Феликс Шведовский - По миру с барабаном. Дневник буддийского монаха Страница 53

Тэрасава-сэнсэй сказал, что сейчас в ордене Ниппондзан Мёходзи начинают осознавать такую ошибку, допущенную монахами после ухода преподобного Нитидацу Фудзии, когда службы стали выполняться формально, без вхождения в глубокий смысл практики, а марши мира превратились в ежегодные мероприятия для очистки совести. Ученые школы Нитирэн стали критиковать за это Ниппондзан Мёходзи, хоть и признают орден настоящей буддийской сангхой, какие чрезвычайно редки в наше время.

19 декабря 1996 г. Заметил, что в монастыре почти нет стульев. Если и есть в столовой нечто напоминающее их, то все же у этих сооружений со спинками нет ножек. Так что сидеть приходится исключительно на уровне пола. Монахам Тхеравады по-другому сидеть даже запрещено.

Я дочитал автобиографию Ганди. Он пишет, что индусы, которых очень много, страдают от недостатка занятости. Отсюда их бедность. Потому-то он и предложил ручную прялку взамен фабричного производства, которое лишает работы множество людей. Эти люди попадают в зависимость от тех, кто дает или не дает им работу. Но они могут сами взять ее! И способ взять работу – эта ручная прялка, отказ покупать фабричную продукцию.

Получается, что научно-технический прогресс, рационализация труда, столь восхваляемые сейчас, отнюдь не продвигают человечество вперед, но служат лишь сытой праздности немногих богачей и голодной праздности неимущего большинства, представленного странами третьего мира. Раньше я не видел столь очевидного факта!

Поэтому при постройке ступ (как заметил Слава, участвовавший в строительстве Пагоды Мира в Вайшали) заботятся не об удобстве, а о том, чтобы занять побольше людей. Ведь это факт, мы убедились сами: любого индуса можно остановить на улице, и он тебе из-под земли достанет что хочешь, если пообещаешь ему рупию-две.

20 декабря 1996 г. По утрам для разминки еще неокрепшей ноги я полюбил прогуливаться в зале для медитаций на третьем этаже, под нашей комнатой. Там чудесный витраж позади алтаря. Над головой каменного Будды – витражное изображение Будды меньших размеров. А над его головой – ветки дерева, как бы заглядывающего из-за стены, они покрыты нежно-зелеными, весенними листочками. Всю красоту замысла видишь именно утром, когда восходящее солнце оказывается как раз между этих листочков, становясь словно бы частью витража, делая все изображенное на витраже живым, нерукотворным, как само солнце. Оживают не только ветки дерева, но и Будда под их сенью становится реальным.

Вечером мы вылетаем домой. Последний свой визит мы нанесли упасаке, близко знавшему Нитидацу Фудзии. Он носит фамилию Маурья – как у царя Ашоки. Ее он, правда, сам себе присвоил. А вот район Дели, где он живет, непредумышленно называется Асо – так же, как и место, где родился Нитидацу Фудзии. В этом городском районе ощущаешь себя за городом, здесь сплошные виллы богачей и министров. Маурья – один из них. Лишь две недели назад он ушел из президиума Конгресса Индии.

Маурья присутствовал на упоминавшемся мной юбилее Нитидацу Фудзии в непальском городе Патане, который вылился в многотысячную демонстрацию буддистов. Он помогал Фудзии-гурудзи в то трудное для ордена время, всегда был хорошим другом, однако после ухода преподобного Нитидацу Фудзии из жизни о Маурье совершенно забыли и не пригласили ни на один праздник, возможно из-за его коммунистических взглядов.

Конечно же это несправедливо! Нашим визитом Тэрасава-сэнсэй хотел показать старику, что о нем помнят. Сэнсэй пригласил Маурью в Японию на церемонию, посвященную 13-летию ухода Нитидацу Фудзии, дал ему телефоны и адреса храма в Нью-Дели и школы, где живет Кацо-андзюсан.

Старик был рад нашему приходу. Оказалось, что одной из его невесток стала русская девушка из города Гусь-Хрустальный, и теперь шесть человек в семье Маурьев говорят по-русски.

Прощаясь, старик заметил на мне рваные носки и тут же принес новые. С неловкостью принял я это трогательное подношение…

МАРШ МИРА НА СВЯТОЙ ЗЕМЛЕ

Индия – Непал, 1998, в письмах

* * *

И вот мы вернулись в Индию и Непал, чтобы теперь исходить их по-настоящему. Хотя иногда мы садились на транспорт, но половину пути действительно прошли пешком, по сельской глуши. Главной целью нашего приезда на этот раз было проведение Марша мира в связи с тревожным сигналом для всей планеты – испытаниями ядерной бомбы, проведенными в Пакистане, а в ответ – Индией, впервые после принятия ею моратория на такие испытания. Теперь нашу группу из десяти человек составляли только монахи.

И еще, я решил не столько вести дневник для себя, сколько писать его в виде писем к родным. Ведь изначальной целью дневника было сделать так, чтобы они как будто бы побывали в Китае, Японии, Индии и Непале вместе со мной. Но я не вполне следовал этой цели, обращаясь больше к себе, чем к ним, моим самым дорогим читателям. Так что эта часть дневника – своего рода покаяние в том эгоизме.

Покаяние и повторение, которое мать учения. Ведь два года назад я уже был во многих из мест, которые нам предстояло посетить теперь, и поэтому воспринимал эту поездку как некую сверку оставшихся у меня воспоминаний, с тем, каковы эти места на самом деле. Чем больше повторений, тем больше неточностей замечаешь. Хотя нет никакой гарантии, что ты когда-нибудь узнаешь, как оно «на самом деле».

Есть такой музыкальный прием – «запаздывание», или реверберация, проще говоря – эффект эха. Его стали использовать в роке после американца Кена Кизи, одновременно и музыканта, и писателя, прославившегося книгой о психиатрической лечебнице «Пролетая над гнездом кукушки». Книгой Тома Вулфа о Кене Кизи «Электропрохладительный кислотный тест» мы все, с моей легкой руки, зачитывались в этом путешествии. Она – о «работе с восприятием», которую проделывала его рок-группа под легкий наркотик ЛСД. Впрочем, совсем необязательно принимать ЛСД, чтобы понять, что наше восприятие действительности неизменно запаздывает, по крайней мере, на тридцать долей секунды – такова предельная скорость реакции человека. Получается, мы всю жизнь имеем дело не с самой реальностью, а с «фильмом» о ней, изготовленным тридцать долей секунды назад!

Эту пропасть невозможно перепрыгнуть, какой бы бесконечно малой она ни казалась. Тут нет никаких «чуть-чуть». Либо пан, либо пропал. Я – пропал. Ведь сам я нахожусь в реальном мире, а воспринимаю себя как дошедшее только сейчас письмо или как свет давно погасшей звезды. В действительности меня, того, каким я себя вижу сейчас, нет. По сути, мы все – живые мертвецы.

И чтобы оживать, нам нужно снова и снова возвращаться…

К тому же из-за того, что два года назад часть путешествия я провел с загипсованной ногой, многие места мне не удалось как следует посетить. То есть, хоть я в них и был, но сидел большей частью в гостиницах или монастырях и записывал впечатления моих товарищей. Теперь же мне представился шанс увидеть все своими глазами.

Подготовка

10 октября 1998 г., суббота. Любимые мои,

пишу вам на пластмассовом откидном столике серого цвета, с которого стюардесса только что забрала начисто вылизанные мной одноразовые тарелки. То был ужин на пути из Бишкека в Нью-Дели. Самолет, летевший к нам, вместо Бишкека сел в Алматы, и мы прождали его в аэропорту «Манас» почти весь день. Вчера в киргизской столице выпал первый снег. Мокрый, подходящий для снежков, он пришел вместе с туманом, который и не позволил пилоту вовремя приземлиться.

Сынок, помнишь, ты спрашивал меня, почему мультяшка Чокнутый говорит не «пойду посплю», а «пойду покиваю»? Ох, и смеялись же мы тогда, смышлененький ты наш малыш! Вот и я так же сидел и кивал, пока в самолет не позвали.

Но это был еще не конец мытарствам. Таможенник придрался к коврам, которые мы взяли с собой в традиционном киргизском сундуке. Он кованый, с красочными узорами. Хотим подарить его вместе с коврами настоятелю индийского храма. Сундук у таможенника подозрений не вызвал, а вот к коврам он с криком потребовал доказательства, что они не предмет старины и не украдены из музея. Матерясь, он уличил нас в том, что в таможенной декларации мы их не указали. Однако место, где их надо указывать, озаглавлено «Служебные отметки», да и на сами ковры киргиз едва взглянул. Все это наталкивало на мысль, что справка была ему не очень-то и нужна. По монашеской одежде он просто принял нас за кришнаитов – завсегдатаев этого рейса, из которых наверняка вытягивал таким образом деньги, и неоднократно. Но у кришнаитов, скорее всего, богатые спонсоры, а у нашего Сэнсэя – крепкие нервы. Поэтому они платят, а Сэнсэй стоит до последнего: либо нас пропускают с коврами, либо мы не летим вовсе.

Наконец таможенник подошел к нам ближе и заговорил тихим, вкрадчивым голосом, стал нас журить, мол, нельзя же так. Его тактика стала мне совершенно ясна: сначала напугать жертву, а потом показать, что есть надежда на его милость, если… Но Сэнсэй не повелся на этот пряник, он просто не стал с ним разговаривать. Нас он попросил также игнорировать таможенника. Выдержав паузу, Учитель неожиданно громко произнес: «Я хочу, чтобы все знали: здесь творится беззаконие!».