Владимир Шеменев - «Варяг» не сдается Страница 59

– Нами получено документальное подтверждение, – адмирал Рожественский откашлялся и посмотрел на государя.

– Продолжайте. – Николай II так и не оторвался от карты.

Рожественский пользовался доверием царя и, как говорится, чувствовал себя в придворных кругах как рыба в воде. События первых дней войны сильно подмочили его репутацию, и те просчеты, которые он как начальник Главного морского штаба допустил в подготовке флота, словно дамоклов меч висели над его головой, и теперь он старался реабилитироваться в глазах императора, подставляя и топя всех, кто проявил хоть какую-то инициативу в первые дни войны. Жертвы были выбраны, и оставалось только перевести на них стрелки: в Порт-Артуре – Старк, в Чемульпо – Руднев.

– Нами получено документальное подтверждение о недостойном поведении капитана Руднева и вверенной ему команды.

Авелан скрипнул зубами и повернулся к Рожественскому.

– Зиновий Петрович, откуда у вас эта информация?

– Из японской прессы.

– Откуда-откуда? – Впервые император проявил явный интерес и повернул голову в сторону своего «кумира».

Рожественский проглотил ком, но, сказав однажды «а», надо было говорить и «б».

– Из японской прессы. Газеты получены сегодня утром по дипломатическим каналам из Токио, – он достал из портфеля, который все это время стоял возле его ног, газету и протянул императору.

Николай II взял прессу и мельком глянул на название: это была «Ници-Ници», которая еще накануне войны дала на первой полосе броский лозунг – призыв к бескомпромиссной и беспощадной войне. «Бейте и гоните дикую орду, пусть наше знамя водрузится на вершинах Урала», – писала газета, призывая очистить от русских не только Маньчжурию, но и весь Дальний Восток и Сибирь.

– И вы им верите? – Царь положил газету на стол.

Вице-адмирал смутился и пожал плечами.

– Здесь факты, и эту статью перепечатали иностранцы.

– И в чем же выражаются эти факты, позвольте узнать? – Авелан не отличался самостоятельностью. Стараясь быть проводником коллегиальных решений, он умел держать нос по ветру и вовремя лавировать, следуя за настроением императора. Благодаря этому он и оставался все эти годы морским министром. Это он поддержал адмирала Макарова, который недолюбливал Рожественского, считая его недальновидным и некомпетентным карьеристом, а раз так – надо было отстаивать свою позицию и идти наперекор всему, что говорил Зиновий Петрович.

– В первый день войны флот уменьшился на две боевые единицы. При массовой гибели офицеров и рядового состава. Считаю действия командира крейсера безграмотными как с тактической точки зрения, так и с технической. Кроме того, японцы приступили к подъему крейсера, что наносит прямой урон нашему престижу.

– А вы что думаете, Алексей Михайлович? – Николай II повернулся к молчавшему до этого контр-адмиралу Абазе.

– Ну я не знаю. – Абаза развел руками. – Но семьсот человек, попавших в плен, и два корабля… по-моему, слишком-с!

– Зиновий Петрович говорит, что все они погибли, а вы говорите – попали в плен. Так что же там произошло?

– Прошу прощения, Ваше Величество, я не совсем в курсе и пользуюсь исключительно слухами.

Император посмотрел на контр-адмирала с нескрываемым удивлением, словно на прокаженного. На самом деле: не мог же председатель Особого комитета по делам Дальнего Востока пользоваться слухами!

Скорее всего Абаза занял выжидательную позицию, чтобы еще раз не наступить на грабли, которыми оказался русский пароход «Сунгари», принадлежавший «Морскому пароходству КВЖД» и обслуживавший «Русское лесоэкспортное товарищество», созданное при непосредственном участии адмирала и его дружка Безобразова.

Когда стали разыскивать пропавший крейсер и канонерку, все вспомнили, что в это же время в Чемульпо пришел пароход «Сунгари». Пароход не участвовал в битве, а следовательно, должен был уцелеть, и его требовалось найти, чтобы узнать о судьбе «Варяга» и «Корейца». Когда Абазу спросили, где пароход, он, не моргнув глазом, ответил, что тот стоит в устье Ялу под погрузкой лесом. А через сутки из Порт-Артура пришел ответ, который поверг всех в шок: 27 января пароход «Сунгари» был захвачен японцами и уведен в порт Дэсима (Нагасаки), а всего в период с 24 по 28 января 1904 года японскими военно-морскими силами под командованием адмирала Того были захвачены и уведены в японские порты следующие пароходы: «Екатеринослав», «Маньчжурия», «Мукден», «Аргунь», «Шилка» и два китобойных судна – «Михаил» и «Николай», принадлежащие промышленнику Кейзерлингу, причем последние были задержаны в тот день, когда министр иностранных дел Японии барон Комура только объявил русскому послу в Токио Розену о прекращении дипломатических отношений с Россией. То есть до объявления войны.

