Наталья Нестерова - Любовь без слов (сборник) Страница 7

Бытовое неудобство, доставляемое Павлом Ивановичем, заключалось в том, что, справляя малую нужду, он мазал, орошая унитаз, и в туалете плохо пахло.

Эти два мотива – «Викторию Гавриловну снова обокрали, наверное, племянница, она лампочку перегоревшую меняла» и «Павел Иванович снова надул мимо, Венерочка, мы должны научить его писать сидя», – составляли потешную симфонию нашей коммунальной жизни. Нам повезло с соседями – милыми стариками, выброшенными на обочину, бредущими к финалу, сохраняя достоинство и доброту.

Папа умер, когда я рожала Вику. Мне ничего не сказали. Выписавшись из роддома, разговаривая по телефону с мамой, которая поздравляла как-то натужно, через силу, я заподозрила неладное и стала допытываться.

Мама не сразу, но сдалась:

– Папа умер. Аневризма. Похоронили вчера.

Я заорала так, что прибежали соседи. Лиза схватила сестричку и прижала к себе. Хотя до этого появление младенца ее нисколько не радовало: «Сколько шума вокруг козявки». Лёня был дома. Редкий случай. Лёня пропадал на работе и от коммунальной суматохи держался в стороне. Он схватил меня, крепко держал. А я вырывалась, билась, точно хотела куда-то умчаться. Туда – откуда можно вернуть папу. Я и сейчас не могу говорить о том, как много он для меня значил.

Я звонила маме каждый день и умоляла:

– Приезжай! Все брось. Я без тебя не могу. Помоги мне!

Послеродовая депрессия может принимать различные формы и патологии поведения. У меня она вылилась в абсолютное убеждение, что без мамы я погибну. Точнее – и она, мама, вслед за папой умрет, и тогда мне не жить.

До пенсии маме оставалось пять лет. Она заведовала библиотечным коллектором, и как специалиста ее очень ценили. Мама все бросила, приехала в нашу коммуналку.

Денег не хватало катастрофически. Одна невеликая зарплата – Лёнина. Новорожденной девочке требуются вещи и вещи, как невесте на выданье, а над Лизой в подготовительном классе насмехаются: «Разве ты из гастарбайтеров? Так плохо одета!» У Лёни брюки залоснились и облохматились, мне не в чем выйти, в старые наряды не влезаю.

Впервые в жизни я записывала, скрупулезно высчитывала – сколько на еду, на стиральный порошок, на проезд в метро Лёне… Не хватает… Даже если мы дешевым стиральным порошком будем мыть головы, тело и посуду, не хватает. Придется занимать у Виктории Гавриловны.

Если бы я вышла на работу, материальные проблемы несколько бы сгладились. Мама с обеими внучками, новорожденной и подготовишкой Лизой, справилась бы. Но с младенцем творилось что-то страшное и непонятное. У младенца даже имени не было, не до имени нам. Просто Девочка.

Двухнедельный ребеночек. У нее ноготочки как маленькие розовые капельки. И вдруг эти капельки желтеют, роговеют, вздуваются. А потом стала слезать кожа, под ней новая – болезненно розовая – снова шелушиться… Я смотрела на врачей, на консультантов как на посланцев небес, тратила последние деньги на их гонорары, на такси… Я видела умные физиономии, выслушивала умные диагнозы… а мой ребенок болел и болел, несмотря на четкое выполнение всех рекомендаций.

Вике было два месяца, когда я дошла до истерик, до сумасшествия, до сознания того, что вслед за папой погибнет моя девочка – с ее хрупкого скелетика слезет кожа, покроются язвами и стекут мышцы…

В иступленном помрачении, с каким-то наслаждением ненависти, с желанием раздавить отыскавшегося врага я прошипела в лицо Лёни:

– Это все ты! Ты! Ты! Ты! Фанатик! Злодей! Император! Я не верю, что ты не способен разобраться с недугом своей дочери. Но тебе некогда! Всегда некогда! Для меня, для детей – некогда! Оторвать задницу от микроскопа.

Лёня свернул губы трубочкой, стал их втягивать в нос и прошамкал:

– В микроскоп задницей даже я не смотрю. Понял. Успокойся. Я разберусь… Педиатрия… кожные болезни… атипичные проявления…

Он сел за компьютер, всю ночь не отрывался от монитора.

Утром мне сказал:

– Есть гипотеза.

Предположение Лёни оказалось верным. Грибковая инфекция, малышку атаковал редкий штамм из рода элементарных кандид. Где его подхватила Вика? От меня, в роддоме? Выяснить сложно, потому что организмы большинства людей с этим грибком справляются легко. Лечение не составило труда, и мы одержали победу. Поэтому – Виктория. Через три месяца наша дочь получила имя.

