Владимир Шеменев - «Варяг» не сдается Страница 54

– Типун тебе на язык, – священник перекрестился.

– Типун не типун, а пришло время подвести итоги. – Руднев поднял руку, призывая всех к тишине. – Итак, господа. Война объявлена. Если придется вступить в бой с японской эскадрой, как бы она сильна ни была, мы сразимся с ней. Даже осознавая, что последствия могут быть не в нашу пользу. Поэтому приказываю: подготовить оба корабля к сражению. На ночь выставить команды минеров и артиллеристов. Кочегарам посменно держать пары в котлах. Барабанщикам и горнистам стоять повахтово. Подать патроны и снаряды к орудиям и снять чехлы. Фонари погасить, койки и противоминные сети отвязать. – Руднев повернулся к Беляеву. – Григорий Павлович, прикажите матросам срубить парусный рангоут и снять верхние стеньги, чтобы затруднить неприятелю определение расстояния. Наш час пробил, господа!

– Что-то у меня настроение поднялось. – Зарубаев с силой хлопнул в ладони и растер их в предвкушении хорошей драчки.

– И кулаки чешутся, – отец Михаил перекрестился, глядя на икону Святого Николая Угодника, который по негласной традиции был покровителем мореплавателей.

– Грешно, батюшка, с крестом и в рясе в драку-то вязаться. – Зарубаев не прочь был позубоскалить даже в такой ответственный момент.

– Грешно портки протирать и мозоли на заднице набивать, когда басурмане веру нашу попирают, – батюшка перекрестился и налил в кружку вина.

– Что же это вы, батюшка, на вино налегаете, грех ведь вино пить, – не унимался главный артиллерист «Варяга».

– Вино пить перед баталией – не грех, а грех – пьяным вдрызг быть, вот как ты перед Новым годом, когда тебя Муромцев с палубы на себе приволок. Ты тогда чуть за борт не упал, благо он тебя за хлястик шинели поймал.

– Муромцев! – И тут до нее дошло: это же «Варяг» – крейсер, который стоит в Чемульпо. Чашка полетела на пол. Толстый ковер смягчил удар, китайский фарфор подпрыгнул, но не разбился, только темное пятно от разлитого кофе в виде раскрывшегося тюльпана легло на ворс ковра.

– Что с вами, Екатерина Андреевна? – Руднев поднял чашку и поставил на стол. – Вам плохо?

Она не слышала капитана. Катя во все глаза смотрела на священника. Он казался ей Господом Богом, который спустился с небес в рясе, с бородой и наперсным крестом, чтобы объявить, что она нашла того, кого искала.

– Вы сказали «Муромцев»?

– Ну да!

– Вы что, его знаете? – До Руднева стало доходить, кто такая Катя, кто ее муж и почему он оказался на японском крейсере. – Вы та самая Катя Слизнева?

– Да! – Она кивнула и вскинула руки. – Где он? Я хочу видеть его, – голова кружилась, руки, губы, колени – все тряслось от волнения и безумной радости, от того, что она нашла его. В уголках глаз заблестели слезы радости – и Катя улыбнулась.

Руднев не был бы Рудневым, если бы не оставил поле боя за собой.

– А вы, собственно, кем ему доводитесь, если это не секрет?

– Я его невеста.

Малахов, Михалыч и кочегарный кондуктор стояли возле меня, буквально дыша в спину и не давая сосредоточиться. Резец со свистом проходил болванку, которая вращалась с сумасшедшей скоростью. В поддон токарного станка сыпались бронзовые завитушки. Вращая ручку суппорта, я думал об одном: как бы им так намекнуть, что я не люблю, когда мне смотрят под руку? Пару раз я им уже говорил об этом, используя словосочетание из трех букв, но им этого хватало на пять минут, не больше. Потом они подходили вновь и становились за спиной, с любопытством наблюдая, как болванка превращается в блестящий вкладыш для подшипника.

Лязгнула дверь – и в мастерскую зашел Ваня Белоногов, тот самый новобранец, что был со мной на сортировочном пункте. В каждой руке у него было по два термоса. Начав службу «молодым и зеленым», через месяц он заматерел и взял на вооружение поговорку: зачем два раза бегать, если можно за раз обернуться?

– Одна каша осталась. Все макароны пожрали верховые, – так он называл тех, кто никогда не спускался в трюм и не нюхал запаха машинного масла.

– Мясо хоть есть? – Малахов даже не обернулся, с восторгом созерцая выточенный вкладыш.

– Этого добра с верхом навалили. – Белоногов поставил термосы на пол и подошел к нам. – Ты смотри, как блестит, будто новая!

– Держи, – я протянул ему деталь.

Он расплылся в улыбке и охотно подставил ладонь. Я с удовольствием перекинул ему только что выточенный вкладыш. Бронза была горячей и жгла руку, и я был рад избавиться от нее.

