Вацлав Михальский - Собрание сочинений в десяти томах. Том девятый. Ave Maria Страница 49

Имеющий уши, да услышит. Услышала Ксения из разговора двух молоденьких медсестер и то, что «Домбровский поступил не по “скорой”. Его привезла в семь утра наша Домбровская, наверное, они родственники, может, двоюродный брат. Еще темно было, я как раз дежурила в приемном покое».

Эти слова молоденькой медсестры, которая не видела Ксению из-за ширмы и которую не видела Ксения, навсегда запечатлелись в ее памяти. Тут было о чем подумать, но Ксения заставила себя не думать: «Сейчас не до того, лишь бы выжил…»

Пока Глаша и Катя пришивали зайцу Моте левое ухо из красного лоскутка, а младшая Александра и младший Адам занимались кутенком, Анна Карповна достала из своего тайничка фронтовые фотографии, на которых были ее дочь Александра и Адам. Пристально вглядываясь в лицо молодого мужа дочери, Анна Карповна думала: «Красивый человек, но, боже, какие трагические у него глаза… У его детей от Ксении глаза точно такие же, но без трагизма, и у нашей Кати такие же глаза, но без тени трагического… Все четверо детей на одно лицо – сильная кровь…»

– Катя, спроси бабушку, когда придет ветеринар, – попросил Адам, и в ту же минуту позвонили в дверь – пришла большая грузная женщина-ветеринар с красным большим лицом и седыми усиками над верхней губой. Ветеринара, конечно же, «организовала» вездесущая и всеобъемлющая Надя-неотложка – мать Артема. Тогда в Москве было не так уж и много ветеринаров, впрочем, как и живущих по квартирам собак и кошек.

Женщина-ветеринар нашла у кутенка истощение, малокровие и еще какую-то болезнь, которую она назвала по-латыни, а переводить не стала.

Бабушка Анна Карповна потом сказала, что женщина-ветеринар имела в виду глистов, от которых полагалось скормить кутенку таблетку, которую она приложила при расчете.

– А как его лечить? – спросил врача Адам.

– Кормите.

– А он какой породы? – спросил Адам.

– У него много пород, может, восемнадцать.

– Уйя! – восторженно взвизгнула Глаша. – Я так и думала, что он принц. – Недавно вслед за братом она прочла книжку «Принц и нищий». Страсть к чтению была у них семейная. – Он на помойке жил, значит, был нищий, а теперь он у вас живет, значит, настоящий принц!

Пошептавшись с бабушкой на кухне и оставив таблетку, женщина-ветеринар ушла.

– Какая большая тетя, – заметила Катя.

– Ага, как лошадь, – обрадованно сказала Глаша. – Тетя-лошадь.

– Глашка, смотри, получишь, – осадила сестру Александра.

– Нет, он маркиз, – сказал младший Адам, – давайте назовем его Маркиз.

– Красиво, – сказала Катя, которой безотчетно нравилось все, что говорил и делал младший Адам.

– Решено: Маркиз! – подняла вверх руку Александра Вторая, и следом за ней все проголосовали единогласно.

Кутенок смирно сидел на своей подстилке и, чуть подняв вверх морду, внимательно следил за детьми, только что нарекшими его Маркизом.

– Адьку собаки уважают, и он умеет с ними ладить, – сказала младшая Александра, – значит, Адька должен быть воспитателем Маркиза, и еще Катя, чтобы Маркиз к ней привык, а то мы уедем, и ему будет обидно.

– Да, – задумчиво произнесла Глафира, – когда мы уедем, Маркизу будет обидно. – Судя по тону, ей самой уезжать из Москвы очень не хотелось.

Маркиз был длинноногий, с толстыми лапами, с большими висячими черными ушами и весь черный со светло-коричневыми подпалинами, особенно по животу.

– Жалко, что он не говорит, – вглядываясь в прекрасные глаза Маркиза, сказала Глаша.

– Зато все понимает, – сказал Адам, – а ты, например, говоришь много, а понимаешь мало.

– За что ты ее так, Адик? – вмешалась в разговор Анна Карповна. – Это неправда. Глаша очень смышленая девочка.

Довольная Глаша тут же показала брату язык и пошла со своим двуухим зайцем в комнату, где их разместили, в гостиную.

Шел третий день пребывания детей в семье Анны Карповны. Она позвонила Наде поблагодарить ее за ветеринара, потом попросила подозвать Артема и сказала ему:

– Тёма, к нам родственники приехали: две девочки и мальчик. Тёма, ты бы показал им Москву.

– Хорошо, мама Ана, я сейчас приеду, – безо всяких оговорок согласился Артем, мама Аня редко просила его о чем-нибудь и была для него непреложным авторитетом.

