Алексей Ефимов - Бездна Страница 60

Взглянув на нее молча, он выполнил ее просьбу.

– Никогда бы не подумала, Сергей Иванович, что вы на такое способны, – сказала она. – Я в восхищении. Долго вы мне изменяли?

– Нет.

– Примерно с полгода, да? За это и выпьем. За нашего мачо!

Она выпила все залпом, до дна, а он в этот раз только пригубил, глядя на нее с удивлением и беспокойством.

– Может, закусишь? – спросил он. – Я поищу что-нибудь в холодильнике.

– Не-а. Пьяней буду! А у меня еще много вопросов. Ах да! Ты скоро уедешь! Как жаль! А мы толком не пообщались. Может, останешься? Подумай как следует. Это все мужская натура, я понимаю. Вроде как не нарочно. С кем не бывает? Все вопросы к природе. Так? Спишем на нее и простим? Или не стоит? – Ее глаза пьяно блестели; она была кошкой, мягко подкрадывающейся к своей жертве и не сводившей с нее глаз.

– Не стоит, – сказал он.

– Точно?

– Да.

– Думаешь, там будет лучше? Наивный! Ты, в общем, подумай. А я пока выпью.

Она налила себе следующие пятьдесят граммов и, выпив их залпом как воду, спросила:

– Подумал?

– Да.

– И?

– Я уезжаю.

– Адьюс амиго. Знаешь что? – вдруг сказала она тихо, придвинувшись к нему и заглядывая ему в глаза.

– Что?

– Ты правда ее любишь? – Она перешла на шепот. – Или это от безысходности? И от того, что она тебя любит?

Ее глаза были так близко, что он не видел ничего, кроме них. Они ждали, а он не мог вырваться.

– Она до сих пор не уверена, – снова прошептала она.

– В чем? – Его губы были как пустыня Сахара.

– Не снится ли ей это счастье. Поэтому сидит она, бедная, и волнуется. Что если он не приедет? Что если он передумает? Но он ведь приедет, да?

– Да.

– А меня на прощание он поцелует? В самый последний раз? В самый-самый? Только по-настоящему – как раньше, помнишь?

Ее губы сближаются с его губами, что-то шепча, а он смотрит на них и понимает, что тоже этого хочет. Уже через мгновение он поцелует их и проклянет себя. И увидит перед собой пьяную улыбку женщины, которую раньше любил.

Предначертанный круг сансары замкнется.

Соединятся губы.

За закрытыми глазами.

Телефонный звонок вырвал его из сладкого ужаса.

Звук.

СВЕТ.

МЫСЛЬ.

Он уже один на диване, без Оли. Она осталась в его воображении и пьяно смеется над ним.

Водитель приехал на двадцать минут раньше.

Оли не будет. Она не предложит выпить. Не будет прощального поцелуя, смеси жара и холода, ужаса и возбуждения. Если бы не этот звонок, что было бы дальше? Как далеко он зашел бы?

Наяву все иначе.

– Да, – он взял трубку.

– Здрасте. Машинку заказывали?

– Да.

– Я у подъезда. Один пять семь. Москвич.

– Хорошо.

– С вещами нужна помощь?

– Нет, спасибо, я сам. Их мало.

…

Оля наливает коньяк и улыбается:

Глава 14

Последние сентябрьские дни были ветреными и промозглыми. Шесть градусов на термометре, солнце прячется за плотными низкими тучами, город промок насквозь, и скучные жители этого города, топающие по лужам под зонтиками, не улыбаются. Лучше уж зимний холод и снежные вихри, чем этот климакс, плохо действующий на нервы. Даже теплым солнечным летом люди не чувствуют себя счастливыми, а нынче, серой питерской осенью, они впали в депрессию. Тратя день своих жизней, они делают это так, будто он ничего не стоит и этим дням нет счету. Они не задумываются о том, что для кого-то из них он станет последним. О том, что если знаешь, что жить тебе осталось недолго, вряд ли станешь браниться в адрес резко континентального климата. Если у тебя в запасе несколько десятков лет, это тоже не повод транжирить их. Время коварно. Оно очень быстро заканчивается, исподволь и незаметно. Умей радоваться тому, что ты жив. Просто жив. И твои дети живы. Ты чувствуешь сырость. Ты чувствуешь холод. Ты – мыслишь.

Кто знает – может, ты в одном миге от смерти?

Глядя на стройную телку в красном пальто и парня в кожаной куртке, лапающего телку за задницу и пьющего пиво из банки, он не заметил, как к нему кто-то приблизился.

– Ну, блин, погода! – сиплый простуженный голос бухнул над самым ухом.

Он вздрогнул от неожиданности.

