Елена Сазанович - Солдаты последней войны Страница 53

Он помотал своей седой головой.

– Я так не сдамся! Не дождутся!

Я вдруг вспомнил Василька. Он тоже просто не хотел сдаваться просто так. И его тоже уже не было с нами. Я с болью посмотрел в потухшие глаза Юрьева. Я не хотел его терять.

– Пусть это будет моя последняя война! Пусть! – горячо говорил он.

– Она для всех нас – последняя, – мрачно заметил я.

– Да, наверное, Кира… Для всех. И другой уже не будет. И все мы – солдаты последней войны. Третьего не дано – либо победа… Либо… Пустота, мрак, ничто…

– Победа, Геннадий Юрьевич. Обязательно – победа. Иначе нельзя думать. Иначе – уже поражение.

– Когда я вижу по телику рожи своих так называемых коллег… То как раз думаю иначе. Наглые, сытые, продавшиеся до последних трусов и готовые выставлять свои голые задницы напоказ. Они никогда не выбросятся из окна. Они цепляются за свои гнилые, уродливые жизни, как поганки.

– Поганкам – поганая слава! Кто из ваших так называемых коллег теперь воспринимается всерьез?! Горстка тупиц, идиотов и извращенцев. Не самый лучший удел они себе уготовили.

Юрьев в сердцах сплюнул.

– Черт с ними! Правда, благодаря старым ролям некоторым все же удалось прошмыгнуть в историю. Образ героя в искусстве может и останется, а на могиле – ни цветочка. И те, кому они сегодня так подобострастно лижут задницы, еще и плюнут на их могилы. Памяти для предателей нет!

– Самое печальное, что многие эти актеришки играли смелых и мужественных героев. Пользовались народной любовью и признанием. И почти уверовали, что так и будет вечно… А, может, и к лучшему, Геннадий Юрьевич, что время наконец-то все расставило по своим местам? И сорвало все маски. Кто бы еще это сделал? А так мы наконец-то увидели их истинную сущность – трусость, низость и продажность. Иначе они так бы и остались героями. И пусть восторжествует правда, какой бы печальной она ни была! И пусть они в ней захлебнуться. Ведь фильмы, в которых они снимались, к ним никакого отношения, как оказалось, не имеют. И здесь можно поверить в Божий промысел даже законченному атеисту. Благородство и мужество навсегда останутся в истории. Как останутся эти благородные и мужественные образы. А фамилии актеров… Им нужно с утра до вечера на коленях благодарить судьбу, что к этим образам прикоснулись. Может, Бог хоть за это их простит… Когда-нибудь….

Юрьев тяжело поднялся и протянул руку.

– Спасибо тебе, Кира, и бывай! Вот поговорил с тобой – и легче.

– Как сказал мой погибший товарищ Василек – нужно держаться вместе, Геннадий Юрьевич. А не метать бисер перед свиньями.

– Ты о Коляне? Его не видно уже с неделю. Да Бог с ним! Мерзость еще та!.. А ты поскорей возвращайся, Кира.

– Обязательно, – я улыбнулся. – Нам еще о многом нужно поговорить.

– Да, и уже в Новом году. Пусть, Кира, он станет началом нашей победы. И концом последней войны…

К вечеру мы с Майей были уже на месте. Нам выделили небольшую комнатку со всеми удобствами. Маленький двухэтажный корпус дома отдыха, выкрашенный в бледно-розовый цвет, утопал в заснеженном лесу. Нас покорила, нас целиком поглотила тишина. Заснеженная, пахнущая хвоей и приближающимися новогодними праздниками, далекая от необузданного, сумасшедшего мира, тишина. И мы ею наслаждались по полной программе. Как и любовью. Мне уже казалось, что никакого другого мира не существует. Что нет той жизни, где взрываются жилые дома, реками льются слезы вперемежку с кровью, где мечутся и страдают, где не любят и не любили. Мне уже казалось, что весь мир сузился до пределов маленького уютного местечка, окруженного высокими гордыми соснами, отгороженного от всего и вся ледяными холмами и тишиной. Я знал, что зимы бывают каждый год, хотим мы или нет. Но еще я знал, что такой зимы у меня уже никогда не будет.

Отдыхающих было не много. И я понятия не имел, кто они. И зачем сорвались среди года, в стужу и метель, покинув свои дома. Возможно, как и мы, они просто сбежали от тревог и нелепостей суматошного, крикливого и беспардонного города. Возможно, как и мы, они решили хотя бы на время увести и сохранить в снежном царстве самое дорогое. А возможно, они просто хотели начать новый год с тишины. Я не знал. Да и не желал знать. Мы сознательно ни с кем не знакомились, разделив время лишь на двоих. На двоих времени оставалось больше. И больше на двоих оставалось любви.