– А-а-а! Жжется, – матрос не стал строить из себя героя и швырнул вкладыш на верстак.

Все засмеялись и пошли к столу. Кондуктор постучал ключом по трубе, призывая всех, кто был в смене, подгребать.

– Что там слышно, на Большой земле? – Михалыч достал из ящика краюху хлеба и острым, как бритва, ножом ловко рассек ее на две части.

– «Кореец» бабу в море подобрал.

– Кого? – Малахов развинтил термос и стал вынюхивать мясо.

– А фиг его знает, бабу какую-то в море выловили.

– С хвостом? – Я улыбнулся.

– Да не, с ногами. – Вася был сама серьезность и к слухам и всяким бредням относился чисто по-деревенски, с неким благоговением.

– Да ладно брехать-то! Вода за бортом – плюс два. – Малахов ворочал половником в термосе, не понимая, почему ему до сих пор не попалось мясо.

– Я краем уха слышал от вахтенных. Говорят, Катей зовут.

Я почувствовал, как участился пульс и на лбу выступила испарина.

Михалыч глянул на меня.

– Чё замер? Давай ешь, а то остынет.

Как бы мне хотелось, чтобы это была она! Но это было невозможно. Катя в море на японском крейсере? Что бы она могла там делать? Плыть в Японию? Зачем? Из Японии? Что там делала? Скорее всего это было совпадение – совпадение имен и ситуаций.

В зал вошел Зорин.

Все встали, включая и унтер-офицеров. Так завелось на флоте.

– Здравия желаю, ваше благородие. Садитесь с нами.

– Нет, спасибо! Я вот к Муромцеву по делу.

Он посмотрел на меня своим пронзительным и, я бы сказал, хитроватым взглядом. От этого у меня екнуло сердце. Неужели…

Выждав, когда я как следует истомлюсь и меня можно будет брать теплым, инженер откашлялся и сказал:

– Ну, встречай, брат Алеха. К тебе гости.

Зорин отступил на шаг – и за его спиной я увидел до боли знакомый силуэт, который я каждый день рисовал в своем воображении и который ждал каждый день, не надеясь дождаться.

Катя кинулась ко мне. Я выпрыгнул из-за стола и подхватил ее, кружа по мастерской. Дружный крик восторга поднял на уши все соседние отсеки, и к нам прибежали электрики и гальваники, думая, что мы тонем.

Зорин посмотрел на нас и перевел взгляд на команду.

– Муромцеву до утра выходной, остальным – продолжать службу.

Мы лежали у меня в каюте, и я не мог поверить, что это не сон, а она шептала мне, что не может поверить, что нашла меня. Сцепившись пальцами рук, мы боялись потерять друг друга. Нам казалось, что некая неведомая сила может ворваться в каюту и разлучить нас. О том, что это за сила, я не хотел думать, не хотел говорить и не позволял ей развивать эту тему, прижимая палец к ее губам.

– Правда, что будет бой? – в ее голосе было столько грусти, что если бы она могла заморозить море, японская эскадра осталась бы здесь навсегда.

– Тсс! – Я прижал палец к ее губам. – Про войну – ни слова. Не для того мы встретились, чтобы я потерял тебя.

Она обхватила мой палец зубами, прикрыла глаза и зарычала, изображая щенка. Я улыбнулся и притянул ее к себе, целуя и наслаждаясь счастьем. Подхватил ее под шею, вторая рука чуть коснулась груди и заскользила по животу. Кончиками пальцев я прошелся по бугру Венеры, скользнул по бедру и сжал ее упругую попку. Она не выдержала натиска и застонала, извиваясь подо мной всем телом. Словно пантера, она хрипела, мотая головой, ее волосы метались по постели, а острые ногти все глубже и глубже впивались мне в спину. Я не чувствовал боли: закрыв глаза, я целовал ее тело, медленно смещаясь от шеи к изгибу плеча. Жар и страсть – вот что витало над нами в то мгновение, манило и притягивало, заставляя думать только об одном.

– Ты моя, – шептал я, доводя и ее, и себя до экстаза.

– Ты мой, – шептала она, не в состоянии совладеть с нахлынувшей на нее страстью.

Мы, словно две молекулы, слиплись в одну, образуя некую новую, нераздельную связь. Я дошел до точки невозврата. Подхватил ее ноги, развел в стороны и лег на нее, проникая в святилище. Она вскрикнула и обхватила меня ногами, стараясь прижаться ко мне как можно сильней.

Где-то наверху пропел горн, призывая к общему построению. Надо было подняться и бежать наверх, стать в строй и, повернув голову, смотреть, как на фок-мачте ползет боевой флаг, но я не мог заставить себя это сделать. Я не мог и не хотел отпускать Катю. Мы лежали, обнявшись и наслаждаясь тишиной и легкой вибрацией крейсера, разгоняющего пары в котлах.

Катя первая прервала молчание: