Платон Беседин - Учитель. Том 1. Роман перемен Страница 58

– Дай мне! – Отчего-то я хочу сделать ей неприятно.

Пиво горькое, с привкусом этилового спирта. Пить мерзко, но меня не оторвать.

– Э, полегче, Бесштейн, – останавливает брат, – нам еще заправляться. А у меня, – он лезет в багажник, откидывает клетчатый синий плед, – всего две бутылки.

Рядом с баклажками «Арсенала» замечаю биту. Точнее, это не бита в классическом понимании, какая продается, например, в севастопольском магазине спорттоваров на набережной Корнилова, а скорее ее уродливое подобие.

– Что это?

– А, это, – брат гладит биту, – чтобы всякая хуетень не лезла.

– Витя! – одергивает его Рада.

– Ну и татар перевоспитывать…

Судя по тому, как реагирует на фразу Рада, она и, правда, ничего общего с крымскими татарами, с которыми все чаще обещает разобраться брат (он то ли собирается, то ли уже записался в русскую боевую дружину), не имеет.

– Может, уже пойдем, а?

Двумя глотками брат допивает пиво, швыряет пустую бутылку в кусты. Идем к ночному клубу «Экстази», мерцающему тошнотворной зеленой вывеской. У входа – два охранника в черных футболках, но у одного – поло, а у второго – стандартная, без воротничка. Вход – пятнадцать гривен. Судя по цене, и, правда, клуб. Брат отсчитывает девять синих купюр с изображением Богдана Хмельницкого.

Первое, что вижу, зайдя в «Экстази» – объявление: «Уважаемые посетители! Вывод нетрезвых людей осуществляется вооруженной охраной». Слово «вооруженной» выделено жирными красными буквами. Но, в целом, обстановка приличная как для гопотеки с таким названием – пластик столов, дым сигарет, судороги танцев. Огнестрелов нет, и слава богу. Но Раде не до восторгов.

– Фу, Витя, куда ты нас притащил? – перекрикивает задорный голос, по-пионерски рапортующий, что солнышко в руках, а венок из звезд – в облаках.

– Да все нормально, – но брат – такое бывает? – похоже, и сам смущен.

Появляется официантка. Рыжие волосы на темечке собраны в антенну аля Жанна Агузарова, так плотно, что, кажется, сделай девица неосторожное движение и кожа порвется.

– Заказано, – говорит брат, и я едва не выдаю: «Даже так?»

Поводырем в наползающей дымовой завесе официантка ведет нас к темному столику. На нем белым треугольником лежит салфетка, всего одна, но очень гордая, очень нужная.

– Принесите, пожалуйста, салфетки. – Официантка кивает, и выражение ее лица такое, словно только что она продала дом, а вырученные деньги оказались фальшивыми. Уходит. – Ну и… местечко.

Рада морщится, делая мне приятно от того, что ей неприятно.

– Да что не так?

– Все не так!

Официантка приносит салфетки.

– Что будете пить? Может быть, желаете кушать?

– Дайте подумать, – говорит Рада, но официантка, не обращая внимания, тараторит:

– Пиво «Черниговское» – 7 гривен, «Оболонь» – 8 гривен, чипсы, орешки – 5 гривен, сухарики – 3 гривны…

Данные из гастрологического ада можно перечислять долго – тем более, что официантка, кажется, получает от этого удовольствие, скатываясь в бездну вкусов сухариков: с дымком, с хреном, с томатами, с аджикой и шашлыком, с беконом, с сыром и семгой – но Рада грубо прерывает ее:

– Помолчите!

Официантка затихает, но не уходит, хотя, наверное, ей надо быть шустрой, обслуживать как можно больше клиентов. Рада цокает – мол, что за дура – делает заказ. Виктор добавляет к нему два бокала «Черниговского». Хочет водки, но Рада одергивает – ты за рулем. Официантка уточняет:

– Может, к пиву сухарики?

– Давайте уже ваши сухарики!

– У нас есть с… – официантка, рискуя быть задушенной, вновь хочет повторить вкусы.

– Без разницы с чем! Идите уже!

Я хочу возразить против «Черниговского», которым только накипь в чайнике снимать, но, глядя на возбужденного брата, измученную официантку, надменную Раду, предпочитаю смолчать.

Песня о солнышке заканчивается. Из динамика слышится бодрый в своей отрепетированной наглости голос:

– А сейчас специально по заявочке Шевкета для Ирочки звучит композиция в исполнении группы “Scorpions” – “Still loving you”.

– О, моя любимая песня, – улыбается Рада, и брат тащит ее танцевать.

Что это? Издевка? Ирония судьбы? Злобное дежавю? Или на вывеске написано «Старый замок», и на самом деле я сижу на встрече одногруппников? Невольно прокручиваю гипотетический – пригласи она меня, а не брата – танец с Радой. На этот раз я бы… впрочем, никого нет – смысл врать?

