Елена Стяжкина - Всё так (сборник) Страница 49

Первыми забылись колдуны. Рассосались как не было. Ушли враги, дэмоны, желание менять квартиры… И другие желания, считавшиеся странными. Их место занял немецкий язык. И детство, в котором были бонна, фарфоровая кукла, привезенная отцом из Парижа, пони, подаренный крестным, и бесконечный поиск салфетницы, без которой невозможно начинать обед.

Врачи говорят, что в склерозе только детство и имеет значение. Только оно и помнится хорошо.

«Мне надо чаще бывать в свете, – говорит бабушка Шура. – Я провела здесь буквально полчаса, и меня трижды расцеловали и угостили шампанским».

«У тебя диабет! – возмущается папа. – Тебе нельзя спиртного!»

«Неужели? Ты думаешь, что это может мне навредить?»

Бабушка Шура у нас ровесница Первой мировой.

И мне кажется, что по поводу пони она врет.

12 сентября

План взятия Бастилии такой: в два часа дня Андрюша приедет к нам домой забирать Катю. В четыре факт передачи собственности подтвердит специально обученная женщина из Дворца бракосочетаний. В шесть по этому поводу можно будет напиться. В ресторане без леопардов. Без леопардов – это пока единственная хорошая новость.

– Что тебе не нравится? – спрашивает Катя.

– Промежутки, – говорю я. – Что мы все будем делать в промежутках?

– Фотографироваться!

– У нас дома?

– Немножко дома. Потом поедем в театры… Нам дали много абонементов за это.

– Катя?! – рычит Сережа. – Я чего-то еще не знаю о твоей жизни? За что вам дали абонементы?

– Ну это как наказание.

– Это я понял… Дальше…

– Мы будем фотографироваться на сценах, в ямах, в пустом зрительном зале и в ложах… Бесплатно нас не пускали. Пришлось покупать много билетов. А много билетов – это же абонемент?

– В яме – зачем? – уточняет Сережа.

– Это романтично. Пюпитры, стулья, приглушенный свет. И мы…

– А мы? – спрашиваю я.

– А вы пока побудете дома. Или начнете потихоньку ехать. В общем, найдете чем заняться… Да?

Раечка сказала, что забирать Катю приедут самые близкие двадцать – двадцать пять человек. Многих из них она не видела сто лет, но от этого они не перестали быть близкими. Я понимаю. У нас всё так же. И наших «самых близких» примерно столько же. Вижу я их, правда, чаще, чем Раечка. И еще неизвестно, кому из нас больше повезло.

В общем, двадцать пять плюс двадцать пять… Комиссия по проверке качества. ОТК. Госприемка. Стенка на стенку. Много шампанского. Непредсказуемые последствия. И полтора часа непринужденного общения.

Мне надо научиться по-новому любить людей. Много людей.

*

«Что делать? Что делать? Ты подумала вообще своей головой, что делать???!»

Нет, я не подумала. Но мне интересно. Сережины реакции иногда бывают такими захватывающими. Он настоящий выдумщик. Иногда даже творец.

Носится вокруг кровати. Из одежды – очки. Обычно он стесняется в очках. Считается, что они даны ему для чтения. В темноте.

– Мы пропали!

– Почему?

– У тебя есть шестьдесят бокалов? Или хоть стаканов? Шестьдесят хоть каких-нибудь пьющих сосудов? Есть?

– А у тебя?

Три рюмки из разных сервизов – одна водочная, две коньячные. Два пузатых бокала на ножке. Два худеньких, хрустальных. Тоже на ножке. Четыре емкости для пития мартини (откуда они у нас?). Два синеньких стакана для сока. Зато много чашек. Почти двенадцать штук, если считать мою любимую, которую я лично никому давать не собираюсь.

Мы сидим на кухне, не зажигая света.

– Припомни хорошенько, может быть, кто-то дарил нам когда-нибудь, а ты спрятала? А?

Я не вижу его лица. Но уверена: лицо трагическое, честное и красивое.

– Знаешь, – говорю я, – тебе очень идут очки.

И мы держимся.

Мы держимся за руки.

13 сентября

Потратили деньги впустую: семьдесят бокалов (а вдруг побьются?), мне платье (надену один раз, но буду здороваться с ним при встрече в шкафу; втайне буду еще гордиться, что оно у меня есть), Мише и Сереже – по костюму, проценты по кредиту (до «тела» пока не добрались; и точно не знаем, есть ли у него вообще тело). Два… нет, три, потом сразу пять номеров в гостинице (Савельев? Великий Вовка? Его другие дети? Вдруг Слава? Несколько Раечкиных неизвестных родственников?). Взяли десять.

Мешок пшена. Потому что оптом дешевле, потому что в посыпании захотят участвовать все. Что останется – съедим зимой. Мы любим пшенную кашу.