– Продолжайте, Зиновий Петрович. – Государь быстро что-то рисовал карандашом на подвернувшемся листе бумаги. Из-под штриховки, бегающей по листу, выглядывали контуры четырехтрубного крейсера, идущего на всех парах в окружении разрывов от снарядов.

– Я предлагаю по прибытии экипажа в Россию… – Рожественский сделал паузу, чтобы усилить эффект от финальной реплики. – Руднева, Беляева и всех старших офицеров обоих кораблей отдать под суд.

– Точнее, под трибунал! – Император сделал упор на слово «трибунал».

– Так точно, Ваше Величество!

Николай II отложил карандаш, поднял голову и обвел взглядом свое окружение.

– Кто еще такого же мнения?

– Я! – Фраза «отдать под трибунал», сказанная в повелительном тоне, сыграла роковую шутку с Абазой, и он принял сторону Рожественского.

– И я, – это был граф Ламсдорф.

– Смелее, господа, – царь встал и нажал кнопку вызова дежурного офицера.

– Запишите и меня в эту славную компашку. – Алексей Александрович поднял руку. Он уже прилично нахрюкался, и ему было все равно, о чем там шла речь и за что голосовали.

– А вы, Федор Карлович, что молчите?

– Я против!

– У вас есть списки пленных? – царь повернулся к Рожественскому.

– Есть! – Зиновий Петрович протянул императору списки.

Николай II взял машинописные листы и стал просматривать. По лицу можно было понять, что он там видит. Нетерпение сменилось сначала удивлением, а потом и откровенным недовольством, по мере того как царь перебирал поданные ему листы.

– Первый, второй, третий, четвертый… – Он не стал досматривать, сложил их в стопку и вернул Рожественскому. – Это списки команды. Меня же интересуют списки пленных.

– Таких списков нет.

Царь подошел к письменному столу, на котором лежали две курительные трубки – пеньковая и вишневая, обе заблаговременно набитые табаком. У оттоманки на столике стояла зажигалка в виде античного светильника. Император взял вишню, щелкнул зажигалкой и раскурил трубку. Оставляя за собой шлейф дыма и табачного аромата, подошел к окну, за которым, несмотря на то что был полдень, висел густой, почти непроницаемый туман, клубами поднимающийся с окрестных прудов.

Два часа назад в этот же кабинет вошел дежурный офицер с пакетом, только что полученным из Мукдена, где располагалась ставка наместника. Офицер вручил пакет императору, отдал честь, развернулся и пошел к двери…

Это был Берг – тот самый, что спас триста японских мичманов. В белом кителе с аксельбантом и новеньким орденом Владимира, он тихо вышел из кабинета, аккуратно прикрыл за собой дверь и сел за огромный стол, заставленный телефонными аппаратами и заваленный бумагами, приходящими из разных концов империи и мира.

В Петербург его перевел все тот же дядя, который продолжал командовать императорской яхтой. После разговора с Истоминым Берг, вернувшись на корабль, быстренько накропал дяде письмо с описанием собственного подвига и просьбой о переводе в Петербург. Ко всему этому он приложил вырезку из японской газеты, где говорилось о спасении «Наканоура-Мару» русским эсминцем «Бесстрашный». Письмо и вырезку сунул в конверт, заклеил и отнес на почту.

Карл Францевич, получив конверт, долго крутил его в руках, не зная, стоит ли вскрывать то, что пришло от сумасбродного племянника, или лучше сразу выбросить письмо в печку. Решил вскрыть – и не прогадал. Подвиг был достоин награды, хотя вице-адмирал Старк посчитал его никчемным. Вечером дядя встретил старого друга и сослуживца, вице-адмирала Авелана, выходящего из здания морского министерства, усадил в свой экипаж и повез в лучший ресторан Петербурга.

Через три дня Берг сдал корабль старпому, сел в поезд и укатил в Петербург. Через две недели Александр вышел на Николаевском вокзале и сразу поехал к дяде. На следующий день мичман был представлен императору, который крепким рукопожатием поблагодарил его за жест доброй воли по отношению к японским гражданам, что способствовало установлению добрых и теплых отношений с восточным соседом. За все это лейтенант Берг был награжден орденом Святого Владимира с мечами и бантом и назначен флигель-адъютантом.