Это был Степка-афганец. Стоя на костылях, Степка смотрел на него сверху вниз и хмурился. Он всем недоволен, даже если погода хорошая и есть водка. Сегодня погода плохая и нет водки, и он злой. Братья дали ему место Васьки, когда Васька умер, и он целыми днями гонит про Питер: как было плохо с цыганами и как он сбежал. Он длинно рассказывает и по-разному, так как не помнит уже что до этого врал. Он, кстати, знает по памяти Пушкина, когда пьяный. А трезвый только х а ркает и про Питер свой мелет. Крыша у него что ли съехала? Гонят его с этой историей, слушать никто не хочет, но не бьют рожу, так как братья за это навешают. Они ему место дали близко к воротам, место хорошее, и если б не Пашка с Костей, бились бы тут до смерти и глотки друг дружке грызли бы.

Что он приперся? Язык чешется?

Сплюнув под ноги в грязь, он буркнул, не глядя на Степку:

– Не лето.

Сгорбившись на костылях, Степка сказал тихо:

– На полпузыря есть. Скинемся?

Это было про водку, а не про Питер, это Хромому понравилось.

– Можно и скинуться.

– Сбегаешь?

– Не бздишь, что все выпью? – он поддел Степку.

– Если жить хочешь, не выпьешь, – сказал тот просто, без злобы. – Сердце вырежу.

– Шутка. Бабки выкладывай.

Оглядевшись по сторонам, Степка сунул руку в карман рваной фуфайки и вытащил мелочь. Пересчитав деньги, он отдал часть Хромому. После этого он наклонился к нему и сказал:

– Слышал, приехал поезд из Питера? Собрали там всяких по улицам и вокзалам, сунули их в вагоны, а здесь, значит, выгрузили. Чуешь? Много приехало.

– Гон!

– Наши в ментовке слышали!

– Похрен! Пойду я.

Степка засомневался. Что если правда выпьет?

– За бабки оторву яйца, – напутствовал он Хромого.

Тот не ответил. Он и сам не был уверен в себе. Пока водки нет, скажешь что хочешь, а когда будет, вдруг по пути выпьешь? Об этом он подумает позже. Сейчас надо, чтобы были на хате люди, так как к рынку идти дальше, а водка там хуже.

…

Он был близко от цели, как вдруг его резко окликнули:

– Эй! Стой!

Вздрогнув, он не остановился.

– Стой, сука! Слышишь?

Когда так приказывают, нужно слушаться или бежать.

У него выбора не было.

Он остановился.

К нему вразвалочку шла милиция. Двое. Под фуражками с кокардами чернели четыре глаза. Один был ниже, другой – выше. Тот, который был ниже, стучал черной дубинкой по ляжке.

– Паспорт!

Хромой молча смотрел вниз.

– Он точно глухой! – недобро сказал низкий. Он с ухмылкой переглянулся с напарником. Тот стоял как эсэсовец, скрестив на груди руки, и не сводил с Хромого холодного взгляда.

– А не он ли устроил мокруху, а? – сказал вдруг длинный с прищуром.

– Точно! Кореша своего кончил. – Тот, который был ниже, сдвинул фуражку на самый затылок, выше залысин, и, расставив ноги пошире, взял дубинку на изготовку.

– За водкой, да? Жрут, суки, водку, и мочат друг друга! Все! Топай! Едем в участок! – он ткнул Хромого дубинкой в грудь.

Тот не двигался.

Это взбесило стража порядка. В одно мгновение его лицо налилось кровью. На шее вздулись толстые жилы.

– Сука! – коротко выдохнув сквозь сжатые зубы, он ударил Хромого дубинкой, наотмашь, сбоку.

– Ну! – рявкнул.

Вскрикнув от боли, Хромой схватился за левую руку. После следующего удара он попятился, споткнулся и упал в лужу.

Это еще больше взбесило низкого. Не контролируя себя, он что было силы пнул его берцем по печени.

Раз!

Раз!

Раз!

Скорчившись в луже, Хромой не пытался встать.

– Хватит, Саня, заканчивай, – сказал длинный напарнику. – Смотрят.

– У-у, падла! – тот вытер пот со лба тыльной стороной ладони, шумно дыша.

– Еще раз увижу – убью! – пообещал он.

Милиционеры пошли к уазику, бросив Хромого, а немногочисленные зрители на противоположной стороне улицы: двое невзрачных субчиков, толстая женщина с клетчатой сумкой, бабушка с палочкой, – ждали. Встанет ли бомж? Жив ли? Когда милиционер стал бить деда, бабушка охнула и пошла было к ним через улицу, но тут все закончилось. Антихристы! Как земля их носит, Господе Иисусе? А если б убили?

Уазик уехал, а Хромой сел и скривился от боли. Сплюнул.

Опершись ободранной рукой об асфальт, он попробовал встать, но снова сел. Выругался. Сняв со штанины мокрый осенний лист, он бросил его в сторону и сделал вторую попытку встать.

Ребра болят, не кашлянуть. Суки!

Он все же встал. Кое-как выпрямился.

Глава 15

– Кузьмич!

– А!

– Почему нет счастья?