Ольга Покровская - Булочник и Весна Страница 51

Вдруг один звук явственно выделился среди лесных перешёптываний. Я поднял голову, и мой взгляд упёрся в лёгкую фигуру человека. Он быстро двигался среди стволов, растворённый солнцем, – солдатик с предвоенной фотографии.

Помешательство моё длилось секунду, а затем прадед, как и на Крещение в Горенках, обернулся Ильёй.

– Ты как здесь? Я тебя из Отраднова ждал! – сказал я, щурясь на Ирининого брата, как на солнце – а точнее, и правда на солнце, выступившее из-за берёзового ствола точно над его головой.

Он поспешил к нам и, приветливо пожав руки – мне, потом Коле, – заторопился объяснять:

– Да у них автобус сломался! Ну, я думаю – опушкой быстрей доберусь! – и, махнув рукой в сторону шоссе, рассказал, как определил на глаз расположение деревни. Хороший у нас, прекрасный, чистый лес! И две речки он встретил по пути.

Илья скинул рюкзак на поваленный ствол и достал пластиковое корытце с крышкой. В нём было красным-красно.

– Брусника! – объявил он, легонько тряхнув корытце. – Из-под снежку – ото всех хворей! Ладони ставьте! – и отсыпал нам с Колей ягод – как семечек.

Коля свою пригоршню сразу запихнул в рот, пожевал и, страшно скривившись, сглотнул. А я так и остался сидеть с полной горстью январского сна, не решаясь отведать.

Тем временем Коля, справившийся с брусничным шоком, закурил сигаретку и, потоптавшись по хрусткому, как квашеная капуста, насту, приподнял конец берёзового ствола. В два захода мы перетащили куски гигантской белой рыбины Коле под навес и, окончив дело, вышли на старовесеннюю улицу.

Илья встал лицом к долине и полетел взглядом по дальним холмам: ранняя весна, вода, сине-охровый размыв дороги, в поле снег. По краю поля – красноватые ресницы берёзового леса. Редко выстрелит меж ними тёмная ёлка.

Искоса я наблюдал за реакцией Ильи – сражён ли он красотой наших мест? И вдруг понял: нет, не сражён, напротив, соединён с ней! В его лице было неброское совпадение с ландшафтом Старой Весны. Пожухшая трава и голый лес, одежда, волосы, небо, имя, радужка глаз, полёт облаков – всё как-то подходило одно к одному.

– Не надо было тебе здесь дом ставить! – намолчавшись вволю, проговорил он. – Тут же вон всё у вас разворотили!

– Ага! Мне не надо, а им – надо? А может, лучше, наоборот? – сказал я и, распаляясь, прибавил: мол, ещё неизвестно, кто окажется крепче – мой дом или пажковская хреновина. Вполне себе допускаю, дом победит!

– Ну да… – произнёс Илья задумчиво. – Вот если бы поставить здесь Покров на Нерли…

Сказав это, он отправился посмотреть дом и долго месил слякоть по периметру сруба, трогал ладонью брус. Его движения были чуть-чуть, самую малость, растянуты во времени. Как если бы каждым шагом он вдумывался в качество рубки. Закончив осмотр, он подошел и спросил, чего бы мне хотелось.

– То есть как чего? – изумился я. – Дом доделать.

– Ну тут ведь многое ещё можно изменить… – объяснил он робко и, вдруг посмелев, прибавил: – Тут больно место хорошее!

Я понял Илью: ему как художнику не хотелось тратить душу на некрасивую вещь. А дом мой – здоровый, крепко сложенный сруб – был некрасив.

– Давай хоть крылечко хорошее придумаем? – предложил он, доставая из рюкзака блокнот и карандаш. И как-то так вдохновенно прилепил к моему срубу крыльцо и ещё кое-какие мелочи, что получится терем. От его рисованных стен дуло Русью, не знавшей окна в Европу. Вскоре мы оба поняли, что предварительный проект утверждён.

Тогда Илья снова взял карандаш и состарил рисунок лет на двадцать. Теперь мой дом рос не на голой поляне, а из густых отцветших кустов. У крыльца – невысокая, впрочем, повыше крыши, берёза. Сентябрьское солнце встаёт над лесом, и я – этакий Коля в штормов очке – через дальнюю калитку выхожу на опушку – по грибы!

– И завалинку пририсуй! – попросил я.

Илья внимательно на меня посмотрел и добавил возле самой стены лавчонку.

– И жену с дочкой туда посади! – обнаглел я, но было поздно. Илья бросил рисунок, потому что в калитку вошёл нежданный гость – Николай Андреич Тузин.

Под мышкой он нёс нечто, свёрнутое в длинную трубку. Подходя к дому, споткнулся об увязшую в глине доску и с трудом удержал равновесие.

– Разобрали бы уже ваш бардак! – произнёс он с раздражением, и я увидел, что его лицо черно. Нет, оно было обычного цвета, но словно бы выключено. Никогда ещё я не видел Тузина совсем без улыбки. Хоть краем, она всегда светлела. А тут – улыбка не просто отсутствовала, она прогнулась в минус. Как если бы у Николая Андреича кончились силы держать лицо и оно рухнуло, как старый сарай, в пыль и крапиву.

– Николай! – воскликнул Илья, бросившись к нему навстречу и протянув руку. – Здравствуй! Как вы?

– Надолго к нам? – без охоты ответив на рукопожатие, осведомился Тузин.

– Вот если Костя меня примет… – Илья обернулся, ища моей поддержки. – Я думаю, за лето достроим, Бог даст!

– Костя, вы зайдите к нам, когда освободитесь, – не слушая Илью, сказал Тузин. – Ну или позвоните, я сам зайду. Как вам удобнее. У меня к вам есть разговор! – и, развернувшись, удалился тем же путём, что и пришёл.

Стукнула калитка. Мы с Ильёй переглянулись.

– Думал, зайду к Ирине, а теперь вижу, лучше не надо? – спросил он, робко взглянув на меня.

Я не знал, что сказать.

Проведать Ирину он так и не решился. Мы выпили чайку, и я повёз его на станцию. Не доезжая до монастыря, на поляне у леса, Илья углядел развалины часовенки. Сложенная будто бы из тростникового сахара, тающего и осыпающегося, она была хороша – кто спорит.

– Костя, а можешь остановить на минутку? Я только гляну!

И он пошёл «глянуть» – то есть вломился в самую таль, догрёб до часовни и исчез в проломе стены.

Показавшись минут через пять, крикнул:

– Там что-то есть!

– Клад, что ли? – усмехнулся я. – Металлоискатель тащить? Или, может, Колю? Коля у нас знаешь как чует!

– Не в этом смысле! – мотнул он головой, возвращаясь по льдистой воде. – Тут другое! Там роспись была! Знаешь, у меня такая мысль – если б стены укрепить, то я мог бы…

– Давай только сначала дом, ладно? – сказал я, взглядывая в упор. – Илья, я хочу, чтобы ты работал быстро. Чтобы в крайнем случае к августу всё было сделано. Ты это хорошо понял?

– Да, – кротко кивнул он и юркнул на заднее сиденье – подальше от моего гнева. Это было осмотрительно с его стороны. Я знал, что, пока он шлялся, ноги у него промокли насквозь, что стройка начнётся невесть когда, а начавшись, будет спотыкаться о бесконечные сказочные блуждания. И мне хотелось наорать на этого Илью, как на ребёнка: почему вместо дела думаешь чёрт знает о чём? Почему полез в лужи? Попробуй мне теперь заболеть – убью!

Отгрохотала электричка. Под порывами ветра я вернулся к машине. Весенний день налетел на меня – раздрай, сомнение, авось и надежда. Я отворил ворота, пустил на двор этих сказочных оборванцев. Теперь уж ничего не попишешь. Хочешь не хочешь, выходило, что Илья – провожатый, который последним льдом переведёт меня к моим. А почему именно Илья? Бог знает! Я чувствовал, что Старая Весна сама избрала мне строителя. Её лес, земля и небо каким-то бессловесным способом давали понять, что им нравится эта кандидатура, и я не мог перечить.

Между тем на холме Старой Весны, куда я вскоре вернулся, творилось неладное. То есть не то чтобы совсем неладное, но в высшей степени странное.

Я вылез из машины и увидел, что на обеих створках моих ворот, на Колиной калитке, а также – в обмотку – на всех электрических столбах белеют афиши тузинского спектакля. Кое-где они были порваны, как старые обои. Края эффектно трепыхались под ветерком. Пахло клеем. Я вспомнил утреннее явление Николая Андреича и, чуя катастрофу, понёсся к Тузиным.

Он ждал меня: я не успел взойти на крыльцо, а дверь уж распахнулась. Лицо Тузина было помято, рукава сорочки закатаны, голос глух.

– Заходите, Костя! – произнёс он, стремясь сообщить интонации бодрость. – Знал, что прибежите. Ну как, проводили зодчего? Намаетесь вы с ним. Дома вам не видать, правда, есть шанс, что он вам оставит на память эскиз какой-нибудь Сикстинской мадонны. А? Нужен вам эскиз?

Подобных настроений Тузина я не любил. Мне не хотелось задерживаться, но хозяин настоял:

– Давайте, давайте, не топчитесь! Вы мне нужны. Хочу вам исповедаться!

Склонность к исповеди была профессиональной болезнью Тузина.

– А Ирина где? – спросил я, надеясь, что она ещё может меня спасти.

– С Ириной мы поругались, – серьёзно объявил Тузин. – Ушли с Мишей – даже и не знаю куда.

Я снял было куртку, но Тузин остановил меня:

– Не раздевайтесь! На террасу пойдём! – и действительно провёл меня на холодную террасу, в Новый год послужившую Ирине бальной залой.

Я вошел. Пахло нетопленным домом, в окнах синело небо. Хлипкие стёкла звенели, как сосульки, под порывами восточного ветра. Посередине «залы» был накрыт холостяцкий стол – графинчик, пара рюмок, яблоки, холодная шарлотка. Из трёхлитровой банки с водой торчали ивовые прутья.