Алексей Слаповский - Хроника № 13 (сборник) Страница 61

С этой простой, но для меня новой, ошеломляющей мыслью я жил несколько последующих дней.

Мы шли в Рыбкин сад, и я знал, что здесь была когда-то усадьба помещика Рыбкина, от нее остались заросшие травой развалины дома, проглядывались аллеи, тропинки, все когда-то было упорядоченным, геометричным, а теперь – старые одичавшие яблони и вишни, которые все еще плодоносили редкими ягодами; мы их объедали, не дожидаясь полной спелости. Но теперь я видел не только это, я вслушивался и всматривался, угадывая: что за люди жили? И какая-то девочка в белом платьице, с большим бантом на голове мерещилась в просвете меж деревьев.

Потом шли в Кулешов сад, тоже бывший помещичий, поменьше, и там я тоже всматривался, ища следы этого Кулешова и его семьи, чувствуя, как их тени проходят мимо нас и сквозь нас. От дома там ничего не осталось, но мне рассказывали, что он стоял долго, кирпич из него использовали для постройки четырехэтажной школы и интерната при ней. В годы, о которых речь, там учились дети из десяти окрестных сел, а сейчас почти пусто, по пять-шесть учеников в классе, включая чеченцев, узбеков и таджиков.

Тетя Люба после отъезда троих детей и смерти дяди Коли осталась одна, вести хозяйство не имела сил, продала дом за пять тысяч рублей (больше никто не давал) и отправилась к средней дочери в город Ртищево. А через год после этого я наведался в Свищевку и увидел во дворе небольшой колесный трактор с тележкой, грузовой мотороллер, ржавую вазовскую «шестерку», а на крыльце стоял смуглый человек в трудовой черной одежде, он вежливо поздоровался со мной, я хотел было завязать разговор, но он что-то крикнул в дом на своем языке, сошел с крыльца к мотороллеру, сел на него и уехал.

2

Прошла четверть века после ненайденного кулацкого клада и моих последовавших за этим мыслей. Я жил с семьей в городе Саратове, на улице Мичурина, в большой квартире старого дома дореволюционной постройки. По легенде весь этот двухэтажный особняк с полуподвалом принадлежал когда-то деду моей тещи Наталии Алексеевны, он был большим человеком не то в казначействе, не то в какой-то другой губернской управе. Наталия Алексеевна любила иногда в застолье рассказывать, что в полуподвале была кухня, на первом этаже жила прислуга, а семья деда занимала весь второй этаж. Во дворе же были дровяной и каретный сараи, конюшня, своя баня, домик конюха – он же кучер, он же дворник, он же починяльщик всего домашнего. Я дожидался момента и вставлял:

– А потом пришли наши!

И все смеялись.

Жили мы разнообразно, весело и не очень. Чаще весело – потому что молодо.

И вот рубеж девяностых, талоны и карточки, нехватка всего, особенно денег. Мы с женой, чтобы как-то протянуть, продавали ложки и вилки из фамильного столового сервиза, который нам подарила на свадьбу Наталия Алексеевна. Был еще поповский фарфор: блюда, тарелки, чашки, соусники, молочники; на двенадцать персон, но это мы не трогали. Еще из старых вещей сохранились большая и тяжелая ступка и очень весомый пестик; глядя на него и держа в руках, я всегда вспоминал, что именно таким пестиком был убит Федор Павлович Карамазов. Да уж, таким ударишь – не выжить.

Ступка и пестик были, предполагал я, латунными. Но по виду – чистое золото.

Однажды, обедая серыми макаронами, сдобренными килькой в томате, я рассеянно, чтобы чем-то занять глаза, рассматривал ступку и пестик и сказал жене:

– А представь, как это было: пришла советская власть. Конфискации, экспроприации. Наверняка у твоего прадеда водилось золотишко. Почему бы ему не переплавить его и не отлить вот эту ступку? И пестик. Пестик особенно похож, посмотри, как блестит.

– Пилите, Шура, пилите! – цитатой ответила жена.

Удобно, когда есть такие вот цитаты, кодовые слова и словечки, заменяющие пустые и долгие разговоры. Это очень сближает людей одного круга и поколения, и этого очень не хватает, когда ты, задрав штаны, бежишь за комсомолом, желая пообщаться с молодежью, а она тебя не понимает, недоуменно мерцая глазами и силясь понять, при чем тут комсомол и задрав штаны.

– Нет, серьезно! – сказал я, улыбкой, однако, показывая, что на самом деле не сошел с ума и сам в это не верю.

– Ерунда, – сказала она.

Но задумалась. Взяла пестик, покачала в руке.

– И ведь не ржавеет. Если это медь или…

– Латунь.

– Если латунь, да. То позеленело бы или заржавело.

– Медь зеленеет, но не ржавеет. Латунь, кажется, не зеленеет. Хотя, может, тоже зеленеет, там медь. И цинк.

– Лучший химик!