Работать под началом мужа я не хотела решительно. Мне хватало гения дома, чтобы еще на работе молиться на его святейшество. Поэтому пусть будет вуз, учебное заведение, университет, сопливые студенты и мнящие себя нобелевскими лауреатами аспиранты – только не под одной крышей с Лёней.

Но устраивал меня в университет, конечно, муж.

Года три спустя, на каком-то факультетском сабантуе, декан под хмельком рассказал, как Леонид Борисович Ганин меня протежировал.

Лёня «вроде бы просил»:

– Есть потрясающе красивая, улётная деваха. Кандидат наук из новосибирского института. Пара неглупых опытов, башка варит. Вредная, хваткая, надежная. Вообще-то, это моя жена. Возьмете к себе?

Декан отказать Ганину не мог, декан был знаком с его первой женой.

На сабантуе, перепугавшись своей откровенности, декан счел нужным смикшировать свои откровения и уверял меня:

– Вы не Ляля! Вы совершенно не Ляля!

Надеюсь.

Кстати, Ляля очень удачно вышла замуж за биолога-полярника, родила двойню. Полярник изучает то ли белых медведей, то ли тюленей на острове Врангеля, дома бывает не часто и наслаждается Лялиной сладостной патокой с большим удовольствием.

Руслан и Учительница родили девочку. Зачем-то назвали Венерой и тоже благополучно существуют. Мальчику Пете, по просьбе Руслана, время от времени я отсылаю модные носильные вещи и ведомственные журналы по кибернетике. Находить эти журналы раньше было хлопотно, в Интернете они почему-то не публиковались. Руслан никогда не интересовался Лизой, не спрашивал, чем живет его дочь, требуется ли ей участие, доброе слово, смешной сувенир, поздравление с днем рождения, просто напоминание – от родного отца. Ну да и бог с ним, с Русланом. Он не способен держать в поле своего внимания больше двух объектов.

Лизе хватало Лёни. Правильнее – очень не хватало, как и нам всем.

Может быть, на высшем суде мне зачтется, что женщины, чью судьбу я перековеркала, не остались выброшенными на свалку, а вполне благополучно устроились?

8

Со второй, моей, зарплатой стало легче, но не так, чтобы отказаться от копеечных подсчетов в тетрадочке. Я могла бы найти подработку, но тогда мама окончательно лишилась бы отдыха. Все было на ней: стирка, уборка, приготовление еды, дети, соседи, которые с объяснимым старческим эгоизмом сделали из мамы «старшую по квартире». Пошевели Лёня пальцем, и у него была бы масса вариантов дополнительного заработка: читать лекции, консультировать, заседать в ученых советах, писать отзывы. Зачем ему это? Мы ведь не умирали с голода. Он загружен с утра до позднего вечера. Иногда вскакивал по ночам, бросался к письменному столу и строчил в блокноте.

Наша любовная лодка, используя образ Маяковского, билась о быт. Получала повреждения, но никогда настолько серьезные, чтобы пойти ко дну. В лодке было крайне тесно, скудно и в то же время тепло и весело. Матросы и командный состав, сидящие друг у друга на головах, часто смеялись, подтрунивали или пускались в диспуты, которые заканчивались тем, что все орали, даже Лиза, даже мама, которая прежде считала повышение голоса признаком дурного воспитания. Точку ставила разбуженная Вика, своими младенческими воплями возвращала к действительности.

Мама не роптала, гребла и гребла, везла и везла – тянула как бурлак нашу лодку, которая часто выскакивала на мель.

Мама мне говорила:

– Никогда не думала, что буду жить в милом сумасшедшем доме. И подчас теряюсь: я тут медсестра или пациентка?

Однако долго так продолжаться не могло. Я пилила Лёню, капала ему на мозги – сначала, чтобы он всех нас прописал, потом чтобы стал в очередь на квартиру. Купить-то ее мы не могли, точнее, если бы не пили, не ели, впали в анабиоз, а зарплаты складывались – лет через шестьдесят. Вике было два года, когда Лёня наконец нас прописал. А ходить квартиру просить – это увольте, это не для гордого Лёни. Он пошел своим путем.

Лёню часто приглашали в ведущие мировые институты микробиологии. Он не уехал за границу, потому что ему хорошо работалось в Москве, и вообще он не любит переезды. Но коль Венера мозги проела – ладно! Предложение было – закачаешься. В США, в Гарвардский университет. Могу ошибаться в цифрах, но сравнительный порядок хорошо помню. В Москве Лёня получает две тысячи долларов в месяц, а в Гарварде будет пятнадцать. Я – меньше, но тоже ставка приличная и должность интересная. Двухэтажный коттедж в городке, где живет академическая элита. Прекрасная школа для детей, инфраструктура развитая, преступность на нуле, окружение в высшей степени интеллектуальное. Чего мне еще надо?