Александр Дьяченко - В круге света (сборник) Страница 77

– Из Беларуси? Интересно, из какой же вы области?

– Мы живем в ста километрах от Минска, в Крупках. Есть такой городок между Минском и Оршей. Вы, наверно, о нас и не слышали?

– Нет, почему же? Очень даже слышал. Моя мама родом из этого района. Она родилась в Якимовке.

Наступило время удивляться уже моим собеседникам:

– Якимовке?! Наши корни тоже из этой деревни. Интересно, а как девичья фамилия вашей мамы?

Я назвал ее полное имя. Белорусы переглянулись:

– Подождите, получается вашего дедушку звали Сильвестром. Так и есть, именно он в свое время, еще до революции, уехал в Москву. А мы потомки Анны, его родной сестры. Значит, Владимир Иванович приходился вам родственником, а мы…

Ошеломленные и растроганные, мы долго чертили на бумажке наше генеалогическое древо, а Ольга Николаевна просто сидела рядом и плакала. Столько лет мы прожили бок о бок, ни о чем не догадываясь, и только после их гибели мы наконец встретились.

После всех этих событий что-то во мне изменилось. Мысль о том, что любой человек рядом со мной вполне может оказаться моим братом или сестрой, заставляет всматриваться в лица и глаза прохожих, случайных собеседников или просто попутчиков в автобусе или электричке. Эта мысль живет во мне сама по себе, каким-то независимым фоном. Эй, человек, остановись, давай посмотрим друг другу в глаза, кто знает, может, мы и не чужие! Что, если я твой брат? Тогда и наше одиночество в этом мире только кажущееся.

И еще, потеряв Володю и Марину, я начинаю беспокоиться о тебе, мой незнакомый близкий человек. Может, ты сейчас ведешь машину или пролетаешь надо мной высоко в небе? Доброй тебе дороги, брат, и храни тебя Бог.

Краеугольный камень

В конце шестидесятых мой папа получил назначение в Гродно, и я оказался в замечательном городе двух религий: православия и католицизма. Тогда, помню, службы шли в двух православных храмах и в двух бывших католических монастырях. Все остальное было или закрыто и отдано под что-нибудь полезное – психдиспансер, тюрьма, – или, более радикально, – взорвано.

Нас, мальчишек, манили к себе храмы, но не для молитвы, а как часть какого-то неведомого нам мира. Мечталось, что в их подвалах хранятся интереснейшие таинственные вещи, и так хотелось пробраться туда и посмотреть.

К нам в церковь тоже пришла целая ватага местных пацанов, нашли меня и просят, вот точно так же, показать им наши подвалы. Говорят, мол, у вас тут старинные гробы хранятся и еще почему-то целый арсенал оружия. Так что, вспомнив свое детство, пришлось устроить им экскурсию по храму и по подвалам.

Нам экскурсий никто не устраивал. В православных храмах постоянно кто-нибудь дежурил, так что нас неизменно отлавливали и выталкивали на улицу, то же самое было и в фарном иезуитском костеле, а вот у бенедиктинцев мы почему-то могли погулять вволю. Там служил старенький ксендз, и казалось, что он там вообще один. Весь комплекс монастыря, его кельи были приспособлены под общежитие, а в его трапезной части размещался городской морг.

Уже учась в институте, мы отмечали свадьбу одной нашей девочки прямо в бывших монашеских кельях. Келий было много, а туалет один, и наши подвыпившие девчонки ходили курить в туалет и долгое время не пускали туда этого самого старичка ксендза, который жил здесь же, в общежитии. Он стоял и терпеливо ждал их, а они, подглядывая на него через щель в двери, пускали через нее в его сторону дым от сигарет.

Детьми мы облазили все закоулки храма, правда, в подвал так и не попали, но зато в одной из ниш я видел огромные книги на неизвестном языке, сейчас понимаю, что это была латынь. Книги были непередаваемо огромных размеров, они лежали друг на друге, точно элементы гигантского конструктора. И с ужасом представлялось, что если эта стопа на тебя завалится, то точно раздавит. А может, просто мы были очень маленькие и все, что видели вокруг себя в древнем готическом храме, казалось нам невероятных размеров.

Гуляя рядом с костелом, я впервые узнал и о такой красивой католической традиции, которая называется «конфирмация». Сейчас я могу со знанием дела рассказать о таинстве миропомазания и его особенностях в католицизме, а тогда мне все это было непонятно и завораживало меня.

Представляете, в один из теплых дней конца весны – начала лета весь город внезапно расцветал, словно белыми цветами, маленькими невестами, в красивых белых платьях до пят. И маленькими кавалерами в черных костюмчиках, белых рубашках и галстуках-бабочках. В сопровождении взрослых дети десяти-двенадцати лет собирались в кафедральном соборе. Там в определенный час начиналось богослужение, при котором сам епископ совершал помазание отроков миром, после которого они имели право принять первое причастие.

К этому дню и дети, и их родители, и священники напряженно готовились. Дети в обязательном порядке изучали Священное Писание, катехизис, основы своей веры. Сдавали экзамены преподавателям-священникам, а потом шли на свою первую исповедь. Сейчас это официально совершается при всех католических костелах, а тогда, видимо, учебу с детьми должны были проводить родители, а потом уже дети проходили испытание в храмах на право принять таинство миропомазания и впервые причаститься.

Во дворе костела стоял большой деревянный крест. У католиков есть такая традиция – устанавливать поклонные кресты. Они их ставят на въездах в села, на перепутьях дорог и возле церквей. Такие кресты обычно очень просты в устроении, их сбивают из двух прямых, как мачты, стволов и указывают дату установки. Крест освящается, и верующие прикладываются к нему перед службой и после нее. Со временем, когда крест ветшает, его заменяют и ставят новый.

Вот как-то, играя возле костела, наш старший товарищ Эдичка, ему было лет тринадцать, вдруг предложил:

– Пацаны, а давайте крест этот завалим, он уже в земле подгнил, я проверял. Если мы на него хорошенько попрыгаем, то он завалится. Вот будет хохма, придут завтра эти «женихи» с «невестами» на службу, а их крест валяется.

Эдичка знал, что на следующий день у поляков состоится конфирмация и детей поведут в храмы.

Нас было трое, я не помню, как звали второго мальчика, но он тоже горячо поддержал предложение Эдика. Мы тут же побежали к кресту. Первым разбежался Эдик и ударил по кресту ногами изо всех сил, потом побежал второй мальчик и тоже ударил, а потом наступила моя очередь, и я уже приготовился бежать, но посмотрел на крест и не смог. Я ничего не знал о Христе – совершенно. В школе мне говорили, что Его нет и никогда не было, что все эти разговоры о Нем – только обман и пережитки прошлого, но ударить по кресту почему-то не смог.

И даже больше, мне стало как-то неловко, я потерял всякий интерес к происходящему и, словно отдаляясь от всего, зашел в храм. В нем шли последние приготовления к завтрашнему празднику. Маленькие католики проходили проверку знаний по Закону Божию, а потом расходились по кабинкам на исповедь. Я видел, как мои ровесники становились на коленки и что-то горячо говорили священнику, но не на ухо, как это делается у нас, а через деревянную решетку. Мне все было интересно и непонятно. Это сейчас я знаю, что они делали в тот вечер, а тогда для меня это был «темный лес».

Папа говорил мне, своему некрещеному сыну, что мы православные, а католичество не наша вера. И я твердо знал, что это не наша вера, а мы – православные, хотя что это такое, тоже не знал.

А мои друзья в это время все прыгали и прыгали на крест, били и били его, но крест устоял.

Прошло что-то около месяца с того памятного дня, и мы с Эдиком собрались «пострелять болтами». Это сегодняшним мальчишкам нет нужды делать самодельные бомбы. Заходи в любой магазин и набирай себе полные карманы взрывалок и взрывай, пока не оглохнешь или взрослые по шее не надают. А тогда все приходилось делать самим.

Технология забавы была простой. Брались два одинаковых больших болта и такая же гайка. На один болт накручивалась гайка, и в нее нужно было счищать серу со спичек, а потом сера прессовалась вторым болтом. Порой чуть ли не весь коробок мог уйти, зато уж если жахнет, так жахнет, звук такой, будто граната взорвалась.

Мы с Эдиком стали счищать серу. Смотрю, он все чистит и чистит. «Ты чего, – говорю, – так много кладешь? Разорвать может. Дели на два раза». Эдик в ответ смеется: «Не дрейфь, мы с тобой сейчас весь дом переполошим».

Но случилось то, чего я и боялся. Болт нужно было, размахнувшись, или запустить в кирпичную стену, или ударить об асфальт. До стены было далеко, поэтому он бросил его на дорогу, но то ли рука у него сорвалась, то ли болт заскользил, только рвануло рядом с моим товарищем. Грохот действительно удался на славу, аж уши заложило, но зато и болт разорвало. Один из кусков, по одному ему известной траектории, полетел и ударил Эдика в лицо, прямо под глаз. Мальчик упал и потерял сознание.