Роман Сенчин - Наш последний эшелон Страница 59

– Борис, – заговорил чуть погодя Юра. – Ты, это самое, не переживай сильно, не стоит. Ты думаешь, ты несчастный, да? Скажи, несчастный?

– Херово мне, – вздохнул тот.

– Нет, Боря, ты – наоборот, ты очень счастливый человек, счастливый муж!

– Херню мелешь.

Юрка обиделся:

– Почему херню? Нет, давай вот разберемся, и я тебе все объясню, ты поймешь и успокоишься.

Выпили, закусили тушенкой, закурили. Юрка стал объяснять:

– Вот смотри. Вот у тебя есть жена, так. Она свободна, и ты свободен. Ты ее любишь, она тебя любит. Думаешь, если она там что-то такое, так и любви нет? Главное, Борис, она тебе не изменяет морально, а это!.. Люди же, они разные бывают, психика человека очень сложна. Светка же, может, после этой своей измены еще больше любит тебя. Может, для того и изменяет…

– Херню ты мелешь, ой херню…

Тут Серега встрял:

– Нет в тебе, Борь, философского начала! Простыми мерками привык ты мерить: любовь, дескать, – любовь, а измена – измена. Ты подойди глобально, м-м…

– Трансцендентно, – подсказал я.

– Вот именно – трансцендентно! Любовь – это явление трансцендентное, умом так просто не измерить…

Борька почесал голову, налил водки:

– Давай лучше… Херню все вы мелете.

Потом появилась Светка. Высокая стройная крашеная блондинка в спортивном костюме.

– Так, Борис, пошли домой!

Муж покосился на нее, буркнул:

– Не пойду.

– Двенадцатый час уже, пошли! Сейчас насосешься, а завтра на работу не поднять.

– Не пойду.

– Пошли быстро! Ну?

Юрка зашептал соседу в ухо:

– Ты что, Борька, иди! Видишь, пришла, зовет. Вас ожидает ослепительно яркая ночь!

– Не пойду-у! – как бычок на веревке, промычал Борька.

– Свет, сейчас он придет, это он так, – пообещал Серега, – немного куражится.

Света еще раз сказала мужу: «Пошли!» – а потом плюнула и направилась к себе в квартиру.

– Не понимаю я вас, право, – вздохнул Серега. – Какие-то простые вы до смешного. Борька, друг, бери пример с нас! Нельзя, Борька, принимать жизнь в лоб, ведь жизнь не данность, запомни. Жизнь – относительность! А любовь тем более…

– А я ее люблю, понял, люблю! – плакал захмелевший несчастный муж. – Три года за ней ходил, все для нее, одеваю в самое дорогое, готов ноги мыть, блядь, и воду пить. А она!.. Ведь это противно просто! Да ты представь, блядь, – какой-то мужик дерет ее! А? А я не могу! Люблю ее, стерву поганую!

– Эх, Борька, Борька. – Серега погладил его по голове. – На разных мы языках говорим. Вот я сам два раза был женатиком, ну и что? Не этим единым, запомни, жив человек! Есть, Борька, высшие ценности, высшие цели! Вот нас таких, – показал Серега на себя, Юрку, меня, – нас таких всего семь процентов. Представь! Всего семь! Из ста!

– Алкашей? – поднял на Серегу тяжелые, красные глаза Борька-строитель. – Алкашей вроде больше.

– Не алкашей, балбес! Мы – не алкаши! Мы – интеллектуальная элита! Вы умеете строить по чертежам, а мы создаем эти самые чертежи. Мы толкаем вперед цивилизацию, мысль! Творческая интеллигенция: поэты, прозаики, архитекторы…

– О-о-о! – мученически простонал Борис. – Давайте хряпнем скорее!

Хряпнули. И еще стоит почти целая бутылка. Внутри борьба пьяного и трезвого; взгляд то расплывается, то собирается, тело качает в разные стороны, слюни текут изо рта, пальцы разжимаются, вилка падает на пол. Еще пара рюмок – и наступит долгожданный отруб.

Борька трудно встает и, опираясь на стены и мебель, двигается домой; набрался быстро, но плотно: почти по полному стакану заглатывал. А Юрка тянет к себе гитару, но не дотянул, бросил. Обнял голову руками, запел пьяно, раздольно:

По Дону гуляет,

По Дону гуляет,

По Дону гуляет

Казак молодой!

И мы с Серегой дружно подхватили басовитыми, сильными голосами:

А девица плачет,

А девица плачет,

А девица плачет

Над мутной водой!

Гремит песня в тесной кухоньке. И вся трагичность, вся боль людей, вся вот эта печальная судьба утонувшей в итоге девицы отражается в наших голосах. И слезы выступают, и кажется, еще чуть-чуть – сердце лопнет от жалости и сострадания…

– Тише!!

Серега даже руку поднял, вслушиваясь в инородные звуки. Мы с Юркой нехотя тормозим:

Другой раз вскричала-а…

Теперь ясно слышны из подъезда крики Бориса и периодические удары кулаком в дверь.

– Светка, открой! Открывай, стерва, коза! Открывай, твою м-мать!!

Мы поднимаемся, изо всей силы стараясь не упасть, бредем в подъезд. Там стоит Борька, уткнувшись лбом в дерматин, громко просит и размеренно колотит дверь кулаками и головой.

