Владимир Шеменев - «Варяг» не сдается Страница 52

– У нас всех был тяжелый день.

Слуга принес кофе, жареные рисовые шарики и сухую одежду. Это была форма японского рядового, серая и мешковатая. Слизнев с удивлением посмотрел на Асаки.

– Позвольте, вы что, хотите, чтобы я в этом ходил?

– Всего лишь пару часов, пока ваши вещи постирают и высушат.

Где-то громыхнул гром.

– Там что, гроза?

– Нет. Русские исхитрились подбить торпеду из своей пушки.

– Какие русские, кто такие? – В мозгу что-то щелкнуло. – Откуда здесь русские? – Слизнев подскочил к окну и отдернул занавеску. Иллюминатор выходил на противоположную сторону, и единственное, что он заметил, это восемь дымов на горизонте. – Это русские? – Он показал на дымы.

– Нет, это наши транспорты. Русские с той стороны. Кстати, окна вашей жены выходят как раз на них.

Слизнев натянул брюки, надел гимнастерку прямо на майку и, застегнув пуговицы, посмотрел на свои босые ноги. Слуга протянул туфли и чулки.

– Разве это не Япония? – натягивая льняные чулки, он все еще думал, что это розыгрыш.

– Япония? Нет, господин Слизнев, это Чемульпо.

– Какое Чемульпо? Мы договаривались, что вы доставите меня в Сосебо или в Нагасаки, – в голосе сквозило раздражение, которое он с трудом сдерживал.

– Не стоит так сильно переживать. Адмирал Уриу рассчитывает покончить с «Варягом» до полудня. Так что к вечеру мы будем в Сосебо.

– Я что-то не пойму: мы, кажется, были в Китае?

– Все верно, а теперь в Корее.

– И вы хотите сказать, что мы за ночь перенеслись на сотню миль?

– На две сотни.

– Это невероятно.

– Корабли, как и поезда, могут идти сутками. За десять часов при скорости хода в двадцать миль… – Асаки пожал плечами, – не вижу ничего неестественного. Вы расстроены?

– Отчасти. – Слизнев с тоской посмотрел на Асаки. – А если он нас потопит?

– Мне бы не хотелось.

Она видела в иллюминатор, как маленький кораблик с Андреевским флагом пытался проскочить мимо их корабля. Она знала, что в море идет бой. Во всяком случае, она так думала и молила, чтобы русские подбили корабль, на котором она плыла. Ей было противно. Противно и грустно, что все так бездарно закончилось. Искать любимого, встретить его друга, узнать, где Алексей, и нарваться на собственного мужа, да еще в первые минуты войны… Глупей ничего нельзя было придумать. Дальше она ничего не помнила, кроме щелчка, закрывающего каюту на ключ.

Катя лежала на койке и прислушивалась к голосам в соседней каюте. Один из них принадлежал ее мужу. За стеной говорили невнятно, и ей приходилось напрягать слух, чтобы понять, о чем там идет речь. И если Арсений бубнил, но при этом она могла понимать и узнавать слова, то его собеседника она вообще не понимала. Через полчаса ей надоело расшифровывать абракадабры, и, решив, что от того, будет она что-то знать или не будет, ничего не изменится, успокоилась и откинулась на подушку. Она считала, что ее судьба, с того самого дня, как она встретила Алексея на Невском проспекте, находится во власти Божией и только от его милосердия зависит все, что с ней будет.

– Господь милосерден! – Катя посмотрела в угол, где должны были висеть иконы. Икон не оказалось, но на стене она заметила тень, похожую на лик Христа. Она не стала докапываться, что это было: лик, тень или засаленное пятно на обоях. – Я вижу тебя, Господи. – Катя поднялась с кровати, опустилась на колени и сказала: – Прости меня, Господи, и помоги. Не я, а ты знаешь, достойна ли я прощения. Не отступись от меня, протяни руку, не дай мне оступиться и упасть в бездну, из которой нет возврата.

Катя закрыла глаза и склонилась до самого пола. В памяти мелькнули события прошлой ночи. Что случилось с Истоминым, она не знала, но пистолет и взгляд, которым японец осматривал насыпь, она запомнит навсегда. После удара японца у нее саднило горло и почему-то болело предплечье. Во рту пересохло, и она, поднявшись с колен, пошла к умывальнику. Открыв краник, с удивлением обнаружила, что из него течет вода. Умылась и, подставив кувшин, который взяла с приставного столика, стала набирать воду.

Щелкнул замок, и в каюту робко зашел Арсений в серой японской форме. Слизнев замер на входе, не зная, как себя вести после вчерашнего инцидента. Надо было что-то говорить, но он не знал, с чего начать. Выходка Асаки смешала все его планы, выбив мысли и слова, которые он собирался ей сказать.

Пауза затянулась, и первой нарушила молчание Катя:

– Где я?

