Надежда Нелидова - Бумеранг Страница 6

Я больше не могла обедать и ужинать с отцом за одним столом. Для меня это пытка была. Часто во время еды он сурово взглядывал на меня. Я опускала глаза и переставала жевать. Стискивала челюсти от неприятия всем моим маленьким женским существом этого ставшего чужим мужчины. С плохими, я не сомневалась в этом, мыслями в голове. Всё моё тело обмирало. Он, сердито вздохнув, принимался за еду.

Я сидела боком, на краешке табурета, подчёркивая своё отношение к нему. Он заговорил со мной, я отвечала сквозь зубы. Не отвечала, а цедила. Он не выдержал, привстал и в первый раз в жизни и гневно и звонко хлопнул меня книгой. «Ну не по голове же!» – крикнула мама. Я вскочила и, в слезах, убежала.

Потом я перестала выходить вообще в кухню. Ела после всех. Или мама, сжалившись, приносила тарелку в комнату. За столом домашние переговаривались вполголоса или тягостно молчали.

У мамы с отцом навсегда испортились отношения. Он упрекал её в том, что «ты настраиваешь детей против меня». Она отрицала это. И, в свою очередь, напоминала ему о какой-то давней супружеской неверности: дескать, дети не слепые. А я продолжала накручивать себя в бессмысленной ненависти. До звона, до угрозы лопнуть, заводила в себе пружину часов ненависти.

Я, тихоня, оказалась лидером в семье, в отношениях «дети – отец». Я заразила братишек неприязнью к отцу. Я забыла, когда называла его «папа». Я вообще никак к нему не обращалась. За глаза – саркастическое, пренебрежительное – «он».

Сколько непробиваемого упрямства, необъяснимой жестокости умещалось в моей маленькой черноволосой голове, венчающей плоское детское тельце. За что было дано страшное испытание отцу – моим диким подростковым умопомрачением, безумием? В его глазах навсегда поселился тяжкий вопрос, который он словно постоянно решал.

Однажды я подсмотрела за ним. Он сидел, понурив седую голову, глядя в пол и в никуда. Он напоминал недоумённого, беспомощного, оглушённого быка, которого ударили обухом топора по широкому лбу. И покорно подставлявшего шею под следующий удар.

В конце концов, мама с отцом разъехались. Отец был брошен нами и доживал один. Даже когда я вышла замуж и родила, я не могла выйти из роли, превозмочь заданную программу. Холодно с ним обращалась. По мере возможности избегала его присутствия и никогда в жизни больше не назвала «папа», разве что в поздравительных открытках. Но и это стоило мне напряжения и усилия над собой. Он смирился. Кротко смотрел слезящимися глазами и качал головой: «Ох, Олюшка, Олюшка? Что тебе не так, дочь?»

Высох, поседел, как-то весь высветлился. Ссутулился, ходил, шаркая ногами. И ушёл, непонятый, оболганный. Вот во что проросло зерно, брошенное мной в детстве.

Отец давно простил меня, я знаю это из снов. Сны – это когда мозг спит, а отдельные клетки бодрствуют. И по своей необъяснимой логике прокручивают «клипы»… Отец не произносит в них ни слова. Но я чувствую, что простил мне всё. Всю меня без остатка простил. Я ощущаю его бесконечную многообещающую любовь. Он обещал, что и дальше будет защищать меня, насколько это в его силах».

Ольга уезжает. Чемодан у дверей, такси у гостиницы. Она одевается.

– А как же столбняк? – вспомнила я. – Рука?

Ольга сняла перчатку и молча показала руку: даже рубца не осталось.

БУМЕРАНГ

При прощании она вдруг отчаянно цепляется иссохшей рукой, с болью вскрикивает: «Помогите! Сделайте же что-нибудь!» Дрожащие руки беспомощно теребят край вязаной кофточки. Сама Зоя Андреевна на встречу не смогла бы дойти: инвалид второй группы с сильнейшей сердечной аритмией, с букетом хронических сердечно – сосудистых болезней. Привела такая же старенькая приятельница. Передвигаются кое-как, с трудом одолевают один лестничный пролет. Обе маленькие, седенькие, невесомые, как пушок: ветерок дунет – унесет.

На предложение пожить в приюте для пожилых с негодованием, оскорблено даже вскидывает голову: «Ну, нет!» Я понимаю Зою Андреевну. До сих пор она по привычке держит голову высоко, в выцветших глазах поблескивают властные искорки, тонкие брови строго и горько сдвинуты. Бывают нефтяные, золотые, водочные короли – а она была мебельной королевой застойных дефицитных лет, заведовала сетью мебельных магазинов. Была в большой силе, полгорода смотрело ей в рот, одно ее слово, один звонок многого стоили.

А вот поди ж ты, не нажила палат каменных: огород, гараж, типовая двухкомнатная квартира. После смерти мужа живут в той квартире Зоя Андреевна, дочь Рита, зять и двое внучат.

