Владимир Исаев - Смотрящие вверх (сборник) Страница 7

Но люди бывают разные. Хотя не уверен, что тех, кто пришёл сюда в 1929 году, можно отнести к категории «человек». Сами решайте. Моё мнение – это нелюди. Итак, в двадцать девятом были моментально сняты колокола и разобран иконостас, в 1931 разобрана колокольня – на народные нужды: людям вдруг стал не нужен Бог – они просто хотели хорошо поесть и неплохо поспать, вроде так это у животных происходит и называется «жизнью». (Хотя большинство кашинцев поступили иначе: они прятали части того же иконостаса у себя дома, в подвалах, и, собственно благодаря этим людям, многие иконы и утварь сохранились до наших дней и теперь находятся в храмах.)

В этом же году в монастыре был устроен свинарник и бойня, а в нижнем этаже Алексеевской церкви – колбасная артель «Инвалид» (как вам полёт мысли, а?). А реки крови направили в святой Калязинский источник: специально для этого проложили жёлоб, метров двести, не поленились.

Остальные храмы и постройки пытались взорвать: до сих пор можно увидеть полуразрушенные стены, ибо сравнять с землёй не получилось. Толщина стен достигала метра и более – даже тротил не помог. Апофеозом всей этой кампании стал беспощадный пожар в восьмидесятых годах прошлого столетия, когда абсолютно всё имущество предприятия сгорело дотла, не тронув монастырские постройки и утварь. Видел собственными глазами иконы в Алексеевском храме – те, что были в огне, – ни пятнышка!

Восстановление же началось только в начале девяностых. Трудное, тяжёлое… Спасибо неравнодушным людям – оно продолжается и сегодня.

На данный момент в обители имеется отреставрированная келья преподобного Макария, в которой и начались его иноческие подвиги. В ней же хранится древний крест, аналой и подсвечник преподобного. В монастырской ризнице находятся на хранении старинные хоругви, схима, сосуды, ковчег, железные вериги, крест со ста двенадцатью частицами мощей святых угодников.

После экскурсии мы отправились на вечернюю службу, а после ещё долго общались с игуменьей, отцом Виталием и насельницами монастыря. Я рассказал, что мы ни разу не причащались, да и вообще, кроме таинства крещения ни в каких других таинствах не участвовали. И очень удивился, что нас не отчитывали и не упрекали, а просто и ясно сказали: «Это дело поправимое».

VI

Надо заметить, что монастырь – это место, куда уж точно со своим уставом не ходят. Оно и правильно. Соблюдать и выполнять устав монастыря обязан всяк входящий сюда неукоснительно: будь то бомж, случайно оказавшийся рядом, или депутат столичный, приехавший на праздник. Но здесь всё делается с Божьей помощью, и уж поверьте, никакой особой трудности это дело, в смысле соблюдения, не представляет.

Для нас расписание было примерно такое: подъём в шесть утра, иногда позже, но обязательно к семи завтрак должен быть готов, ибо к восьми матушке и насельницам надо успеть в храм, чтобы убрать и приготовить его для богослужения. (Кстати, никто специально не будил и не понукал, скажу больше: я ни разу не слышал не то что скандалов – упрёков в чей бы то ни было адрес.) Так вот, приготовить завтрак – это, как правило, означало сварить гречневую кашу либо пожарить картошку. Объём – где-то полуведёрная кастрюля. Нарезать салат – огурцы, помидоры. Заварить чай и порезать хлеб.

Еда для строителей – отдельная песня. Они были из другой страны, Молдавии, и пост не очень-то соблюдали. Не знаю почему. Их устраивала пятилитровая кастрюля борща или супа, каша, восемь-десять банок рыбных консервов, соленья, хлеб и чай.

Но всегда надо было приготовить побольше для гостей. Хочу заметить, что гостей в монастыре всегда много: это и батюшки, оказавшиеся проездом или приехавшие по делам, игуменьи и сёстры из соседних монастырей, помощники, паломники, просто нуждающиеся в еде или в добром слове – да всех не перечесть: движение, постоянное движение! Вот уж где никогда не заскучаешь!

Здорово на кухне выручали два пацана лет четырнадцати. С их семьями дело обстояло, как сейчас принято говорить, «всё сложно», и ребят, живших, а точнее умирающих, на улице, приютили в монастыре. Так постепенно парни, впитав монастырскую православную жизнь, закончили школу. Сдав экзамены – поступили в кулинарный техникум. Им дали общежитие, но, как выдаётся свободная минута, они бегут в монастырь помочь и помолиться. Ну, чем плохо, а?