– На японском крейсере. Скоро мы будем дома, дорогая, – голос дрогнул, и он еле выговорил конец фразы.

– Дома? Что ты называешь домом? Японию? – Пальцы побелели, сжимая ручку кувшина.

– Катя, я люблю тебя. Зачем нам эта Россия? У меня есть все: деньги, дом в Филадельфии. – Слизнев взмахнул руками и сделал шаг, приближаясь к ней.

– Стой, где стоишь, – она подняла кувшин. Дыхание стало тяжелым, с хрипами и надрывом. – Уходи!

Ей показалось, что она прошептала эту фразу, но он услышал и все понял. Она не любила его и не ждала ни в Порт-Артуре, ни здесь, на «Асаме». Это придало ему некую решимость: не хочет по-хорошему – будет по-плохому.

– В таком случае я вынужден буду настоять на своем, – он резко схватил ее за левую руку и дернул, притягивая к себе. – Или ты едешь со мной, или…

Удар пришелся в лоб. С размаху, не раздумывая и не переживая, она влепила ему кувшином между глаз. Только и успела, что прикрыть веки, чувствуя, как в лицо впиваются глиняные крошки, а в руке она сжимает только ручку. Слизнев рухнул навзничь, заливая каюту кровью. Схватив машинально пальто, она перескочила через бездыханное тело теперь уже бывшего мужа и кинулась к трапу, ведущему на верхнюю палубу.

Первым, кого она увидела, был Асаки. Он стоял к ней спиной и разговаривал с морским офицером, показывая на пороховое облако, плывущее вдоль борта крейсера. Этим офицером был капитан броненосного крейсера «Асама», он отрицательно мотал головой и показывал в другую сторону.

Ступив босыми ногами на промерзшую палубу, Катя разжала пальцы, отпуская пальто. Перекрестившись и выдохнув, она рывком кинулась к левому борту, за которым маячил маленький кораблик и стрелял из своей маленькой пушки.

Первым ее увидел марсовый матрос Белоусов. Сначала он не понял, что это там за нарост торчит над бортом японца. Когда пригляделся – ахнул, и сердце сжалось от ужаса. «Прыгнула с толком, – успел отметить Белоусов. – Да так, чтобы не захватил водоворот от винтов и не утащило под киль». Все это, словно вспышка, пронеслось в его мозгу, и он закричал, показывая на «Асаму»:

– Женщина за бортом!

Мичман Бойсман не понял, что он так истошно орет, сидя на своей марсовой площадке, и, задрав голову, стал уточнять:

– Что там, Белоусов?

– Баба, баба там, в воде. – Белоусов кричал и тряс рукой, указывая на «Асаму».

– Совсем свихнулся матрос. – Бойсман крутнулся к борту, вскинул бинокль и стал шарить по воде, выискивая торпедный след.

Беляев и Засухин одновременно увидели Катю, пытающуюся изо всех сил грести в их сторону. Ледяная вода сковывала ее движения, тормозя бег крови по венам, губы посинели, в пальцах появилось легкое покалывание и немота. Ее движения, сначала резкие и сильные, с каждой минутой становились все слабей и слабей. «Асама» уходила, оставляя ее наедине со стихией.

– Она что, с ума сошла? – сказал Григорий Павлович, не опуская бинокль.

Во время боя устав запрещал подбирать упавших или смытых волной за борт. Здесь же был особый случай и следовало сделать исключение. Девушка, женщина, барышня – он не знал, кто она и зачем прыгнула в воду, но, скорее всего, на это у нее были веские причины. Главное, что она прыгнула с японского крейсера и плыла в их сторону, и это при температуре воды, которая всего на несколько градусов выше точки замерзания.

На правом борту канонерки столпились свободные от вахты офицеры и почти все палубные матросы. Волна усилилась, и черная точка то подлетала, то опускалась в пучину, пропадая и вновь появляясь на поверхности залива.

Ветер усилился, и кто-то из морячков каркнул:

– Пять минут – и баста: замерзнет.

– Заткнись! – Водолаз Ведерников, несмотря на мороз, снял китель и остался в одной тельняшке: все остальные кутались в бушлаты, шинели, дождевики и даже в ватные телогрейки. – Тихо. – Ведерников поднял руку, призывая всех замолчать.

Море гудело и не хотело отпускать свою добычу, но Господь был с ней. Ее голос, усиленный ангелами, донесся до «Корейца» – и все отчетливо услышали русское: «Помогите!»

Она не видела солдат с винтовками, бежавших по палубе, не слышала их отрывистые гортанные крики и не знала, что Асаки, удивленный ее мужеством, поднял руку, призывая всех не трогать ее и соблюдать спокойствие. Ее взгляд был прикован только к русскому кораблю, на борту которой красовалась надпись «Кореец»: до него было метров триста. Ока возле их имения была в три раза шире, и она на спор с деревенскими пацанами не раз переплывала ее, но то была река, и дело было летом…