Семимесячный Гришенька при виде бабушки гулит, улыбается беззубым ротиком и тянется к ней. Но дочь резко разворачивается и уносит внука, адресуясь к матери: «Пора тебе подыхать». Шестилетняя внучка Танечка старательно вторит: «Пора тебе подыхать, бабка Ёжка. Скоро папа выроет глубокую яму, мы туда все твои шмотки выкинем. Живи там, чтобы мы тебя не видели».

Зоя Андреевна тяжело, с болью вздыхает: «Вот так я себя по отношению к ним поставила… Или они меня поставили?» Рита в школе училась неприлежно, ленилась. Директор не раз вызывала: «Что-то надо предпринимать с вашей дочерью…» Рита получила профессию фельдшера, мама, что называется, по большому блату устроила её в «тёплое местечко», подключив все связи. Утром «нужный человек» звонит: «Где ваша Рита, ждем?!» – «Спит!»

«Все для дочки делала, – вздыхает женщина, – да видно, не то. Старалась наряднее и богаче сверстниц одеть, слаще накормить. И такая благодарность. Дочка медик, а уколы делать вызываю «скорую», или сестру из больницы. Вот такие дела у нас».

«Меня сюда привели смешные обстоятельства. Дочь избила свою мать – то есть меня. – Голос моей собеседницы тосклив, глух, уходит воспоминаниями в самый черный в ее жизни день. – И раньше, бывало, в огороде раздраженно меня отодвигала: «Не так, не то делаешь!»

Потом уже прямо: «Зачем приехала, все равно от тебя толку нет. Полы в домике не моешь, грядки не полешь». А я не могу в наклон работать: сразу падаю, голова кружится. Мимо пронесется как вихрь, боком заденет – чуть не свалит. А так воздуха чистого глоточек сделать хочется. Однажды на входе в огород в штыки встретила: «Зачем приехала? Дома-то осточертела. Я или ты!». Что делать? Посидела, раскачиваясь в горьких думах на крылечке – и обратно в городскую душную квартиру. Дочка пообещала: «Еще приедешь – снова уедешь. Снова приедешь – так же и уедешь». – «Рита, мы же этот огород с отцом по дощечке строили. После работы бегом-бегом. Мужскую работу делала – ноги и болят с тех пор».

На гараж, на машину по копеечке собирали. Сейчас машиной командует зять. Не жалеет, бьет, таксует. Зоя Андреевна не вытерпела, пошла в ГАИ: «Я владелица машины, как найти на зятя управу, ведь в металлолом машину превратит». – «Ну, когда превратит, в металлолом и сдадите», – пошутили работники полосатого жезла.

«…В то утро, рассказывает она, – заглянула в холодильник. Там ягоды, привезли вечером, такой от них запах! «Рит, можно ягоды с молочком?» «Вот тебе, – дочь выкинула ей в лицо два кукиша. И еще раз: «На, на, вот тебе!» Она как раз пила кофе. И плеснула горячим в лицо матери. «Господи, ничего не вижу, хорошо глаза зажмурила. Кое-как доковыляла до раковины, набрала воды в ковш, тоже плеснула. Дочь в ответ – из таза – сверху донизу. Я схватила телефон, чтобы звонить в милицию. Рита аппарат из моих рук выдернула – и об пол. Схватила мою трость и ну тыкать в меня острием и плашмя.

«Тут синяки были, тут синяки, тут и тут… Я уж не все врачу-мужчине показала, стыдно…»

Вообще-то Зоя Андреевна писала заявление больше для острастки дочери: чтобы поговорили с ней, усовестили. До суда доводить мысли в голове не было. Даже не по себе стало, когда узнала о возбуждении уголовного дела: с родной дочерью судиться! Но дальнейшие события складывались в пользу вовсе не Зои Андреевны, а исключительно – дочери Риты.

Во-первых, она сразу подала встречный иск: оказывается, это мать (едва передвигающая ноги больная) нанесла побои ей, здоровой молодой женщине. И вот уже врач, повторно осматривая Зою Андреевну, выносит странное заключение: «На грудной клетке остаточные явления гематом. Возможно, связано с длительным использованием троксевазина(!)»

И были ли вообще побои? Не привиделись ли они пожилой женщине, не упала ли она сама, а потом все нафантазировала? Заместитель прокурора отказался подписывать дело: возникли сомнения в «адекватном поведении» Зои Андреевны. Дело вернули на доследование.

Дознаватель повезла Зою Андреевну на консультацию в диспансер. С ней побеседовали, врач поинтересовалась, что произошло между матерью и дочерью в тот злополучный день. Зоя Андреевна, призвав всё спокойствие и мужество, рассудительно сказала: «Да ничего страшного. Вы же знаете, в семье бывает всякое». Врач, как вспоминает Зоя Андреевна, понимающе переглянулась с дознавателем и вынесла заключение: нуждается в проведении психиатрической экспертизы.