И. Евстигней - Переводчик Страница 59

– Как будто никогда не рождался переводчиком?.. А это было бы занятно… очень занятно, – я посмотрел на Шаха и, не выдержав, захохотал.

– …никогда… никогда не рождался… переводчиком… – Шах тоже закатился от смеха так, что на глазах у него выступили слёзы. – Я бы хотел испытать… эти ощущения…

Наши старания не прошли даром – эти ощущения нам испытать почти удалось. Уже к трём часам дня мир вокруг нас стал простым и ясным, виды на будущее – самыми что ни на есть радужными, а окружающие нас люди, включая людей в чёрном, неотступно следовавших за нами по пятам из самого Нью-Нью-Йорка и терпеливо ожидавших нас на выходе у аттракционов, топчась поодаль в тени деревьев, – приветливыми и родными. Даже то обстоятельство, что через два часа мне предстояло быть в аэропорту, чтобы улететь в Нью-Нью-Йорк и к 22:00 прибыть к дверям российского посольства, было не в силах омрачить моего безоблачного настроения. Мы сидели в прозрачном аквариуме центрального ресторана Макдональдса и смотрели, как за стеклянными стенами закладывали мёртвые петли, взмывали ввысь и круто пикировали в кроны деревьев бесчисленные разноцветные вагончики, кабинки и вереницы прозрачных шаров, внутри которых сидели, визжали и радовались жизни наши сопланетники.

– Смотри, какие малышки сидят за соседним столиком, – Шах кивнул за мою спину. – Всё-таки люблю я эту страну, люблю всей душой!

– Всей душой? – я вполоборота посмотрел туда, куда указывал мой приятель. – Я бы предпочёл полюбить её всем телом.

– Тебе же запрещено… всем телом, – тот довольно хмыкнул. – Ты же русский. Так что сиди, дружок, и завидуй другим, более продвинутым нациям, ясно?

Шах скомкал бумажный пакет из-под гамбургера и шутливо швырнул им в меня. Я автоматически отклонился – сработал выработанный годами тренировок рефлекс уворачиваться от летящих на тебя предметов – бумажный комок беспрепятственно пролетел мимо и шлёпнулся прямо под соседний столик.

– Идиот, что ты делаешь? – прошипел я. – Мне же не только местных баб трахать запрещено, а ещё и… гадить в общественных местах.

Я сполз со стула, как можно незаметнее проскользнул к соседнему столику и попытался дотянуться рукой до скомканной бумажки. Последним, что я увидел, было шесть круглых женских коленок, выглядывающих из-под коротеньких джинсовых юбчонок. И в этот же момент я услышал оглушительный визг и почувствовал, как меня мощным рывком выдёргивают из-под стола и прижимают лицом к полу, выламывая назад руки.

– Вы нарушили положения 207 и 217 Правил пребывания на территории Имперских Соединённых Штатов граждан России. Вам вменяется сексуальное домогательство в отношении трёх гражданок Имперских Штатов, а также грубое нарушение правил поведения в общественных местах. Вы имеете право хранить молчание…

Меня рывком поставили на ноги. Я увидел рядом с собой четырёх полицейских в какой-то мультяшной футуристической форме цвета металлик, чуть поодаль растерянное лицо Шаха, и круглые от страха и любопытства глаза американцев – ещё бы, впервые в жизни они увидели человека, осмелившегося преступить закон!

Вежливо подталкивая в спину, меня вывели из зала и запихнули во внушительных размеров полицейский фургон с решётками на окнах. Скамейка и пол внутри фургона были покрыты толстым слоем пыли – наверное, его не использовали последние лет сто. Законопослушный рай, чёрт его подери…

А как же мой самолёт на Нью-Нью-Йорк и императив «в 22:00 стоять у дверей посольства»?!!..

То, что происходило дальше, от меня уже не зависело. После стандартной идентификационно-регистрационной процедуры в полицейском участке меня передали с рук на руки людям в чёрном.

В просторной допросной было невыносимо душно. Хотя, возможно, мне это только казалось, и задыхались не мои лёгкие, а мой мозг – от потока однообразных вопросов.

– Я вам уже говорил, что цель моего визита в Имперские Соединённые Штаты – отдых, как это указано во въездной декларации. Ваша страна – райское место для отдыха, не то что Россия или, скажем там, Европа. Я давно мечтал…

Мой собеседник никак не отреагировал на мою натянутую лесть, подошёл к столу и навис надо мной в картинной позе.

– Я это уже слышал. И, как вы помните, в той же декларации вы обязались не вступать в сексуальные контакты с гражданками Имперских Штатов.

– Но я не вступал в ни какие контакты! И даже не собирался этого делать!!!

