Жанна Абуева - Дагестанская сага. Книга II Страница 52

Да, есть народ, и есть люди… Народ – это монолит, это победа, это сила. А люди… Что ж, люди все разные, слабые и сильные, порочные и честные, благородные и подленькие. И нигде, пожалуй, это не ощущается так ясно, как во власти. Именно там и проявляются все человеческие качества, которые в другое время и в другом месте, возможно, лежали бы на самом дне души.

Лично он в своей жизни увидел от людей всё, что можно было увидеть, и удивить его они уже не могли бы ничем.

Даниялов лежал на кровати и ждал, когда смерть придёт и заберёт его с собою. Заберёт куда? Неужто жизнь так и завершается в земле и дальше этого нет ничего? К нему вдруг вернулись вопросы, которыми он задавался в детстве – вопросы бессмертия души, рая и ада, Судного дня, ангелов на обоих плечах, скрупулёзно ведущих записи всех человеческих деяний…

Он думал о Боге, которому в детстве молился и который, конечно же, может быть только один.

Мысли его вновь обратились к жизни. Практически все «сотоварищи» его бросили. Хотя, правда, услышав, что он умирает, они собрались и пришли в его дом с приличествующим случаю выражением на лицах. Они стояли за дверью его комнаты и ждали позволения войти, но он им этого не позволил. Пусть остаются там, за дверями его жизни. Было время, когда он ждал их прихода и их звонков, а теперь, когда он готовится к своему последнему часу, ему не до них. Пусть себе живут, как могут, как привыкли, как это повелось во власти. Пусть продолжают приспосабливаться, и предавать, и метаться от одних к другим… Он не может осуждать их за это, ему самому порой приходилось приспосабливаться.

Теперь он далёк от всего, что связывает его с властью, и дух его свободен, невзирая на боль. Он готов встретить свою смерть, и, если ему нужно будет отчитываться где-то там за прожитую жизнь, он сделает и это.

Ночное небо смотрело в его окно немигающей чернотой, и лишь одна-единственная звёздочка тускло мерцала перед его начинающим туманиться взором, будто приглашая присоединиться к ней. Сквозь обволакивающую дрёму он чувствовал, как руки жены подоткнули его одеяло, но у него не оставалось уже сил сказать ей что-то или улыбнуться.

Вспыхнувший внезапно перед глазами яркий свет залил собою сотни заснеженных горных вершин, которые ему не раз приходилось преодолевать за свою долгую, нелёгкую жизнь, и на одной из них он увидел вдруг своего деда Хапиза. Он помнил его совсем слепым, а сейчас, к его удивлению, Хапиз смотрел на него совершенно зрячими глазами и улыбался, призывно махая рукой.

– Я иду! – крикнул во сне Абдурахман и, сделав рывок, вдруг полетел к вершине горы, и, оказавшись на ней, он взглянул вниз и увидел громадные цепи гор, таких величественных, что у него захватило дух, и море за ними, которое вообще-то было никаким не морем, а огромным озером. И он почувствовал, что сливается с этими горами, с этим чудесным озером-морем. И ему стало так легко, как никогда прежде. И вот уже боль перестала терзать его тело и отпустила его, наконец, совсем.

Глава 7

Период застоя затянулся в стране так, что люди, страстно желая хоть каких-нибудь перемен, уже и не думали скрывать своего нетерпения. Брежнев откровенно всем надоел своей монументальной неповоротливостью, невнятной шамкающей речью, бесконечными, монотонными читками по бумажке даже коротких приветствий. Некоторые из смельчаков уже вполне откровенно выражали своё стремление к переменам, а какой-то автор с фамилией, кажется, Минкин осмелел настолько, что начал текст своего фельетона словами: «Кажется, он никогда не умрёт!». И хотя имя не называлось, все прекрасно понимали, о ком идёт речь.

Вместе с генсеком одряхлела и система, и, пусть Союз по-прежнему был великой державой, что-то внутри его уже вовсю кровоточило, отмирали навсегда какие-то живые клетки, некогда создавшие этот мощный, могучий организм. А самое главное заключалось в том, что люди не хотели уже верить своей партии. Слишком много было в ней предательства, слишком велика стала пропасть между коммунистами от народа и коммунистами от власти. Одно десятилетие сменялось другим, а пресловутое светлое будущее всё никак не наступало. И теперь, если люди чего-то и ждали, то одних лишь перемен, могущих возродить их дух и создать для них, наконец, достойные условия жизни, подобные тем, в каких жил весь остальной цивилизованный мир.

Народ устал от повального дефицита, от цензуры, от уравниловки, и уже всё больше людей устремляли свои взоры на Запад. Там им чудился рай на земле, где их мозги ценились дороже, чем на родине.

