Игорь Парфенчук - Оставшиеся в СССР (сборник) Страница 7

Хлопнула дверь парадного. Голубь заворковал на чердаке.

Начинался день. По осеннему хмурый и тягостный.

Шел тихий дождь. Мелкие капли дождя беззвучно падали на подоконник, плохо промытые стекла, оконную раму. Просачивались сквозь неплотно прикрытую форточку, где-то соединялись вместе и тонкой, неразличимой в полусумраке струйкой стекали вниз.

Ирина Даниловна проснулась уже давно. А может и не спала вовсе?

Кто знает. В последние месяцы день и ночь как-то слились воедино. Сколько сейчас? Пять? Шесть утра? Неизвестно. Единственные оставшиеся часы в доме – свадебный подарок ей и мужу Анатолию, так исправно тикавшие на стене все эти годы, этим летом вдруг остановились. Ремонтировать их она не стала. Зачем? Спешить ей никуда не нужно. Анатолия давно нет, Мишка – сынок погиб, дочери Ларисе она больная пенсионерка видать не нужна. Последнее письмо от нее пришло с год назад.

Со здоровьем все хуже и хуже. Вот начали ноги опухать. Врачи говорят сердце.

Наверное, и жизнь ее должна вот-вот остановиться.

Что ей остается на этом свете? Только память. Память о том прекрасном, веселом и жизнерадостном, что осталось позади. Там – невероятно далеко, но которое было как будто вчера.

В угловой квартире включили свет. Отраженные лучи осветили на стене почти закончившийся отрывной календарь. 7‑ое ноября. День Великой Октябрьской революции.

Еще лет десять назад в это время в доме никто не спал. Везде горел свет. В квартирах и на улице. Отовсюду доносилась музыка, победоносные рапорта по радио о чем-то досрочно завершенном, запущенном, открытом и названным в честь Годовщины. Из распахнутых форточек и неплотно прикрытых дверей исходили бы ароматы на любой вкус: сладковатые ванильные – от тортов, резкие с чесноком и луком – от свиных котлет, душистые с запахом клубники или персика – от киселей и компотов.

Сейчас ничего этого нет. Соседи собираются на рынок. В туалете зашумела вода в бачке – начали подачу. Во дворе дворник ругает непогоду. В квартире слегка похолодало – видно снова отключили отопление.

Пора вставать.

Нащупав у кровати палочку, осторожно, стараясь попасть непослушными ногами на коврик, Ирина Даниловна с усилием поднялась. Тяжело перебирая опухшими ногами, подошла к столу. Включила электроплиту. Постояв с минуту у стола – выключила. Вспомнила: сахара для чая давно нет. Да и от пачки заварки осталась одна пыль на дне. Можно конечно попить горячей водички, но тогда больше набежит за свет.

– Обойдусь холодной. Сколько-то мне осталось, – подумала она.

– Помру не от воды. Вон ноги все выше и выше опухают. Говорят сердце совсем никудышнее.

Как могла, застелила постель. Немного прибрала в комнате. Привела себя в порядок. Даже губы слегка навела почти засохшей помадой – Анатолий всегда говорил: – Женщина с ненакрашенными губами хороша только у станка.

А сегодня праздник. Может для кого нет, но для нее-да! И праздничный стол у нее будет. И выпьет она за праздник. За всех своих родных и близких, которых уже нет, но которых она всегда помнит, и будет любить.

Ирина Даниловна открыла шкаф, сняла с полки четыре тарелочки, четыре стопочки. Разложила их на столе. На тарелочки положила по одному печенью, на две тарелочки по одной конфете. Третью – последнюю, разломила надвое:

– Не обижайся Анатолий. Мы с тобой всегда все делили. Детям нужно больше.

Из маленькой бутылочки налила всем по капельке водки.

Подошла к стене, сняла фотографии сына и мужа. Поставила их у тарелочек. Фотографию дочери не брала. Где она сейчас?

Молча присела на краешек стула. Ненадолго задумалась. Но скоро засобиралась.

– Красный флаг! Нужно вывесить красный флаг! Сегодня праздник! Кусок красной материи, которой она называла флагом, старушке подарили в местном ЖЭКе. Раньше это была скатерть. Замусоленная, вылинявшая, с дырками от сигаретного пепла – она портила вид просторному кабинету начальника, недавно отремонтированному «евроремонтом». Ее хотели выкинуть, а тут к стати подвернулась Лариса Даниловна. Вернее и не подарили – то, а «попросили» помыть полы в кабинете, коридоре. Затем убрать туалетную комнату. Как могла все сделала.

Секретарша всю скатерть не дала. Разорвала на два куска. Больший взяла себе – в хозяйстве все пригодится, меньший отдала старушке.

Из него-то Лариса Даниловна и сделала целых два флага. Обметывала вручную. Швейную машинку «Зингер» пару лет как обменяла на крупу. Дали целых десять килограммов! Просила еще, но сказали, что дороже она не стоит. И на том спасибо! Крупа‑то еще осталась. Если понемногу добавлять в суп, очень вкусно получается.

Флагов хватит на этот и следующий год. Грустно усмехнулась:

– На всю оставшуюся жизнь.

Флаги долго не висят. Сначала она не следила за ними. Вставляла в флагшток и почти сразу уходила. Уходила с тихой радостью, нахлынувшими воспоминаниями, счастливой улыбкой, которая так редко освещала ее лицо.

Но как-то раз, ее позвали в гости. На первый этаж. Стояли пасмурные дни. Часто шел дождь. Дождь шел и в тот день. Но когда она спускалась по лестнице со скромным гостинцем к столу, вдруг выглянуло солнце. Ласковое, теплое. Ей захотелось на минутку выйти на улицу. Когда открыла дверь подъезда, то сразу увидала флаг. Ее красный флаг. Он валялся в грязи. Полускомканый, с поломанным древком. Ее обметочки не выдержали тяжелых ног – все распустились. Лишь по углам, где она делала узелки, материал не разошелся.

В гости она не пошла. Тихо плакала в своей маленькой квартире, сидя на кровати.

После этого она следит за флагом. Как повесит, долго стоит на крыльце. Под холодным ноябрьским ветром, под зонтом, когда идет дождь.

Стоит до тех пор, пока не перестает чувствовать ног от холода. Потом уходит.

Флаг срывают после ее ухода. Иногда бросают ей под дверь. Но об этом она узнает только на следующий день. Когда праздник окончился. Когда все-живые и мертвые были с ней за столом.

Сегодня снова, как и в тот день идет дождь. То прекращается, то начинается. Говорят у природы нет плохой погоды. Оно конечно так.

Ей, природе видней. Но старому человеку нужно больше солнца, больше тепла. Особенно сейчас, когда кровь уже не греет, когда тебя никто не обнимет за плечи и хоть на секунду согреет сыновним теплом, или хотя бы по стариковски окликнет:

– Ты жива еще старушка! Готовь завтрак!

Ничего больше нет. Есть только одинокая старость и холодный ноябрьский дождь.

Дождь прекратился. На минутку выглянуло солнце, но тут же вновь потемнело. Сильный порыв ветра сбросил с каштана последние листки.

Снова посветлело, но солнцу не удалось прорваться сквозь плотные облака.

Хорошая, уходящая погода борется с приходящей плохой. Как будто ее хорошая, но уходящая жизнь борется с приходящей плохой.

Лариса Даниловна подвязала на поясницу старый пуховый платок. Накинула демисезонное пальто, одела галоши. Открыла дверь. Опираясь на палочку тяжело потащила вниз по лестнице самодельную лесенку и привязанный к ней красный флаг.

Дом старый. Ступеньки на лестнице деревянные, крутые. Идти тяжело. Лесенка поначалу не очень тяжелая, стала как чугунная. Спускаться вниз и держать ее на весу не было сил. Лесенка гулко стучала, ударяясь о каждую ступеньку.

С третьего этажа, обгоняя ее, сбежали вниз внуки соседки.

Хорошие мальчики. Поздоровались. Старший – Леня, на ходу поздравил ее. Старший что-то сказал младшему. Засмеялись, побежали дальше.

Когда спустилась на второй, как могла подтянула к себе лесенку, стараясь не стучать. В 17 – ой живет Мальвина. Жена риелтора, или как их там. Очень злая и скандальная. Бывает по вечерам на весь подъезд орет на мужа. Квартира у них маленькая! Всего то 60 метров. А ведь их трое!

Лесенку не удержала. Она стукнула о пол возле самой двери.

Как нехорошо. Теперь крику – то не оберешься.

Дверь 17‑ой тут же распахнулась. На пороге во всем своем великолепии предстала Мальвина. Высокая молодая блондинка в коротком импортном халате.

– Тебе что не понятно, старая дура! Я же тебя предупреждала: еще раз стукнешь возле моей двери, так я тебе стукну твоей палкой по балде.

Но из квартиры Мальвину позвали. Мальвина покрутила у виска пальцем, злобно процедила: «Сумасшедшая идиотка», и захлопнула дверь.

– Фу, пронесло!

Дальше спускаться стало легче. Наверно от испугу. Или от того что 17‑ую уже прошла? Вот и дверь подъезда. Тяжелая, старая, как и весь дом. И кто только не входил через нее. Говорят в 18 – ом какой-то штаб был в доме. Может генералы заходили. Или комиссары. Тяжелая дверь, плохо стала открываться.

Напружившись, подклинив дверь лесенкой, с трудом протиснулась на улицу. Дождя не было. Скинув палочкой с крыльца опавшие листья, пристроила лесенку к стене возле флагштока. Обождала минут пять – может, кто поможет. Но улица была пуста. Одну за другой преодолела ступеньки. Ручкой палочки зацепилась за флагшток, чтоб не упасть, медленно, осторожно вставила флаг. Также медленно спустилась.