– Не собирались? – мой собеседник саркастически усмехнулся. – И потому залезли под столик, где сидели три представительницы женского пола?

– Я залез под столик, чтобы подобрать обёртку от гамбургера!

– И в той же декларации вы обязались…

– …не гадить в общественных местах, да помню я, помню! Но я не гадил и не собирался гадить, обёртка там оказалась случайно, потому что я…

– Потому что вы что? Продолжайте…

К концу третьего дня я был готов признаться в десятке изнасилований, лишь бы избавить себя от этой мучительной пытки. От обретённой было кристальной чистоты сознания не осталось и следа. Что было с Шахом, я не знал, но наверняка ему тоже приходилось несладко. Вполне вероятно, что его обвиняли в пособничестве и тайном сговоре с целью свержения существующего строя.

Вечером я ложился на кровать в своей камере, закидывал руки за голову и слушал протяжные завывания ветра в пустых коридорах. Иногда мне казалось, что я вижу, как за ржавой решётчатой дверью по центральному пустому пространству пятиэтажного тюремного здания причудливыми зигзагами носятся призрачно-смутные потоки воздуха. Тюрьма была пустой – хвала и слава новой перевоспитавшейся американской нации! Безо всякого намёка на издёвку. Я бы не удивился, если бы во всей этой огромной стране мы с Шахом были единственными асоциальными элементами, которых потребовалось изолировать от общества. Почему тюремщики решили поместить меня на четвёртом этаже, было непонятно – когда меня вели по гулким тюремным коридорам, все камеры вокруг были пустыми. Итак, я лежал на кровати и день за днём слушал – нет, скорее даже смотрел на завывания ветра. И чем больше я на них смотрел, тем больше мне казалось, что это вовсе даже не ветер, а мысли тюремного здания, которые носятся в пустоте черепной коробки от одной камеры к другой. Когда потоки воздуха залетали ко мне в каморку и обдавали моё тело своим дыханием, я пытался понять, что хочет рассказать мне эта древняя тюрьма, истосковавшаяся по живым людям.

На тринадцатый день моих усердных занятий по изучению языка тюремного ветра меня в последний раз провели по гулким коридорам. Я внимательно вглядывался в камеры на противоположной стороне, но Шаха там не увидел. Что ж, вполне может статься, что ему отвели отдельную тюрьму…

В уже знакомой комнате для допросов человек в чёрном молча выложил на стол предписание о моей депортации. Как подозреваемому в совершении двух тяжких уголовных преступлений мне запрещалось въезжать в страну в течение трёх лет в случае, если моя вина не будет доказана, и пожизненно, если меня признают виновным. Я также молча пододвинул к себе бумаги и расписался под галочками.

– И мы надеемся, что ваша страна примет в отношении вас соответствующие строгие меры, – с этими словами человек в чёрном протянул мне пачку документов.

– Можете не сомневаться… примет, – я взял документы, поспешно кивнул и вышел из комнаты.

Международный терминал аэропорта имени Джона Кеннеди был огромным и пустым и тем самым мало чем отличался от старого тюремного здания, где я провёл предыдущие две недели. Его пустота была почти осязаемой, давящей и настолько живой, что, казалось, порождала ещё большую пустоту – по крайней мере, когда я лежал на полу и смотрел вверх, мне чудилось, будто стены и потолок терминала дюйм за дюймом распираются под давлением растущей изнутри пустоты, уже не вмещавшейся в заданные бетонно-стеклянные рамки, и, если я пробуду в аэропорту ещё несколько дней, то увижу, как пустота выдавливает наружу толстые потолочные стекла и со свистом вырывается во внешний мир.

Я жил в международном терминале аэропорта Нью-Нью-Йорка уже неделю. Даже в хорошую погоду самолёты здесь летали нечасто, два-три раза в день, а уж в ожидании надвигающего с юга Атлантики урагана, который по прогнозам синоптиков мог обрушиться на восточное побережье в любую минуту, все рейсы и вовсе были отменены. Людей в аэропорту было немного, за неделю постепенно набралось пять-шесть десятков человек. Международное сообщение в Имперских Штатах было организовано по так называемым "направлениям", три из которых – азиатское, восточноевропейское и австралийское – обслуживал аэропорт Кеннеди. Самолёты отправлялись из Нью-Нью-Йорка на запад, облетали основные города Имперских Штатов, забирая по пути немногочисленных пассажиров, и после пересечения Тихого океана развозили их по десяткам стран соответствующих регионов. Рейсы, направлявшиеся в Западную Европу и Африку, формировались на западном побережье Штатов и облетали страну в обратном направлении, последними забирая пассажиров из международного аэропорта Нью-Нью-Йорка.