Так вот, после приготовления мы шли на утреннюю службу, помогали в храме, далее – приготовление обеда – на службу – приготовление ужина и так далее…

В эти дни началась наша подготовка к таинству причастия. Не всё оказалось так просто, как мы предполагали. Сначала нас соборовали. Если по-простому, соборование – это прощение забытых грехов. Дело в том, что у каждого из нас есть множество грехов, которые проходят мимо нашего сознания. Либо мы, согрешив, тут же забываем это, либо вообще не считаем за грех, не замечаем. Однако неосознанные грехи – это всё равно грехи, они отягощают душу, и от них необходимо очиститься – что и происходит в таинстве елеосвящения (соборования).

Вечером матушка сказала, что рано утром выезжаем в Троице-Сергиеву Лавру. К самому архимандриту отцу Науму: исповедоваться и пообщаться перед причастием. Старец Наум, как нам пояснили, обладает даром прозорливости и является одним из самых известных духовников, поэтому шанс попасть к нему на беседу чрезвычайно мал, но возможен. Бывали случаи, что кто-то ждал месяц, а кого-то старец принимал в тот же день. Скажу сразу: благодаря матушке Варваре, я побывал у отца Наума в то утро. Дважды.

Мы написали краткое письмо старцу (не спрашивайте содержание: всё равно не скажу). Это, как правило, какой-то жизненно важный вопрос и вкратце история этого вопроса. Письмо необходимо для того, чтобы отец Наум, быстро прочитав, понял суть, а не выслушивал получасовой сбивчивый рассказ, когда каждая секунда здесь – на вес золота.

Итак, оказалось, что «рано утром» – это в четыре часа. Но сон в монастыре, я вам скажу, совсем не такой, как за его стенами: здесь мне было достаточно четырёх-пяти часов, чтобы полностью отдохнуть и выспаться, когда как дома я дрых по десять-двенадцать часов, а то и больше.

Мы выехали через пятнадцать минут и ближе к шести утра заняли очередь к старцу, но были уже пятыми. Отец Наум принимал с восьми часов. Обязательным условием посещения старца была предварительная исповедь у монахов в отдельной исповедальной комнате. И только после этого и опять же только по согласию самого отца Наума разрешалось заходить (ну, как заходить – на коленях, конечно же) на беседу.

В то утро роли распределились так: мы стояли в очереди на исповедь к монахам, а матушка – в очереди к старцу. Иначе за один день не успеть. Когда двери открылись, нас вошло человек двадцать-тридцать. Остальные просто не поместились в притвор. Сколько было людей на улице – не знаю, но много. Сначала всех прибывших отчитали молитвой от клятв, которые когда-то давали в жизни: это октябрятская, пионерская и прочие (кстати, здесь я узнал, что любая клятва, данная не Богу, – это клятва сатане). И далее в порядке живой очереди – на исповедь. В тот день принимали четыре монаха. Уже через час я сидел на деревянной лавочке и сначала сбивчиво, а потом весьма даже уверенно рассказывал отцу Игорю, молодому монаху Лавры, про свои «подвиги». Предварительно всё, что мог вспомнить о своих грешных делах, я записал на бумаге ещё в монастыре.

Когда мой рассказ коснулся рыбалки, на которой мы с другом зажарили и съели шахматную гадюку (подумалось, что это тоже грех), то он спросил, откуда я родом. Услышав ответ, он очень обрадовался: мы оказались практически земляками – с юга. Видно, родные края ещё держали его, а может, просто любил свою малую родину, и мы, как земляк с земляком, незаметно проговорили около часа. Конечно, рассказать сейчас то, что я говорил на исповеди отцу Игорю, – не могу, ибо такое самому себе страшно рассказывать, но, как оказалось, можно (скажу больше – даже нужно!) поведать монаху. После моего раскаяния и отпущения грехов через отца Игоря мне было подарено несколько православных книг. Тепло попрощавшись, я вышел в коридор и стал ожидать Наташку: она зашла следующей и пробыла там немногим меньше – минут сорок.

В одиннадцать дверь исповедальной комнаты приоткрылась и один из монахов громко сказал: «Владимир и Наталия!» Это означало, что подошла наша очередь к отцу Науму: мы поспешили к выходу.

«Приёмная» (если так можно сказать) архимандрита – это маленькая комнатка площадью где-то три на три метра. В ней помещался шкаф с книгами и обычное, старое кресло, на котором сидел старец. В углу было много различных подарков и подношений – в основном хлеба.

Мы протиснулись в дверь: на приёме у отца Наума была молодая семья, но нам разрешили остаться. Вопросы у семьи были чисто житейские: как лучше обустроить быт и строить ли переправу через реку. Отец Наум подробно описал как саму переправу, так и породу коров, которую надо выращивать, и ещё много тонкостей, например размер стульчика, на котором должна сидеть его жена во время доения коров, чтобы у неё не заболели суставы. Видно было, что ребята не в первый раз. После того как все вопросы были исчерпаны, архимандрит надорвал записку-письмо и отдал главе семейства. Всё это время муж стоял на коленях, а жена убаюкивала ребёнка. Малышу было месяцев пять-шесть. Вдруг карапуз начал так сильно кричать, что мать даже растерялась: