Владимир Токарев - У каждого своё детство (сборник) Страница 6

– Понял, как надо выговаривать буковку «р»?

Я утвердительно кивнул головой.

– Теперь сам тренируйся, – в завершении этого маленького урока, сказала мама.

Подбирая слова, содержащие букву «р», я тут же стал тренироваться; тренировка эта и все последующие в том же духе, – не прошли для меня даром. Очень, очень быстро (может быть, даже на следующий день) я в принципе свободно и правильно да как положено (без «рычания») стал выговаривать букву «р».

Упомянув выше о своей второй бабушке – бабе Клаве, пришёл черёд повести разговор и о ней, о её также небезынтересном местожительстве, да и о людях, которых я видел там.

…В один, безо всякого сомнения, субботний вечер, в данном случае, уже, так сказать, вовсю наступившего Нового… года, мы с мамой привычно, привычной дорогой двигались к этой моей другой бабушке. Мороз, помнится, был не сильный. Я ехал на санках, мама везла их за собой; сразу же оговорюсь: санки были без спинки. Дорóгой балуясь, я вёл себя непоседливо. Вначале, как положено, я ехал сидя на санках; потом «придумал» лечь на них на спину; вскоре, видимо, почувствовав риск упасть с санок – во время их движения, я перевернулся на живот и, для надёжности, ухватился за них руками. В этом положении я замер, с интересом наблюдая убегающий, не глубокий след от моих санок и целое море – в электрическом свете уличных фонарей – искр снега на дороге.

Тротуар, по которому мы двигались, был почти совершенно безлюден. Изредка – изредка проезжали по улице автомобили. Мама шла не быстро и не неспешно. Я без помех занимался своим «наблюдением».

Прибыв на место, передав меня с рук на руки этой моей другой бабушке, мама вскоре ушла.

Бабушка эта, теперь следует сказать, жила не одна, а с мужем, моим дедом, и с двумя сыновьями, моими дядями; один из которых (старший из сыновей бабушки) служил в то время в армии.

Деда моего звали Иван Иванович; дядю, служившего в армии – Валентин; другого (дядю) – Юрий. (Последний учился в то время в общеобразовательной школе, в 8-ом классе, кажется). Оба дяди были по – отчеству, надо ли говорить, Ивановичи. На тот час, когда мы с мамой прибыли к ним, дома были все, кроме, естественно, Валентина (Ивановича).

Квартира, вообще жильё, в котором жили эти мои близкие родственники, было, если точнее, ещё любопытнее нашего – на Городской улице; в общих чертах адрес данного жилья тогда был следующий: город Москва, Сиротский переулок…; позднее, примерно лет через десять (в 60-ые годы), Сиротский переулок был переименован в улицу Шухова.

Дом, в котором жила баба Клава, был бревенчатый, двухэтажный, громко говоря, двухподъездный. Напротив её дома – через Сиротский переулок – за оградой железной, довольно высокой, – не фасадом своим располагался тогдашний телецентр, над которым высилась телебашня архитектора Шухова. Отдавая справедливость, все же надо сказать: дом этот, как говорится, доживал свой век. Уже в 1958 году его, дома этого, не стало. В плановом порядке он был снесен, и люди, проживавшие в нем, получили, соответственно лучшее, современное жилье. Вообще же подобных домов в Москве тогда было много; в частности, их было в сумме как минимум, как минимум 10 – в Сиротском переулке и на, перпендикулярной к нему, улице Шаболовке. Отсюда вид, в частности, этого уголка Москвы был тогда, ну, никак не столичный, а скорее – глубоко провинциальный…

Однако я отвлекся. Очутившись у бабы Клавы, я вновь увидел, накрытый для гостей стол. Помнится, на таком, быть может, ежесубботнем столе всегда были «Любительская» плюс «Ливерная» колбасы, сыр, так выражусь, в не крупную дырочку, – «Голландский» или «Российский», как я теперь догадываюсь (зная хорошо наполнение витрин продуктовых магазинов более поздних лет (например, 70-ых), я, в связи с этим, строю такую свою, думаю, полностью правильную догадку), далее – шпроты, какая-нибудь еще консервная банка рыбы, но в томатном соусе да одна-две, естественно, стеклянные бутылки полулитровой емкости (пластиковых тогда в помине не было) – лимонада-крюшона-ситро. Так сказать, разделяя труд с хозяевами, спиртное, как правило, водку (ее тогда часто называли «белое») и непременно вино или портвейн (их, независимо от цвета, называли «красное»), приносили гости.