Официантка приносит заказ. Выставляет на стол два стеклянных – уровень, чего уж там! – бокала с «Черниговским», порезанные неровными дольками лимоны и апельсины, бокал «Бастардо» (название произносит так, что думается не о вине, а об альбоме “The Exploited”), мороженое. Оно тает в креманке двумя шарами. Но и с такими Рада справится. Ей не впервой.

Начинается еще один медляк. «Люби меня, люби» «Отпетых мошенников». Аморалов – красавец, Гарик и Том-Хаос – нищеброды, так говорили в школе. Но теперь все – не скажут. Потому что школа закончилась. Дзинь-дзинь последним звонком. Перестала существовать, умерла. И одноклассники с учителями тоже остались в прошлом. И тоже по-своему умерли.

Вот и люди в «Экстази» танцуют, выпивают, целуются, перекусывают, лезут в разборки, лезут под юбки, но что бы они ни делали – только изображают жизнь. Наверное, они могли бы провести вечер толковее: воспитывая детей, сажая деревья, готовя борщ, убирая мусор, создавая шедевр, спасая планету – но, в сущности, это вопрос оценки, вопрос сравнения, и, возможно, обнажение филейных частей на танцполе ничуть не бесполезнее рождения и воспитания двух, трех, четырех прекрасных детей. Ибо, как писал старый мудрый еврей, все тлен. Хотя, кто знает, попади он в «Экстази», усядься за пластиковый стол с черными родинками затушенных сигарет, может быть, сразу бы понял, что все стенания и философствования во дворце среди наложниц – следствие излишек жира. «Все суета сует и всяческая суета, но даже суета бывает та или не та».

Впрочем, в изображении жизни есть своя прелесть: оно вытесняет мысли о смерти, закрывает их, как повязка, под которой гниет рана. Болит, кровоточит, усугубляется, но зато окружающим не видно. И почти у каждого – повязка, так что ничего особенного, странного, примечательного.

Наверное, Рада с Виктором понимают это. Оттанцевавшие под «Люби меня, люби», нацеловавшиеся под “Don’t speak”. Издевательская подборка. Диджей ненавидит меня.

– О, Бесовский, да ты все пиво вылакал! – смеясь, возвращается брат.

– А где, – не могу вслух называть ее по имени, – подруга?

– В туалете, – брат откидывается на спинку, закуривает. – Ты это, скажи, в поряде, что я с ней? По чесноку только!

Хочу ответить так, чтобы не было и тени, и капли, и шороха, и привкуса, и мелька сомнения:

– Слышишь!

– Подышишь! Ты базарь, как есть, Бесогон, не цеди!

– Все нормально, – чокаюсь о его бокал, чтобы не говорить, но он неумолим:

– Вижу, смурной, потухший. Ты маякуй, если чо – решим.

Он подмигивает. И я вспоминаю фразу, брошенную им у серого здания универмага: «Если она тебе нужна – забирай». Подарок твари дрожащей, твари безвольной. «Решим» – из той же барско-холопской серии. Нет, спасибо, достаточно.

– Все… нормально, да.

– Ну, смотри.

– Я, – встаю из-за стола, пошатываясь, – выйду… в туалет… мне надо, да…

Пропихиваюсь к выходу. Кучерявая девушка в белом просвечивающемся платье с закатившимися то ли от таблеток, то ли от алкоголя зрачками пытается обнять меня, лезет к ширинке. Физическое, до судорог отвращение. Перед глазами кадр: Миледи, соблазняющая д’Артаньяна. В школе это казалось сексуальным. А теперь неприятно. И, глядя на кучерявую девушку, вспоминаю распаренного от жары и алкоголя татарина, прицепившегося ко мне в полупустом катере:

– Знаешь, почему мы вас, выродков русских, уничтожим, и резать не надо?

– Не знаю, – отвечал я, прикидывая, что делать, если полезет в драку.

– Наши женщины, как ваши русские бляди, на обочинах не стоят…

Татарин сплевывал на металлический пол катера, растирал пенящуюся харчу по швам сварки, поправлял массивные часы на запястье. И не трогал меня. Просто говорил, надрезая: крестиками, ноликами, зигзагами, полумесяцами – как душе маньяка угодно.

А я, наплевав на патриотизм, соглашался. То ли из-за боязни схлопотать в щи, то ли вспоминая слова Виктора:

– Пиздец, бляди наши за чипсы и пиво татарам отсасывают!

Брат продолжал возмущаться дальше, но я отключился, остановившись на «за чипсы и пиво», расстроенный тем, что в таких историях обходятся без конкретики. Где искать, к кому обращаться, сколько пива и чипсов выставлять.

– Прошмандовочные!

Брат и сам пользовал сельских дурех, но, видимо, злился от того, что они связались не только с ним, но и с татарами.

– Это кто?

– Да никишинская сеструха – блядь! За полем, у школы ебалась. Там, где хуй этот торчит…

Под «хуем» брат подразумевал громоотвод на крыше каштановского Дома быта, превратившегося в полузаброшенное здание с кощунственной в своей бесполезности вывеской «Фотография» и фотографом, рыжим дурачком, слушающим «Кровосток» и приторговывающим бахчисарайской «травкой».