Ольга Покровская - Булочник и Весна Страница 49

– Колюшка! – вскричал он, зажав мобильник между ухом и плечом. – Просыпайся, дорогой! Топай к нам! Сегодня афиши расклеили! Хоть порадуетесь за меня!

Он дал отбой и, вдруг растеряв запал, опустился на стул.

– Вот и представьте – в самое мёртвое для искусства время! Так не бывает, это против всех законов, но для меня Жанна сделала исключение. Как только весна умыкнёт сограждан на огороды – мы со своей премьерой тут как тут! Не сомневайтесь, пустой зал нам обеспечен… – и Николай Андреич нежно, словно желая утешить свой спектакль, пробежал взглядом по буквам афиши.

– Знаете, Костя, я всю жизнь хожу с полными горстями – и никому ничего не надо. Гляньте, вон, как хозяйка моя скучает! – и кивнул на окошко.

Фигура Ирины в тулупчике и алёнушкином платке виднелась между голыми деревьями. Она стояла на краю участка, там, где картофельные наделы обрушиваются с холма в долину, и ждала корабль. Неотрывно смотрела в морскую гладь убегающего на север неба.

– Даже не думал, что встречу в своей семье такое воинственное безразличие, – скорбно проговорил Тузин.

– Сами виноваты, – сказал я. – Держите человека в загоне. Хоть бы пригласили её куда-нибудь. Не в театр!..

– Что значит – не в театр? – вскипел Тузин. – Она должна была разделить со мной мою жизнь! Разделить, понимаете? А ей надо, чтоб я деньги приносил и носки не разбрасывал! А у меня нет денег! Дар есть, а денег нет! – Он громыхнул стулом и, встав, подошёл к окну.

Я тоже поднялся, не зная, собираются ли ещё меня угощать или уже можно идти восвояси. Слава богу, Тузин заметил мой жест и возмутился:

– Ну что вы вскочили! Думаете, я буду с вами ругаться? Не надейтесь! Мне ведь надо, в конце концов, с кем-нибудь выпить!

Тут и Коля подоспел. Он оказался в чистой клетчатой рубашке и бритый – сразу видно, пришёл на именины. С собой же принёс узорчатую штуковину величиной с пол-ладони, которую, пользуясь врождённой кладосенсорикой, выковырял по дороге из канавы. Мы тщательно изучили зелёную медь дуги и пришли к коллегиальному решению: это фрагмент старинного стремени!

Пока мы обсуждали Колину находку, а также скорую премьеру спектакля, мартовский день угас. Пропуская перед собой Тузика с Васькой, в дом вошла Ирина и стащила со второго этажа погрязшего в компьютерных войнах Мишу. Бросила неодобрительный взгляд на наш холостяцкий стол.

– Ирин, Мишаня, глядите – стремя! В канаве раскопал! – похвастал Коля. Ирина подошла к столу, повертела в тонких пальчиках погнутый металл и, вдруг переменившись, улыбнулась:

– Знаете что! А напеку я по такому случаю оладьи!

– Это в честь Колиной железяки? – полюбопытствовал Тузин. – А мои афиши, Ирина Ильинична, вам до фени?

– Ирин, а сметана есть? Или, может, сгонять в магазинчик? – заволновался Коля.

– Сиди уже! Знаю я твою сметану! – отозвалась из кухни Ирина. Но по голосу было слышно – она подобрела. Святая цель накормить четверых мужиков согрела её, прогнала тоску.

Вот и прожит день – расклеены афиши, добыт телефон Ильи, вчерашний мрак сменяется новой надеждой. В синей гостиной с хрупкой мебелью и настенными фотографиями я предвижу Майю. Не то чтобы она без ума от Ирины, но вполне может с ней ладить. А с Николаем Андреичем они даже поют. Конечно, поют – ну а как же!

Только всё это будет чуть позже. Ты, брат, главное, верь и терпи. И не ропщи, оглядись вокруг – разве плохо? Хорошо, весело: Тузин примеривает Колино стремя к тапку. Миша стырил мой богатый игрушками телефон. Коля, высыпав спички из коробка, кладёт пятый венец будущей баньки.

И я смотрю на моих соседей, на тёмный март, постукивающий в окно, и в груди саднит неизлитое чувство – может быть, и любовь. Потому что через всю отлучённость от семьи люблю наш монастырёк и боюсь, мы не долго продержимся в нём на оладьях.

Я сел на корточки и погладил холку старой рыжей собаки, разлёгшейся посередине гостиной.

– До чего ж ты хороший, хороший пёс! – сказал я вслух. – Смотри-ка, нос у тебя до чего хорош! А уши! Всё ты понимаешь. Жуй вкусную собачью еду! Будь здоров!

35 Журналистское расследование, часть первая

А утром я позвонил Илье. В прорывах туч посверкивало, как голубые молнии, грядущее небо апреля. Связь прерывалась.

– Да я не дома сейчас, на речке! – угадывалось в разломах. – Смотрю вот на лёд.

– Рыбу, что ли, ловишь?

Илья засмеялся и произнёс довольно длинную реплику. Между глухими провалами я выудил несколько слов – «свет», «Вишера», «по памяти». После этого голос стёрся совсем.

Я перезвонил. На мой вопрос, когда он собирается приехать, Илья сказал, что мог бы прямо сегодня. Вот только допишет, пока глаз помнит утренние оттенки, потом забежит домой, переоденется и сразу – на автобус. Правда, если мама себя плохо чувствует, а Оле куда-нибудь надо, то ему придётся остаться и приглядеть за Санькой. Но тогда он приедет завтра или в другой день, на который договоримся.

Всё это донеслось до меня без каких-либо провалов и заминок. Я слушал Илью, удивляясь по привычке. В мегаполисе от холода душ воздух застыл и сделался плотен, как резина. Иногда, чтобы один человек к другому пробился, эту резину надо пилить годами. А у нас только дунь – и вот уже он тебе брат и по-родственному докладывает, что да как у него на душе и в жизни.

Мы условились с Ильёй, что он проявится в ближайшее время, и распрощались. Но ни в тот день, ни на следующий, ни даже через неделю Илья не приехал. Правда, позвонил и с воодушевлением заверил меня, что в конце марта они с напарником будут готовы приступить к работе.

Пока я ждал Илью, грянула оттепель, обильная, как июльский ливень. Спёкшиеся снега в полях ожидали своего превращения в ручьи. Под холмом, почуяв кровь весны, выпростался из преисподней и стремительно пошёл в рост пажковский монстр. В рыжую рану земли, кишащую страшным числом оранжевых человечков, вбивали сваи. На сваи, перекрытие за перекрытием, клали плиты. Громада росла быстрее, чем таял снег. Каждое утро, выезжая на работу, я видел, как она прибавляет в росте, но словно не верил творящемуся. Снопы красноватых берёз были реальны, а комплекс – призрачен. Рано или поздно он должен был сгинуть в свой виртуальный мир, оставив нам поле пшеницы.

Петя был со мной не согласен. Мы говорили с ним как-то по телефону, и он обсмеял мои мистические надежды. «Пажков играет без ляпов, и не рассчитывай!»

Похоже, Михал Глебыч и правда становился героем, своего рода Наполеоном наших мест. Я слышал разговоры о нём на бензозаправке, на рынке стройматериалов и, само собой, в магазинчике напротив монастырских ворот, куда Ирина, Коля и прочие обитатели нашей деревни бегали за хлебом и бакалеей.

Однажды в воскресный полдень я отправился туда за сигаретами. К моему удивлению, площадка возле магазина, где обычно скучали две-три машины, оказалась местом проведения странного мероприятия.

Посередине был установлен стол по типу верстака. На нём бушевал, притопывая, человек солидного роста. Надо лбом его стояла торчком шевелюра цвета меди, водянистые глаза выкатились, лицо побагровело, на шее вздулись жилы. Человек громил власти, но в гневном его облике было что-то открытое, детское. Я подошёл и втёрся в кучку людей, которую по малочисленности никак нельзя было назвать толпой.

Кучка, однако же, гудела и шевелилась. Из гула выстреливали выкрики. Стараясь вникнуть в смысл толкаемых с верстака речей, я подвинулся вперёд. Что-то звякнуло у меня под рукой: рядом со мной стоял молодой рабочий с ведром – чернобровый, орлиноглазый, в резиновых сапогах и спецовке.

– Не знаете, что за мероприятие? – спросил я соседа.

– Да Лёня митингует, из газеты, – отозвался он гортанным голосом, с акцентом, по которому я не сумел определить национальность.

– А в связи с чем?

– Интернат хотят расселять по больницам – раз. Строят этот вот, как его, где не положено – два, – ответил парень и вздохнул, как после трудной работы.

Тем временем человек на верстаке, то есть теперь уж не просто человек, а «Лёня», пустил в народ листовки. Я взял одну.

Закончив раздачу, Лёня спрыгнул на землю. Несколько человек обступили его нескладную фигуру, а я отправился покупать сигареты.

Дома, сварганив кое-какой обед, я положил перед собой агитмакулатуру, оказавшуюся еженедельной газетой с дивным названием «По совести». Двойной листок формата А4 был полон ярости в адрес губителей заповедной земли. Главный редактор Леонид Рык приводил список нарушений закона, имевших место при получении разрешения на строительство. Всё это было ясно, напрасно и старо как мир. Зато в качестве бонуса к сухим строкам прикладывалось жизнеописание Михаила Глебовича Пажкова – главного вдохновителя и инвестора проектов, в числе которых оказался и наш.

Статью открывала фотография героя – копёнка коричневых волос, вздёрнутый нос, правый угол рта плывёт вверх. Маленькие, но примечательные глаза уставились в объектив. В них страсть и лёд.