Юрий Запевалов - Донос Страница 51

– Какая горка, Тошка, я еле стою на ногах!

– Добро, пойдем домой, но на завтра готовься, после «круга» будем кататься с горок, вон на том спуске начинать будем. Стоять на спуске – это для лыжника главнее главного.

Так каждое утро. С рассветом уходили мы с Толей в лес и я крутил и крутил этот свой «круг». А иногда оставался на лыжне и после Толи. Он пробегал свои десять километров и уходил домой, а я продолжал бороться с усталостью, со своим неумением, с потом и с болью в нетренированных мышцах.

Вскоре я стал чувствовать себя довольно уверенно, но, конечно, не настолько, чтобы кого-то удивить своими результатами. К концу зимы я уже прилично бежал пятикилометровый круг, прочно стоял на любом спуске, научился разбираться в лыжных мазях, а на закрытии городского лыжного сезона неожиданно для всех, и для себя особенно, занял третье место среди младших школьников на пятикилометровой дистанции, да еще и с приличным временем.

Толя, конечно, выиграл свою «десятку» у всех. Но, главное, как он бежал! Техника у него была совершенной и это при том, что всю лыжную науку он постигал сам – тренеров у нас не было.

– Ну что, доволен? – говорил он мне после финиша, А не верил – помнишь, когда начинали? Летом побегаем, так же по кругу, еще посмотришь, как побежишь зимой. Есть что-то в тебе, быстро все схватываешь, так что готовься, скоро в чемпионы выйдешь, – Толя был в нашем возрасте, но старше нас по жизни на сотню лет.

Наступило лето, все мы перешли в седьмой класс.

Теперь я каждое утро бегал по вымеренному мной на окраинных тропах пятикилометровому кругу. Бегал ежедневно, никому об этом не говорил, просто бегал. Сначала для того, чтобы не выглядеть беспомощно на наших уроках физкультуры, потом увлекся, стал бегать по системе, с прикидками на время, потом это вошло как обязательная часть моего ежедневного распорядка. И все это не для того, чтобы быстро бегать, а для развития выносливости, чтобы зимой пригодилось на моих лыжных тренировках.

И пригодилось. В седьмом классе я уже не проигрывал в школе никому, кроме, конечно, Толи, но он со школьниками не бегал, он выигрывал у взрослых. Боря Долгоруков, главный мой соперник, выиграл в тот год у меня только одну гонку – я что-то плохо завязал плавки – они тогда были у нас с «веревочками». Плавки «сползли» у меня вниз, сковали ноги, пришлось остановиться, раздеться и плавки перевязать. Никому я об этом тогда не сказал, но на всю жизнь запомнил – в лыжной гонке мелочей нет.

В этом еще раз убедился на первых своих областных соревнованиях, погнавшись за модой, я сменил и лыжи и ботинки, да выбрал неудачно, во время гонки лыжа сорвалась с ноги, вместе с креплением и свои первые соревнования на таком первом, высоком для себя уровне, я провалил. С треском.

31

– Не гони, Саныч, не гони, «чокнешься». – Альберт отшагивает свои очередные тюремные тысячи. Пять тысяч шагов ежедневно – эта его норма. Ничто и никто не могли ему помешать их отшагивать. От двери до столика между «шконками», от столика до двери – часами накручивал Альберт свои километры.

В камере сегодня свободно – всего пять человек в камере. Все с местами, один внизу, на матрасе, остальные на «шконках», никакой очереди, спи сколько хочешь.

Дверь камеры прочно закрыта надежными замками, «кормушка» захлопнута, только изредка мигает «глазок» в двери – бдительные охранники осматривают камеру часто, не реже двух раз за час. «Глазок» заслонять нельзя – мало ли что, камера, она ведь и в тюрьме – камера. Но в камере своя жизнь, нам надо двигаться, разминаться. Вот и встанет кто-то у двери, машет руками в разных там физических упражнениях, тут же окрик – отойди от двери! Не заслоняй! – охранники всегда, в любой момент должны видеть камеру. И следят охранники за всем, что происходит в камере, сколько там остается людей.

Одного человека в камере никогда не оставляют. Если, скажем, в камере пять человек и четверых потребовали на допрос или на свидание, или на встречу с адвокатом, или еще по какой-то тюремной надобности, уведут только троих, четвертого – после того, как вернется кто-то из уведенных ранее.

Альберт отсчитывает свои шаги – к нему претензий никаких, глазок свободен.

Камера закрыта всегда, круглые сутки, открывается лишь для того, чтобы впустить кого-то в камеру или забрать кого-то из нее. Кормушка – основное окно общения с внешним миром – через нее и кормят, и передают письма, и вызывают врача, и получают передачи или передают чьи-то очередные просьбы. Кормушка – это наша связь с «живым человечеством».

Через охранников.

Камера изолирована, но в ней своя жизнь, независимая от внешнего мира, от остального, не тюремного, человечества. Только в тюремной камере обнаженно понимаешь, что здесь свои страдания и радости, диспуты и споры, свои жалости и свои претензии, свои раздоры и своя дружба. Здесь подарки и подношения, обеды и недоедания, обман и доверие, здесь свои законы, свой суд, свои наказания. Здесь, в камере – своя жизнь, хороша ли, плоха, но жизнь, не зависящая ни от тюремного начальства, ни от Правительства Страны, ни от её Президента.

Здесь свои президенты и свое правительство, свои министры и начальники, здесь живут по законам, неподвластным внешнему обществу, внешней жизни.

Здесь Тюрьма – государство в государстве, горе тому, кто не сможет стать полноправным гражданином этого государства, не впишется в его законы, в его распорядок.

Здесь уважают сильных и силу, но не только силу физическую. Тюремный моральный кодекс требует порядочности и уважения между равными, ответственности за произнесенные слова, за обещания, угрозы, за подчиненность, если подчинил кого-то, несешь за него полную ответственность, и все, что натворит твой подчиненный, считай, что натворил ты, и в ответе не подчиненный, в ответе ты, его подчинивший, его господин.

Тюрьма строго требует почитания «старших», титулованных.

Когда в тюрьму привезли и поселили в одну из камер известного «Вора в законе», по всем камерам быстро распространились «мульки» с сообщением об этом важном для тюрьмы событии, навстречу пошли запросы – чем помочь.

Взаимовыручка здесь настолько развита и организационно оформлена, что непосвященный человек, узнав обо всем этом, просто поражается – мы же, в том, другом, «цивилизованном» мире, криминальное общество воспринимаем развращенным, предательским, как общество обозленных, продажных людей. Нет, это общество удивительно сильно братством, заботой о своем сотоварище.

Все это я видел и наблюдал не среди «избранных», не среди «политических». Все это я видел среди настоящего «криминала»: и на Иваси, и в Сизо меня помещали в камеры только с уголовниками – ворами, убийцами. Именно от этих воров, грабителей, убийц получал я в тюрьме поддержку, заботу, сочувствие, защиту. Я видел, ощущал на себе силу и власть могучего сообщества людей, вставших против закона, живущих вне закона, сообщество людей, способного влиять на законы, способного изменять законы. Трудно познать их организованный «внутренний» мир, не всем позволено, но кто поймет, тот познает – это другой, параллельный мир, он сильнее реального, видимого мира, он вне государства, но он в государстве, не в общем, он в государстве своем – сильном, дисциплинированном, напряженном.

Пока не поймут всего этого наши стражи порядка, никогда не совладать им с этим, криминальным для них, сообществом.

Да и, по правде сказать, куда им, «ментам» нашим – они же грызутся между собой, ненавидят себя, «обездоленных», обманывают и себя, и своих коллег-сотоварищей, и своих подследственных, и своих сограждан, а именно это в том, параллельном, «криминальном», мире совершенно недопустимо.

Потому-то, познаешь там, в тюремной камере, сообщество воровское их, «ментов», не боится, смеется над ними, презирает их. Воровское сообщество знает – оно сильнее, оно их, «ментов», можем купить, оно, воровское начальство, само может прийти к власти, если захочет, а не все еще и хотят, зачем, им, «великим», «светиться», ни к чему, у них есть «слуги народа», те отработают. А как и чем «менты» совладают с ними? Да никак, ибо они сами на общей службе в этом глубоко криминальном государстве. Писали же на заборах в конце восьмидесятых – «к власти придет криминал! Мы построим свое, воровское государство!» Вот и пришло это время.

Это легко увидеть в любой тюрьме, в любой камере. Если в камере кому-то из «важняков» нужен срочно человек – любой! где бы он не находился – в пределах тюрьмы, конечно – этого человека приведут, оставят на нужное время в камере с нужным человеком, все что положено решить, эти встретившиеся люди решат. Не по следственным делам, конечно, по своим, тюремным, да и не только тюремным, разборкам. В камере «важного» человека всегда поздравят с днем ли рождения, с другим ли каким-то событием, если надо кого-то предупредить, предупредят, не туда, мол, гребешь, приятель, остепенись, успокойся. Тюремное «сословное начальство» всегда держит палец на пульсе тюремной жизни, все это знают, все этого остерегаются, всех это дисциплинирует, держит в «напряженке». И в ответственности.