По утрам мы катались на лыжах. Майя к моему удивлению оказалась прекрасной лыжницей. Я любовался ею, глядя как она уверенно стоит на вершине холма. Солнечные лучи мягко падали на ее смуглое лицо, снег искрился разноцветной мозаикой. Майя сдвигала спортивную шапочку на лоб, смешно хмурилась, набирала в рот воздух и прыгала. И я мчался за ней, пытаясь догнать. Не хватало дыхания, ветер отчаянно бил в грудь, а снежные брызги – в лицо. И я не догонял ее. И каждый раз боялся, не ускользнет ли она – вот так легко, безумно и одержимо – от меня навсегда. Когда-нибудь. Вот в такое же легкое, безумное и одержимое зимнее утро.

Вечерами после прогулки по лесу, мы возвращались в наш маленький тихий мир. Уставшие, замерзшие и счастливые. Я растирал ее холодные руки, дышал на них, прикасаясь губами к каждой клеточке. А потом, укутавшись в теплый плед, мы забирались с ногами на диван. И Майя, как обычно, склоняла голову на мое плечо.

– Я знаю, что время можно остановить. Уже знаю, – говорила она, прикрыв глаза. И искренне верила. – А я уже ни капельки не боюсь смерти. Потому что знаю, что буду жить долго-долго. Когда-то… Когда я сама… Как давно все было…. По своей воле хотела уйти из жизни. Мне просто не за что было держаться. Честное слово, я физически ощущала это. Я не чувствовала земли под ногами. Я судорожно пыталась за что-нибудь уцепиться. Но перед глазами была лишь ночь. Ночь – и больше ничего. И тогда я спрашивала: Господи, ну почему ты оставил меня?

– И что же он отвечал?

Майя улыбалась. И лицом пряталась в моих ладонях.

– То, что отвечал тысячи раз тысячам человечкам: «Все это время я нес тебя на руках… А теперь…»

– А теперь опустил на землю.

– Да. И я чувствую, как ноги мои твердо стоят на земле. И над головой – небо любви. И кругом я сталкиваюсь с любовью. Потому что меня любят. Знаешь, Кира, я уже точно знаю – когда кто-то любит по-настоящему, он сможет удержать в мире своего любимого и даже спасти от смерти.

– Кто тут говорит о смерти? – я легонько шлепал Майю по горящим щекам. – Где эта дура?

Я театрально оглядывался по сторонам, заглядывая под диван.

– Ну же, где?!

Я смотрел за окно. На улице мягко и плавно падали огромные снежинки. Белые шапки елей искрились в желтом свете луны. Снегири настойчиво пытались достучаться в изрисованное узорами окно. Скоро придет Новый год. Придет как всегда.

– Ну, же, где эта дура – смерть?! Нет ее, нет! Есть только жизнь! Красивая-прекрасивая и долгая-предолгая. Жизнь, но не смерть.

– И все же она где-то есть, – тихо отвечала Майя.

– Безнадежный ты мой оптимист, – шутил я. – Если она и есть, то очень далеко от нас. Очень-преочень.

– А разве от этого легче?

Я крепко обнимал Майю. Мне не нравились ее печальные мысли. Но я знал, что завтра все будет по-другому. Как всегда наступит утро. Как всегда солнечные зайчики будут играть на ее смуглом лице. Как всегда она сдвинет на лоб лыжную шапочку и помчится с горы. И я ее обязательно догоню. Обязательно. Только бы хватило сил… И времени… Которое я, в отличие от нее, так и не сумел остановить…

Один раз мы все же рискнули выйти в свет. Если светом можно назвать полутемный маленький бар, расположенный в холле первого этажа. Публика была в основном пожилого возраста, размеренная и разморенная отдыхом и ленью. На пышной елке мигали огни, в мерцании которых вертелись стеклянные шары и гирлянды. Мы примостились в самом уголке зала, следуя устоявшемуся принципу – ни с кем не заводить знакомства и ни на кого не обращать внимания. И заказали кофейный ликер и салаты.

– Да, – я пригубил сладко-коричневую жидкость. – Тысячу лет не пил подобное. Разве что в пору забытой счастливой юности, когда эти ликеры были по пять рублей за бутылку. Тогда мы обедали, кстати, исключительно в кафе и ресторанах. Несмотря на мизерную стипендию.

– У нас с тобой была похожая юность – улыбнулась Майя. – Мы еще частенько покупали баночки с креветками и ели их ложками.

– А мы, кстати, когда совсем были на безденежьи, нагло шли в ресторан. Там заказывали комплексный обед. И пока нам его готовили, наедались хлебом и помидорами, запивая все минералкой. И не дожидаясь обеда, смывались. И никто нас не догонял – и помидоры, и хлеб, и минералка почти бесплатно стояли на столах… Просто не верится!

– А на каникулах – в Карпаты или Крым! – глаза Майи смеялись, искрясь в свете елочных огней.

– И к черту – Париж и Лондон! Хоть бы разок еще побывать в Грузии или Прибалтике! И не с автоматом, а с рюкзаком. Но увы… Где все теперь?