Вряд ли стоит критиковать нездоровый вид отдыха этих моих взрослых близких родственников /ниже увидим – еще какой нездоровый!/: низкая, недостаточная образованность последних – была этому причиной. Например, баба Клава имела одно только начальное образование; о своем деде – в этом смысле – точно сказать не могу: он, по его словам, имел незаконченно-высшее образование, а вместе с тем всю свою трудовую жизнь проработал на заводе токарем…

Итак, мои дед и бабушка ждали гостей. Я, конечно, гостем в этом, как говорится, доме не считался: я был свой. Поэтому, поговорив со мной совсем немного, совсем коротко, семейство продолжило свои занятия. Баба Клава, не полностью закрыв за собой дверь комнаты, вышла на кухню /описание этой, также коммунальной, квартиры будет ниже/, дед, закрепив на спинке железной кровати широкий кожаный ремень, – для затачивания на нем своей «опасной» бритвы, – стал готовиться к бритью, Юрий /я его никогда не называл дядей, поскольку разница в возрасте между нами была всего 10 лет /вернулся к своему чтению: он, когда мы с мамой пришли, с увлечением читал какую-то книгу.

Не в первый раз видя, как дед бреется или же готовится бриться, я все-таки опять стал наблюдать за этим делом. Наблюдал я всегда с расстояния, инстинктивно страшась этой его длинной – я догадывался – острой-преострой бритвы. И при этом, помнится, у меня всегда рождалась мысль: как это дед не боится так безбоязненно, смело орудовать этой страшной штуковиной?..

Привычно наточив бритву таким способом и намылив щетину лица мылом, дед стал бриться. В бритье деда, глядючи со стороны, были и смешные моменты, – когда он брил на щеках и под носом. В первом случае, он, для выпуклости щек (дед был худощав), надавливал языком изнутри – по необходимости – то на одну, то на другую щеки; во втором – он, для удобства бритья в этом месте, а также и соблюдая, так сказать, технику безопасности бритья «опасной» бритвой, брал себя двумя пальцами левой руки за кончик носа и, на нужную высоту, поднимал его кверху.

Умело побрившись, кстати, при свете абажура /такую деталь: делал ли он себе при этом случайные, мелкие порезы бритвой, – не помню; в том смысле, что – может да, может нет/, дед помолодел, вообще-то он тогда и так был не старый. Чтобы представить себе его возраст, – нужно к моим тогда годам прибавить 42 года. К слову сказать, баба Клава была старше мужа на 2 года, меня – на 44.

Что-то там, в кухне наладив, – быть может, жарение картошки, – баба Клава на какое-то время возвратилась в комнату.

– Хочешь «Ливерной» колбасы, сыра, хлеба с вареньем? – спросила она мена, зная отдельные мои, любимые кушанья.

Почти никогда не отказываясь от чего-нибудь вкусного, я, кивнув головой, сказал утвердительное.

– Колбасу и сыр бери прямо со стола, а я еще поднарежу, – сказала она и занялась приготовлением моего «бутерброда» – хлеба с вареньем.

Пока она делала «бутерброд», я принялся за «Ливерную» колбасу и сыр. Поев, я стал жевать уже готовый «бутерброд», который для уточнения, представлял собой не тонкий кусок белого хлеба, намазанный толстым слоем варенья, – в те времена обычно – яблочного, сливового, из крыжовника или смородины.

Восстановив должный порядок на столе: поднарезав 2–3 кусочка «Ливерной» колбасы и примерно столько же сыра, баба Клава опять пошла на кухню. Не без аппетита поедая свой «бутерброд», я пошел следом за ней. Когда мы вышли, то со стороны входной двери в квартиру послышались громкие музыка и пение. Квартира бабушки, опять скажу, была коммунальная, как за мизерным исключением – и все квартиры в те годы. Вкратце: в трех ее – квартиры – комнатах проживало в сумме 11 человек; или три семьи. Каждая семья имела в квартире по комнате, хорошо помню, небольшой. Например, комната бабушки и ее домочадцев имела приблизительно 12–14 квадратных метров площади. /Обстоятельное описание этой квартиры будет всё же ниже/.

Через несколько секунд входная дверь открылась, и в квартиру вошел один из соседей бабы Клавы, которого звали Михаил. Все же в квартире звали его попросту – Мишка. Мишке было примерно лет 35. Замечу: регулярно бывая у бабы Клавы, я его частенько видывал скорее пьяным, чем просто навеселе. И когда он бывал таким, то всегда играл на гармошке и пел. Музыкальности, помню, было в том мало.

Временно стихнув, для открывания входной двери и закрывания ее за собой, Мишка опять принялся, как говорится, «выдавать свой талант».

«Бро-о-дя-а-га-а Байкал переплыва-а-е-ет, –

запел и заиграл передо мной и бабушкой Мишка, продолжая песню, начатую, видимо, еще на улице, –

Навстре-е-чу-у роди-и-ма-а-я-а ма-а-а-ть.«Ах, здравствуй! Ах, здравствуй! род-на-а-я-а-а.Здо-о-ров ли о-те-е-ец мо-ой и бра-а-а-ат?Ах, здравствуй! Ах, здравствуй! род-на-а-я-а-а.Здо-о-ров ли о-те-е-ец мо-ой и бра-а-а-ат?..»

Третью и четвертую строчки данного куплета этой песни – Мишка «исполнил», как положено, – дважды.