Мешок розовых (красных, белых, оранжевых) лепестков, которые пока еще цветы… Заберем в пятницу, чтобы не завяли. Тоже на присыпку.

Скатерть на кухонный стол. У меня есть две, но Сережа об этом не знает. Две одинаковые, но их могут пропалить, запачкать, порвать. А я лично после свадьбы еще собираюсь жить. На вопрос «Как?» уже почти не отвечаю.

Еще купили полотенца, три по восемь рулонов туалетной бумаги («Они все зайдут к нам покакать, да?» – брезгливо спросил Миша), четыре освежителя воздуха, пылесос (у нас не было потому что), три подноса для бутербродов, электрические лампочки, салфетки, удобрения для домашних растений (я почему-то уверена, что гости будут сыпать в горшки пепел и тушить о землю в них окурки), аптечку, отдельно еще бинты, зеленку, йод, физрастворы (семь флаконов), системы для капельниц (Сережа сказал: «Физраствор без капельниц – деньги на ветер!» Раньше он так говорил про водку и пиво).

И что-то еще – по мелочи.

Деньги кончились, а ощущение, что мы о чем-то забыли, – нет.

14 сентября

– Как думаешь, а Бог… Он создал всё-всё-всё? Всё на свете? – с надеждой спрашивает Миша по дороге из школы домой.

Мне трудно ответить на этот вопрос. И себе трудно, и другим. Особенно тем, кто потихоньку разговаривает с собственной шапкой (она считается предательницей, потому что все время сползает на лоб. «Какая же ты… И слов у меня для тебя нет!» – говорит ей Миша шепотом. И это большое шапкино везение, потому что с зубной щеткой он вообще в состоянии бойкота…).

– Всё? – Миша дергает меня за руку.

– Да, – соглашаюсь я. Потому что это только кажется, что значительную часть нашего материального мира сегодня создали китайцы. Я не против китайцев. Я просто уверена, что им самим приятнее было бы думать, что их создал Бог, а не Мао Цзэдун. – Да! – говорю я уже совсем родительским голосом. Голосом, в котором нет никаких сомнений.

– Значит, и ластик тоже? Да? Значит, Он в принципе не против, чтобы я немножко подтирал в тетради?

15 сентября

– А если Андрюша ей потом разонравится? – спрашивает Сережа.

– А если она ему?

– Как это? – Он пытается удержать брови, но они предательски ползут на лоб.

– Ты похож на Брежнева, – говорю я. – А если не понравится, то они, представь, разведутся.

– Ты очень легко и безответственно относишься к институту брака…

Ага.

А еще иногда я специально тихо-тихо дышу по ночам. Делаю вид, что меня нет. Сережа пугается, трогает меня за плечо (осторожно трогает – а вдруг я труп?), потом договаривается со смелостью, переваливается через меня, наклоняется над моим носом и сердится: «Почему я уже пять минут не слышу, как ты сопишь?!»

Десять. Обычно проходит десять минут. Но это не имеет значения.

А еще он на меня смотрит. В его глазах у меня такая талия и грудь (и, скорее всего, попа), что я сама себе завидую.

Когда мы идем через дорогу, он берет меня за руку. Считается, что я боюсь машин. И я правда их боюсь.

Еще есть много всего… Всего, в чем нет слов. И ничего такого специального тоже нет.

И все это не похоже на изюм из булки. Это похоже на большой-пребольшой зонтик из неба, солнца, шоколадных конфет, безе, маринованного мяса, жареных каштанов и теплого одеяла.

Такой себе странный зонтик. Но у меня есть.

*

И – да. Да, я очень безответственно отношусь к институту брака. И говорит это человек, который женился на мне ради распределения по месту жительства! Нагло, фиктивно и чисто по-дружески.

Когда он заканчивал институт, у меня уже были высшее образование и Катя. И прописка. А у него – только перспектива отправиться в сельскую больницу куда-нибудь к черту на рога. В пределах, конечно, нашей большой и знаменитой родины, которой он успел отслужить, а потому получил представление о том, какими замысловатыми могут оказаться рога этого самого черта.

«Давай поженимся, – сказал он. – Поженимся, и я останусь».

«Почему нет?» – ответила я.

Мы скрепили наш фиктивный союз установкой нового кухонного гарнитура. Гарнитур – почти новый – достался мне от Игоря и Инны. Им случайно дали два. В результате какой-то бартерной сделки с талонами, водкой, сахаром и машинным маслом.

После свадьбы мы с Сережей иногда встречались в компаниях. У него, подлеца, были разные девушки-брюнетки. У меня тоже – великая любовь. С надеждой на Бонч-Бруевича.

В общем, он мне изменял целых два года. Конечно, я терпела. И не открывала глаз. Ни себе, ни всем этим Маринам-Оксанам-Верам и даже одной девушке с именем Эмма тоже не открывала.