– Бля, Светка, открой! Я ж тебя, стерву!..

– Борис, кончай буянить, – выговорил Юрка, качаясь, будто стебелек под порывами ветра.

Серега присел поскорее на штабель досок, бормочет что-то про свои вычисления. Я ухватился за дверную ручку, зажмурил один глаз, чтобы сосредоточиться, устоять на ногах. Пьяный я, как стекло.

Дверь открылась. На пороге Светлана, и Борька перед ней такой щупленький и невзрачный, ниже на полголовы…

– Чего ты хочешь? – сухо спросила она. – Иди пей.

Борька смотрит на жену так, что кажется, секунда еще – и сломает это сытое, ухоженное лицо. Я даже качнулся, чтобы схватить его руку. Но вместо удара Борька валится перед ней на колени, обнимает бедра и быстро, страстно целует ткань жениного спортивного костюма.

– Света, Светочка, прости меня, прости! Как я мог, сволочь?! Как мог?! Светланка, люблю, люблю!..

Глава семнадцатая

Отруб

Рюмка водки вернула в сознательное состояние. Снова на кухне, снова нас трое. Оказывается – пьем.

– Че? – говорю с трудом. – Не… убил?

– Кто? Кого?

– Борь… ка С… светку?

– Все нормально, – Серега как смог подмигнул, – она его унесла…

Юрка хватает гитару, бьет по струнам и остервенело поет:

Все пройдет – и печаль и радость,

Все пройдет – так устроен свет,

Все пройде-о-о-от, только верить надо,

Что любовь-вь-вь

Не проходит – нет!

Не проходит – нет!

Не проходит – нет!

Не проходит – нет!

Рвутся струны, из пальцев брызгает кровь, а Юрка все орет, орет, орет:

Не проходит – нне-е-ет!!

Наташа. Свежая, румяная от мороза и танцев, но злая, даже гневная.

– А что, моих никого нет?

– Там, там…

– Не открывают!!

Юрка со слезами в глазах жалобно попросил:

– Наташа, солнышко, посиди с нами. Посиди, солнышко! Они откроют, они разберутся там и откроют. Не мешай им и не злись, цветочек. Красоту уносят годы, а доброту не унесут! Выпей каплю, посиди!.. Мы тебе счас песенку споем.

– Слышала я ваши песенки. Я спать хочу! – Но все-таки села, достала из сумочки «Бонд», закурила. – Принесла вам банку «Тройки», но лучше на утро оставить.

– Оставь, оставь. У нас тут – во! Выпьешь?

– Давай, только чуть-чуть! – И, глотнув из рюмочки, Наташа грустным голосом предложила: – Парни, кончайте вы пить. Одного уже потеряли, и все не успокоитесь…

Это она о Ваньке Бурковском, нашем друге. Он тут повесился месяца два назад – жалко. Талантливый был человек.

Юрка вместо ответа снова берет гитару, я прошу его:

– Юр…ик, медленно так… боем таким… аха.

– Да куда ж тебе петь? – усмехается девушка.

Юрка играет, я постукиваю ладонями по коленям, закрыл глаза плотно, вспоминаю текст.

– Хорошая песня… Наташ… Слушай!

Я очнулся в чужой квартире,

Рядом лежала она.

Встал, раздвинул шторы —

Брызнул свет из окна.

Я увидел ее ноги,

Я увидел ее грудь,

Я увидел ее лицо,

И меня охватила жуть.

Страшная, ты очень страшная!

Ты проснулась от света солнца,

Я в углу блевал от тебя.

Ничему ты не удивилась,

Не спросила, а кто такой я.

Улыбнулась беззубым ртом ты,

Я не мог на тебя смотреть,

Поманила меня к себе ты,

И я понял, что ты – это Смерть.

Страшная, ты очень страшная!

А Серега в это время тихонько бредит процентами:

– Я подсчитал… два дня сидел… семь процентов… всего семь процентов… из ста… я же все могу… золотые руки… не хочу… надо же думать… кто будет думать… семь процентов… мы же, это… всего семь… из ста…

Сразу понял, что надо бежать,

Бросился – дверь на замке.

Не хотелось мне умирать,

И я увидел выход в окне.

Тот дом оказался высотным,

Я очень долго летел,

Кровавый след на асфальте —

Я умер, но так не хотел!

Страшная, ты очень страшная!

И все кружится, рушится, распадается. И перед глазами веселая радуга, не обыкновенное оптическое явление, а нечто большее, что-то очень дорогое, необходимое. И я хочу схватить ее, но она дальше, и я бегу к ней. Она улетает. Медленно улетает, дразнит, манит, играет. И я мну цветочки, я хочу поймать радугу, хочу обернуть ее вокруг шеи, как шарф. И воздуха много, прошла гроза. Воздуха много-много. А за спиной растет визг, и огромная черная мина летит по небу. Мина похожа на хоккейную шайбу; она закрыла все небо, и стало темно. Сейчас накроет, лопнет, разорвет. И радуга – живая, веселая радуга – исчезает, но я все бегу, бегу по завядшим цветочкам, по огромной, бескрайней, черной равнине, которая так похожа на мою Слишком Длинную Жизнь.