Юлия Лешко - Ангел в темноте Страница 5

Но эта лишенная выражения интонация мгновенно выводит меня из себя:

– Что она поняла? Что она может понять? Я сама еще ничего не поняла, а она уже что-то поняла!

Сергей смотрит несколько отстраненно:

– Она сказала только то, что сказала. А что она должна была ответить: «Йес, сэр?» «Не извольте беспокоиться?» «Слушаю и повинуюсь?»

Я машу рукой, слезаю с подлокотника и сажусь на стул, стоящий у стены. Да, я раздражена и насуплена. Нет, надо с собой что-то делать. Если меня может расстроить незначительная фраза, если я вижу намеки там, где их нет, – у меня серьезные проблемы.

Впрочем, я и так знаю, что у меня проблемы.

Сергей смотрит на меня спокойно: его, похоже, не трогают подобные вспышки. Догадываюсь, почему. Уверенные в себе мужчины так себя и ведут: невозмутимо, не акцентируя внимание на том, что им не интересно. Но делают выводы.

Он говорит так, будто моего «выбрыка» и не было:

– Я все равно вызвал бы тебя, потому что хотел видеть и потому что посмотрел твой эфир. Отличная работа! Я горжусь тобой, моя девочка!

Ну-у… Огрызнусь, пожалуй:

– Не называй меня «моя девочка», пожалуйста. Я скоро четвертый десяток разменяю.

Сергей смеется:

– А с математикой у тебя, похоже, не очень, да? Что это с тобой, Рита? Какая муха тебя укусила?

Точно, четвертый десяток – это после тридцати. Пройденный этап… Ладно, не хочу больше огрызаться, я ведь «жалеться» шла:

– Не муха, а лиса. Алиса.

Он встает, подходит к моему стулу, садится передо мной на корточки, берет мою руку. Я вижу, что он прячет улыбку, но все равно таю, таю… Сергей целует меня, сам садится рядом и, преодолев слабое сопротивление, пересаживает меня к себе на колени. Нет, с ним я все-таки девочка, совсем девочка…

Голосом доброго сказочника, покачивая меня на коленях, он говорит:

– Алиса не лиса. Она из другой сказки.

Так, надо срочно слезть с колен: злиться в таком положении очень неудобно и смешно. Я и слезаю, и встаю перед ним в позу кувшина – руки в боки:

– Боже мой, да у меня, оказывается, есть еще один повод для ревности.

Я имею в виду исключительно его жену, однако это не тот случай, когда дерзость сойдет мне с рук. Ответ не заставляет себя ждать:

– При желании ты можешь насчитать еще одиннадцать. Или двенадцать. Как друзей Оушена.

Закусывать удила не стоит, но и остановиться я не могу:

– Нет, правда, Сережа! И ты, Брут… без ума от несравненной Алисы. А почему, собственно? Вот ты даже не узнал, в чем дело, а слово в ее защиту сказал! Ты бы спросил сначала, почему я такая настеганная?!

Сергей по-прежнему спокоен, черт бы его побрал. И ироничен совсем некстати, на мой взгляд.

– И я не Брут, и ты не Юлий Цезарь. Давай я минералки попрошу у Маши. Ты ее выпьешь. Или умоешься. В чем дело? Что ты не поделила с Алисой?

Все, хватит: шеф начинает серьезно раздражаться, и мне пора прекратить капризы. Сейчас возьму себя в руки.

– Почему ты не сказал, что меня номинировали на «Телевышку»?

Пожав плечами, он отвечает, как ни в чем не бывало:

– Я сам только недавно узнал.

– Ну да, ты же у нас академик, – я-то знаю, что телеакадемики месяца за два начинают обсуждать кандидатуры номинантов, но он не хочет оправдываться.

– Если ты намекаешь на мой опыт, в смысле возраст, я проигнорирую твои слова. А если хочешь отдать должное моему высокому профессионализму, скромно и с достоинством поклонюсь. Да, я телеакадемик. Иди-ка, поцелуй меня за это.

Он невероятно импозантен и обаятелен. Он просто неотразим. Ах, если бы это было только мое эксклюзивное мнение. Нехотя подхожу ближе. А он целует меня нежно-нежно. Да, как маленькую. И я готова разреветься. И уже всхлипываю:

– И эта стерва еще поздравляет меня! Знает же, что мне никогда не перебить Кораблева.

Сергей снова хмурится:

– Прошу тебя… Во-первых, Алиса не стерва. Во-вторых, Кораблева не перебить никому. Особенно, когда он говорит. Особенно в прямом эфире. Это отдельная песня. И потом… Не факт! Я, например, проголосую за тебя.

Я все еще горячусь:

– Но объективно Глеб сильнее! И рейтингу его «Решки» выше!

Сергей смеется:

– А зато тебе письма приходят мешками от зрителей!

Теперь смеюсь я:

– Когда у нас говорят «мешками», это значит, что два в неделю!

Я обнимаю его, прижимаюсь ухом к груди и слышу, как стучит сердце и успокаивающе рокочет мягкий баритон:

– Другим не пишут совсем! Два в неделю… В месяце четыре недели… В году… Да наберется мешок, точно наберется!