Диссидентство осуждалось, приравниваясь к измене Родине, но Родина, точно упрямый, неповоротливый бык, всё никак не хотела расцветить жизнь своих детей более яркими, сочными красками.

Брежнев умер ноябрьским вечером 1982 года, когда страна готовилась праздновать День советской милиции. Смерть генсека держалась в строжайшей тайне от народа ровно столько времени, сколько было необходимо для срочного созыва Пленума ЦК КПСС, где предстояло выбрать нового руководителя страны. Наконец, народу объявили, что генсеком стал Андропов, член Политбюро, работавший прежде председателем всесильного КГБ.

Про Андропова говорили, что он очень умный, очень грамотный и очень жёсткий, в чём люди вполне смогли убедиться сами, когда в разгар рабочего дня в кинотеатрах и магазинах стали проводиться своего рода облавы, выявлявшие «уклонистов», тунеядцев и прочих прогульщиков, которым полагалось вообще-то находиться в такое время на рабочих местах.

Советские города и сёла запестрели новыми лозунгами: «Разгильдяйству – нет!» и «Подтянитесь, товарищи!», а на местах проводились многочисленные собрания, где люди призывали друг друга укреплять трудовую дисциплину.

За укреплением последовала череда громких разоблачений, касавшихся коррупции среди коммунистической элиты. И вот уже на весь мир зазвучали имена отважных сыщиков Гдляна и Иванова и названия вроде «узбекского дела» или скандальные разоблачения деятельности директора главного гастронома страны, именуемого «Елисеевским». Вся страна ахнула, узнав о похождениях брежневской дочки, её мужа-генерала, её многочисленных любовников. Разоблачения шли за разоблачениями, и народ просто не успевал отслеживать события. Каждый уже понимал, что перемены, которых люди так ждали, уже нагрянули и что справедливость, похоже, в стране ещё не упразднена.

Страна согласно призывам только-только начала «подтягиваться», и люди с удивлением узнали, что новый генсек не только умеет строго наказывать, а и пишет довольно хорошие стихи, как вдруг Андропова не стало. Он умер неожиданно и вроде как от болезни почек, которая по традиции скрывалась от народа, и тот вдруг почувствовал жалость к этому немолодому и, как оказалось, очень больному человеку, который, безусловно, хотел сделать как лучше.

Весть о его кончине достигла даже самых высокогорных дагестанских аулов, и люди, взволнованные свершившимся, бурно обсуждали, кто же на этот раз станет генсеком.

– Ну, если доклад сделал Черненко, значит, он и будет! – авторитетно заявил лакцам, собравшимся на вихлинском годекане, бухгалтер Басри.

– Черненко? А это кто? – раздалось сразу несколько голосов.

– Как кто? Член Политбюро!

– Даже не знаю, кто он такой!

– Слушай, Гунаш, если ты его не знаешь, это ещё не значит, что он никто!

– Но должны же мы его знать! Громыко знаем, Косыгина знаем, Шеварднадзе знаем, Алиева знаем, а вот Черненко не знаем!

– Да, видно, придётся им сюда приехать и спросить ваше мнение, кого надо назначать, а кого не надо!

– Не спорьте, друзья! Пленум сам выберет, кого нужно! – сказал Бадави, отвечавший в местном сельсовете за отгонные пастбища.

– Эх, теперь, наверное, всё у нас поменяется в лучшую сторону! – произнёс мечтательно Басри.

– А тебе чего не хватает, скажи? Дом у тебя есть, надел есть, работа есть, дети в городе учатся в институтах, сыт, одет, обут. Чего ещё надо?

Подошедший неслышно сзади Закарья, председатель колхоза, продолжил своё наступление:

– Вот вы считаете, что всё плохо! Так не бывает! Надо немного быть справедливыми и благодарными и надо уметь ценить то, что вам Советская власть даёт! Ваши деды и отцы так разве жили? Было у них образование? Кто-нибудь их лечил бесплатно, заботился об их здоровье? А? Что скажете? У нас, слава Аллаху, всё спокойно, войны нет, капиталистов тоже нет, а это вам не нравится почему-то…

– Но вот, говорят же, что во всём дефицит! – произнёс Гунаш.

– У тебя-то в чём дефицит, скажи? Мяса нет? Или молока? Или яиц со сметаной? Тебе чего не хватает? Вон в нашем сельпо есть всё, что хотите: и крупы, и чай, и макароны…

– Зато колбасы нет!

– А на кой она тебе, эта колбаса? Тем более из свинины! Есть же наша горская сушёная, вот и ешь её на здоровье с хинкалом! Можешь и нас позвать в гости, мы тоже с тобой поедим!