Это было тоже кодовое выражение, семейное: я не раз с гордостью рассказывал, как стал победителем школьной олимпиады по химии и получил в награду деревянную реторту с надписью: «Лучшему химику школы № 101».

Мы сидели и смотрели на пестик и ступку. Денег у нас было минус тридцать рублей: тридцатку я занимал неделю назад у родителей, и мы ее уже проели.

Я пошел на веранду и вернулся с пилой по металлу.

– Не сходи с ума, – сказала жена.

– Я с краешку. Отнесем в скупку, пусть проверят.

– Да глупости это! Золото в пестик переплавлять, ага! Ты что, в клады веришь?

– Почему нет? Находят же люди.

И я рассказал ей о том, как дядя Коля нашел несколько золотых десяток, разбирая старый дом.

Да, соврал.

То есть творчески переосмыслил, как часто это делаю.

Украсил деталями: монет хватило на то, чтобы дядя Коля купил себе новый мотоцикл, а нам с Лешей по велосипеду – ведь именно мы нашли клад, раздолбив фундамент, когда дядя Коля уже плюнул на эту затею. Раздолбили и нашли пять золотых монет – в металлической коробочке из-под леденцов. Даже рисунок на коробочке помню: барышня в розовом платьице, с розовыми щечками, танцует с кавалером среди розовых кустов.

– Правда, что ли? – усомнилась жена. – Ты раньше про это не рассказывал.

– Я много чего из своей жизни не рассказывал.

– Это уж да. И не рассказываешь.

– Мы об этом сейчас будем?

– Ни о чем не будем.

– Ладно. Помечтали и хватит.

И я понес пилу обратно.

– Постой, – сказала жена. – Все-таки попробуй. Мы, конечно, идиоты – но вдруг?

И я попробовал. Пила взяла слишком грубо и заметно, с краешку скоблить не хотела, сразу вгрызалась. Я бросил ее, схватил напильник и соскреб им пыльцу – для пробы хватит. Завернул в две бумажки.

В ювелирном магазине «Кристалл» принимались драгоценные металлы – как лом. Именно там мы сдавали в лихие дни серебряные ложки и вилки. Туда я и понес наше возможное богатство. Но на всякий случай ложку – последнюю – жена мне тоже дала.

Приемщица в стеклянной будке, красивая молодая женщина (в ювелирных магазинах продавщицы почему-то были сплошь красавицы), развернула бумажки и сказала:

– Вы что, с ума все посходили? Тащут и тащут всякую хрень!

– В самом деле! – присоединился я к ее возмущению. – Просто уже деваться некуда от придурков!

Это был мой метод самозащиты от обыденного хамства, сохранившийся до сих пор (как и само хамство): иронически встать на сторону противника и этим его обезоружить.

Но женщина оказалась не только хороша собой, а еще и неглупа и не обезоружилась.

– Нечего меня передразнивать! – сказала она. – Проба будет стоить рубль двадцать. Деньги есть?

– Мы так поступим: я сначала сдам вот эту ложку, а потом уже похимичим, ладно?

Женщина пожала плечами, взяла ложку, капнула на нее чем-то, потом взвесила на весах с миниатюрными никелированными гирьками, очень красивыми, они вынимались из бархатных гнезд черного футляра. Выписала бумажку, я отправился в кассу, получил деньги и вернулся, чтобы оплатить проверку, хотя результат уже предугадывал.

– Не золото, успокойтесь! – сказала приемщица.

– А что?

– Какая разница?

– Действительно…

По дороге домой я купил кое-каких продуктов и, конечно, вина.

Вечером мы пили вино и говорили: это даже хорошо, что ступка и пестик оказались не золотыми.

– Хоть что-то останется от предков, – сказала жена.

– Вот именно. Фарфор тоже никогда не надо продавать.

Я осторожно достал из серванта блюдо, на котором была изображена рощица, речка с парусной лодкой, гуляющие с зонтами горожане на берегу.

– Странно представить, – сказал я, – что это блюдо держал кто-то сто лет назад. Что он думал, интересно, что говорил?

– Ну уж не про то, как распилить и продать медную ступку.

– Латунную.

– Без разницы. И не про то, что надо завтра успеть талоны отоварить. Ну вот почему я не в девятнадцатом веке живу? У людей была прислуга, а они занимались своим делом. Я бы, как университетский преподаватель, уж точно нехудо бы жила!

– Люблю такие разговоры. Все сразу же представляют, что они дворяне, и никто не хочет себя представлять прислугой!

– У меня прадед дворянин.

– По маме. А по папе кто? Пролетарий! А мои предки вообще крестьяне, причем, если копнуть, из крепостных.

– Ну, что крестьяне, это и по тебе заметно!

Я встал, чтобы убрать блюдо на место, зацепился штаниной за гвоздь, торчавший из старой табуретки, пошатнулся и выронил блюдо. Оно упало плашмя и разбилось на мелкие осколки.