Век бы так сидела и слушала, слушала… Неважно, что он просто меня утешает, готовит к поражению, неважно. Я все понимаю, но пусть он говорит. Только, справедливости ради, замечаю:

– Ну-да, большущий такой мешок. Как у инкассатора. Ладно, что я в самом деле. Это Алиса твоя виновата.

Сергей задумчиво произносит:

– Алиса в Зазеркалье…

Что-то странное проскальзывает в этой реплике. Горечь? Или вспомнил что-то, что их связывает? Я внимательно смотрю на него:

– Что-что? В Стране Чудес?

А он уже, как ни в чем не бывало, улыбается:

– Нет, чудеса как раз в стране Алисы. А она в Зазеркалье. Ну, хватит. Не люблю говорить за глаза. Не злись на нее. Лучше учись. У нее есть чему поучиться. Женственности. Мужеству.

Вот оно что – поучись!.. И я снова бешусь:

– Знаешь, я, пожалуй, пойду.

Ну и не напугала. Не скрываясь, глянув сначала на часы на стенке, потом на руке, он спокойно отвечает:

– Иди, моя хорошая. Пора уже и мне орлов своих собирать на задел. И не злись. В субботу поедем в Пущу, есть тема. Хочешь?

Я замираю. Хочу ли я?… В Пущу… Утренний туман… Роса на траве… Птицы поют, тишина, он рядом… Плюс еще человек двадцать – съемочная группа. Все равно! Да, да, безумно хочу в Пущу, в чащу, на край света, с ним! Но вслух говорю задумчиво:

– Наверное, хочу. А что я дома скажу?

Он смотрит на меня нежно и понимающе:

– А мы сюжетик снимем для твоего «Доброго утра». Там поместье белорусского Деда Мороза закладывают, очень, по-моему, симпатичный проект. Ну все, иди, Рита, сейчас люди придут.

Я украдкой вздыхаю. Не могу не понимать, что в организации подобных «сюжетиков» у него накоплен значительный опыт. Все понимаю, но… Это сильнее меня. Уже от двери бросаю небрежно, как могу:

– Между прочим, мне в письмах чаще всего в любви объясняются.

Ой, и на что я рассчитываю? «Попала»? Нет, «мимо»!

– Верю. Я тебя тоже люблю. Безответно.

И последнее слово остается за ним. Как всегда.

Глава 3

«Я знаю, что ты знаешь, что я знаю…»

Гримерка уже опустела. Изредка в нее еще входят и выходят, но мы с усталой после напряженной смены Наташей сидим в креслах спиной к дверям и курим, положив ноги на низкий подоконник широкого окна, пуская дым по направлению к безоблачному небу слушая шуршание шин и хлопанье автобусных дверей на остановке.

Разговор долгий, неспешный, паузы длинные. Тема – мой роман с Сосновским. Хотя что тут обсуждать? Как погоду. Сегодня ясно, завтра – дождь. По всей территории… Наташка не язва, подкалывать меня ей ни к чему. Просто констатирует факты:

– А ты что думала, никто не узнает?

Я отмахиваюсь:

– Да ничего я не думала. Господи, все я понимаю. У меня это впервые, у него – лебединая песня.

Наташа неожиданно запрокидывает голову и громко смеется:

– Ой, не кажи, подруга! Песня лебединая… Лебедь! Да он соловей-разбойник, а не лебедь!

Могла бы и не уточнять. Экскурсы в орнитологию тоже ни к чему: мне и самой понятно, что наши отношения временны. И раз уж я сама ляпнула про песню, то надо в данном случае говорить о куплете или припеве. Вслух говорю:

– Ну так и не осуждай. Да, влюбилась. Да, я не первая и, наверное, не последняя. И все равно – ничье не дело.

Наташка косится:

– А Миша не догадывается?

Я морщусь, как от головной боли. Не Наташке и отвечать бы не стала… – Слушай, по-моему, ему все равно. Работа, работа… Частые командировки, деловые встречи. А может, и не только деловые. Знаешь, как я его называю? «Действующий отец». А муж… Почти номинальный…

Наташка смотрит с иронией:

– А попроще? Для лиц с неоконченным высшим?

– Не притворяйся. Чего проще? Одно название – муж… По-моему, я для него уже давно как сестра.

Наташа машет рукой с сигаретой. Дымок рассеивается, как и моя уверенность в том, что говорю. Вот и Наташа подтверждает мои сомнения:

– Не верю.

Ладно, я и сама понимаю: это желание оправдать собственное отношение к Мише.

– Ну, пусть не совсем… А! Не будем об этом. Будем считать, что Сосновский – это как раз моя лебединая песня.

Наташка молчит. О чем-то думает, прикидывает – сказать или не надо? И говорит, так осторожно-осторожно:

– Он тебе в отцы годится.

Я хохочу: похожая сентенция мне сегодня в голову уже приходила, когда я подсчитывала мои шансы быть матерью Леночки из АТН. Утренние математические выкладки и озвучиваю:

– Если бы я была его внебрачным ребенком, зачатым в восьмом классе средней школы, тогда да, в отцы.