал молодую женщину и утащил ее шестилетнего сына.

Выйдя вечером на крыльцо, ты прислушался. Волчьего воя слышно не было. Хотя еще вчера он вволю разносился над пропастями и кустарником.

Волков ты не боялся, знал два-три жеста и несколько звуков, которые вмиг хищников обездвиживали. Звуки эти были странные, ни на какие другие не похожие, произносить их можно было только в случае крайней опасности и только при встрече с волком или бешеной собакой. Звукам и жестам обучила бабушка, которая в 50-е годы сама с волком в новороссийской степи столкнулась и осталась жива. А волк этот несколько лет подряд приходил огородами к нашему дому, стоявшему на самом краю маленького курортного городка, и тоскливо подвывал. Волчица скулит. Волк воет. Вой этот ты слышал собственными ушами и знал: воет волк, заматеревший, крупный…

Думая про того, давнишнего волка и отойдя довольно далеко от базы, стал уже поворачивать назад, как вдруг раздался неясный звук. Пришлось укрыться за камнем.

Показался пастух. Вчера он уже приходил на базу, судорожно вздыхая, дрожащими руками катал по сукну бильярдные шары. Это его жену растерзал, а шестилетнего сына утащил и тоже, наверное, кончил рыжий волк.

Сейчас пастух ступал мерно, обреченно. Белый войлочный колпак его сбился набок. На руках он нес мальчика. Тот был мертв. Лицо мальчика было не по-восточному, светлым, тело – ничуть не оцарапано.

– Уллым, уллым, – едва ворочая коснеющим языком, причитал пастух.

Ты уже хотел выйти из укрытия, чтобы пастуха встряхнуть, может, дать ему леща, крикнуть – жизнь не кончена!..

Вдруг раздался новый звук: мелко просыпались камни и откуда-то сверху, по укрытой зарослями тропе, сбежал увешанный оружием, белобородый, однако совсем еще не старый человек в новеньком камуфляже. Через плечо его был перекинут автомат с подствольным гранатометом, за поясом – штурмовой револьвер РШ-12, на спине армейский ранец.

Спустившийся посмотрел сердито на пастуха, чуть повременил, бережно взял из рук его мертвого мальчика и куда-то со своей ношей ушел.

– Гулл, Гулл, – чуть переменил звуки пастух, – Аш-Хаду Анла… Свидетельствую, – что нет! Аш-Хаду Анла… Возьми, Гулл, мертвого, отдай, Гулл, живого…

Ты повернул на базу. «Гулл! Гулл!» – неслось вдогон.

На следующее утро в уши случайно влетел разговор русского картографа и киргиза, начальника базы:

– …мертвый малец в гнезде у кумая был. Кумай – по-вашему, снежный гриф. Перо белое, голова плешивая. А весит – ого-го! Пятнадцать кэгэ весит, однако. Крылья – три с лишним метра в размахе.

– Брось заливать.

– Не брось, – а в гнезде у кумая малец нашелся. Волк мальца на потом припрятал, кумай у волка мальца украл. Уже мертвым в гнездо принес. Только пустое гнездо у кумая теперь… Когда кумай улетел, пастух мальца забрал. Пока нес – умом тронулся. Человек Черного Айбека, – мутный человек, непонятный человек, может, сам низший дух, может, Белый Гулл!.. Плохим людям этот Гулл несет плохое, хорошим – хорошее… Дальше так: человек Айбека пастуха встретил, мальца отнял, в гнездо отнес. Дождался снежного грифа, убил его. После положил мальца и кумая рядом, а гнездо поджег. Сам кричал, сам, обжигаясь, прыгал вокруг, выл жутко, как волк! Огнепоклонник, однако. Слышишь? Дымком тянет. Это от догорающего гнезда. А, может, большие пожары у нас впереди…

– Слышь, Сим? У тебя че, опять нюхалку соплями забило? Автомат игровой сгорел, говорю! Залей его водой и айда в переговорную!