И вот приехал Артем. Ему только что исполнилось шестнадцать лет, и он учился в десятом классе, потому что, как и Глафира, пошел в школу неполных шести лет. Как и Глаша, он освоил чтение к четырем годам, и не отдать его в школу раньше положенных семи лет было просто невозможно. Сейчас это был рослый худенький парнишка, одетый по последней московской моде. Когда он снял драповое темно-серое полупальто, то оказался в длиннополом пиджаке, брюках-дудочках, в белой рубашке и даже в узеньком черном галстуке, туфли у него были тоже узкие, в меру остроносые, а черные волосы набриолинены, отчего блестели. У него были крупные правильные черты лица, полные губы, еще не усики, но уже очень заметный черный пушок над верхней губой.

– Здравствуйте, дамы и господа, – сказал Артем и протянул руку сначала Адаму, потом Глаше, потом Кате, потом Александре, которая не ответила ему рукопожатием, а только кивнула в знак приветствия. На выходку Александры Артем никак не отреагировал, что было единственно верным решением в данной ситуации. Артем пользовался большим успехом у девочек и понимал их выходки правильно: ему показалось, что он произвел на Александру сильное впечатление. Да и она, на его взгляд, была не дурна собой: рослая, стройная, с явно наметившейся грудью под свитерком. Артем подумал, что ей лет четырнадцать, то, что надо.

Первым делом решили посетить Красную площадь.

– А почему она красная? – спросила Глаша на Красной площади. – Она серая. Камушки серые, только стенка красноватая.

– Красная в смысле красивая, самая лучшая, – сказала сестре Александра, но услышали все.

Артем взглянул на Александру с уважением, он и сам не знал, что красная – значит красивая.

– Красна девица, – тут же сообразил Артем и победно взглянул на Александру.

– Сообразительный, – насмешливо и чуть слышно проговорила Александра. Чего-чего, а ехидства и всякого рода непокорности было в ее тринадцать лет хоть отбавляй.

Артем расслышал, но сделал вид, что пропустил мимо ушей. У него было замечательное качество – не лезть по пустякам в бутылку; в дальнейшей жизни, особенно в годы антисоветской власти, оно ему очень пригодилось.

В Мавзолей, к которому тянулась длиннющая очередь, в основном из гостей столицы, и на котором было начертано «Ленин – Сталин» – два псевдонима, как сказала бы Мария Александровна Мерзловская, стоять не стали. И вообще, Красная площадь не произвела на детей того впечатления, которое сложилось у них по рассказам, фильмам, картинкам. Миф оказался сильнее действительности.

– Я хочу по-маленькому, – прошептала на ухо сестре Глаша.

– Что, посередине площади сядешь – вместо парада? – так же шепотом вопросом на вопрос ответила Александра.

– Я хочу. Спроси у Артема.

Александра постеснялась спросить у Артема и шепнула на ухо Екатерине суть дела.

– Хорошо, – согласилась Катя. Отвела Артема в сторонку и изложила ему смысл насущной потребности Глафиры.

– Только напротив телеграфа я знаю, – сказал Артем, – пошли быстро. А ты, Глаша, главное, про это не думай, – заботливо и как-то очень по-взрослому добавил Артем. – Главное – выбрось из головы, и тогда точняк дойдем.

Вслед за Артемом, взявшим Глашу за руку, все стремительно двинулись в сторону Центрального телеграфа. На самом деле общеизвестный туалет был и рядом с ГУМом, но Артем как-то упустил его из памяти.

Туалет напротив Центрального телеграфа помещался справа, за углом тогдашнего проезда Художественного театра, а ныне Камергерского переулка, в подвале, куда вели крутые ступеньки и где над входом было начертано «М/Ж».

Недалеко от входа в туалет, ближе к углу переулка и бывшей улицы Горького, а ныне Тверской, висела афиша: «А. П. Чехов. “Три сестры”. Постановка В. И. Немировича-Данченко». Такие афиши висели по всему переулку, а особенно много непосредственно возле зеленоватого здания Художественного театра.

Таким образом, первым общественным местом в московском закрытом помещении был общественный туалет, кстати сказать, довольно чистый и почти не пахнущий хлоркой. Внизу, у входа, за низким деревянным прилавком сидела опрятная пожилая женщина в синем халате, к деревянному прилавку была прикручена посередине шурупом оранжевая пластмассовая тарелка, полная металлических монет. Туалет был бесплатный, но кто хотел, клал в тарелку мелочь – на тряпки, швабры, совки, так считалось. Клали мелочь если и не все, то большинство посетителей.

– За всех! – положив в тарелку пятирублевую ассигнацию и обведя широким жестом девочек, Адама, себя, сказал Артем и добавил: – Сдачи не надо.

Женщина в синем халате тут же сунула пятерку себе в карман, девочки побежали в свое отделение, а Артем и Адам пошли в свое. Этот широкий жест Артема Кареновича вошел в анналы его биографии, и Катя, Александра, Глаша и Адам допекали его потом этим многие лета.